Предыдущая публикация
#мысливслух
"Боевое крещение получил на "Марше справедливости": Исповедь замполита мотострелковой роты, бывшего "вагнеровца"
Лейтенант Андрей Сирин замполит роты мотострелкового полка, воюющего в районе Кременной. Но замполит не типичный — побольше бы таких. Андрей — бывший "вагнеровец", но не из числа бывших заключенных. Его позывной "Учитель", потому что по образованию лейтенант Сирин — магистр педагогики и учёный-богослов, работал в миссионерском отделе одной из епархий Русской Православной Церкви.
Его интервью Царьграду было похоже не на выступление замполита на политзанятиях, а на что-то среднее между проповедью и исповедью, звучащее под глухую музыку взрывов и ночное тихое пение донбасских сверчков.
ЧЕРТИНОВ ВЛАДЛЕН
Он всё время на передке, но боевое крещение получил не на Окраине, а в России — в июне 2023-го на "Марше справедливости". Тогда по их колонне работали русские вертолёты и гранатометчики. Такова ирония военной судьбы.
После неоднозначного опыта с "Вагнером" Андрей пришел на контракт в Минобороны. "Учитель" своими руками устроил в блиндаже молитвенный уголок.
Пригожин переоценил свои силы
Царьград: Андрей, как вы пришли к решению идти защищать Родину?
Андрей Сирин: Как человек, худо-бедно учившийся на историческом факультете, я с самого начал понимал, что спецоперация — это правильно и необходимо. Да ещё в определённый момент осознал, что не очень хорошо живу на гражданке — поддаюсь соблазнам, грехам, и поэтому моё место на фронте. В этом решении была и служба Отечеству, и сопричастность очень важному нужному священному делу, и искупление. Сейчас я понимаю, что должен был здесь оказаться, и делаю то, что должен был делать.
— Как в таком случае отнеслись к "Маршу справедливости"?
— Нам всё было красиво и пафосно объяснено: "Коррупция, неправильные министры. Поможем президенту от них избавиться". Но для меня с самого начала было понятно, что "Марш справедливости" — это политические игрища. Просто кто-то наверху мерился мышцами.
Поэтому и отношение к маршу было у меня соответствующее. Считаю, господина Пригожина подвела гордыня. Он чересчур много взял на себя и "Вагнер" после этого вполне логично был уменьшен до удобных размеров.
— Что происходило во время марша в рядах "вагнеровцев"?
— Все были очень напряжены. У подавляющего большинства из нас этот марш никакого воодушевления не вызывал. Все, в общем-то, приехали в "Вагнер" воевать за Родину против врага, а не против Минобороны России.
Поэтому все были в несколько угнетённом настроении и надеялись, что дело разрешится миром. Стрелять в своих никому не хотелось. Никто, по крайней мере с нашего отряда, этого и не делал. Но в первый раз под обстрелом я, как ни странно, побывал в составе "Вагнера", когда в нас, чтобы попугать, немножко постреляли с вертолётов и из РПГ. Вот такое у меня было боевое крещение.
История с "Вагнером" закончилась предсказуемо. ЧВК была сдута. Насколько я знаю, она осталась сейчас только в Африке, где "Вагнеру" дали какие-то участки, и они с честью защищают интересы России. Не более того.
Но не факт, что "Вагнер" однажды не возродится в зоне СВО, тем более что масса бывших "вагнеров" сейчас служат в частях Минобороны, используют свой опыт во благо Родины.
Особенность СВО: до передовой не добраться
— Какой бой был самым запоминающимся?
— Больше всего запомнился не бой, а как зимой нас вдвоём вызвали для эвакуации раненого. В нынешней войне дойти до линии соприкосновения и вступить в перестрелку с врагом дорогого стоит. БПЛА просто не дают тебе это сделать. До раненого надо было идти 800 метров. Мы это расстояние преодолевали два часа.
Нас срисовали и вели на всём пути нашего следования — через каждые метров 50 приходилось прятаться. По нам работали "птички", стреляли кассетами. Можно было вернуться — никто бы за это даже не упрекнул, но там лежал наш друг и брат, хотя мы с ним и были на тот момент незнакомы.
И слава Богу, что мы дошли. Этот парень — Дмитрий из Нижнего Новгорода — потерял много крови, был очень бледен. Всю дорогу назад я старался его разговорить, чтобы они не уснул, не потерял сознание. Мне даже пришлось сильно хлестать его по щекам. А говорили мы с ним о Боге — он верующий.
Говорили о том, что Бог, наверное, даёт ему ещё время здесь на земле, чтобы что-то понять, что-то сделать — как-то подготовиться к вечности. Слава Богу, мы донесли его и, насколько я знаю, дальше с ним было всё хорошо.
Верующему воюется легче
— Война изменила ваш взгляд на такие понятия, как преступление и наказание?
— Я отношусь к этим понятиям как человек верующий, православный. Наказание для меня — нечто высшее, то, что исходит от Бога. Единственное, что я заметил, — здесь на войне преступление приводит порой к очень быстрому наказанию. Там на гражданке ты можешь что-то преступить и проскочить — это позабудется. Здесь — нет, и даже за преступления, которые на гражданке казались мелочью, приходится платить очень дорого — здоровьем и жизнью.
— А вообще война вас изменила?
— Наверное, об этом стоит судить, когда я вернусь и если вернусь. Да, добавилось какое-то понимание жизни. Какие-то вещи, которые казались важными или страшными в мирной жизни, отсюда кажутся мелочами — такой ерундой, тленом и суетой, которые не стоят ни умственных, ни физических движений.
— Изменилось ли отношение к жизни и смерти?
— Я уже давно понимаю, что Бог если и заберет меня из земной жизни, то в жизнь вечную, и смерть для меня, словами апостола Павла, приобретение. Конечно, бывает неуютно и страшно. Но богословское образование очень мне помогает.
На передке меня в первую очередь пугает не то, что меня там могут убить, а бытовые неурядицы — грязь, лужи воды. Хотя удивительно вот что. Казалось бы, на линии боевого соприкосновения, где ты видишь множество трупов и смерть всегда рядом, она должна стать обыденностью и ты должен её перестать бояться. Но нет. Я смотрю на людей, скажем так, гораздо менее верующих и вижу, что они боятся ещё больше.
Мысль расстаться с жизнью становится для многих невыносимой. Кого-то она ломает. Это всё от того, что мы живём в мире, в котором отказались от Бога, и где Богом стал его величество человек. Бойцам своим я говорю: мы все умрем — кто-то завтра, кто-то через 10 лет, кто-то через 50, но все. К чему цепляться за жизнь? Смертным ли бояться смерти? Смысл в том — как мы умрём. Война даёт прекрасную возможность сделать это с честью, за великое дело.
— Чувствуете ли вы присутствие Бога на войне? Укрепило ли это вашу веру?
— Проблема в том, что я крайне редко чувствовал присутствие Бога в своей прежней жизни. Но здесь всякий раз выходя оттуда, откуда многие не выходят, я понимаю, что вышел по воле Его. Наверное, моя вера всё ещё слаба, но часто, глядя на людей, совсем не верующих, я вижу, насколько мне легче, чем им. Ощущение, что Бог рядом и меня не оставит, есть, и это действительно помогает.
— Можете как человек с церковным образованием оценить, есть ли польза от священников, приезжающих на СВО?
— Конечно же, есть. Во мне правда иногда взыгрывает учёный-богослов. Я вижу, что многие воспринимают священников на уровне магизма, "народного православия". Но это неважно. Вспомнить о Боге, об истине, о чём-то высшем и правильном очень нужно человеку всегда, а здесь на фронте, где порой так близка вечность, нужно вдвойне и втройне. Любая спасённая душа или та, в которую здесь в окопах будет заронена искра Божия, стоит всех усилий и поездок наших батюшек.
В чем сила русского солдата
— Чего, на ваш взгляд, нам не хватает для победы?
— Не БПЛА, не РЭБ, не танков и не ракет. Русский солдат побеждал всегда не благодаря, а вопреки. Веры и крепости духа — вот чего действительно здесь не хватает. А без этого никакое оружие не поможет. Побеждают дух и воля, которая идёт в унисон с волей Бога. Если человеческая воля слабеет, то и победа отдаляется.
— О чём мечтается в окопах?
— По-разному. Иногда о куске колбасы и холодном лимонаде. О бане и свежих носках. Но это мелочи. Настоящие мечты о другом. Когда над головой жужжат "птицы" и прилетают кассеты, мечтаешь вернуться домой и исправить всё злое, что ты успел сделать в этой жизни близким и дальним — попросить прощения. Стать тем, кем ты должен быть — хорошим сыном, мужем, отцом. И осуществить всё то хорошее, что ты не доделал, не смог воплотить.
— Что самое трудное на СВО?
— Не впасть в уныние, не потерять настрой, не сломаться, не позволить себе устать, постоянно помнить, что ты — там, где и должен быть, и делаешь то, что и должен делать. Сколько бы ты ни был без отпуска, как бы давно ни воевал, это, наверное, самое трудное — сохранять присутствие духа, не позволять себе бояться, не допускать мыслей, мешающих исполнять долг.
— Каковы, на ваш взгляд, лучшие качества русского солдата?
— Наверное, они в том, что даже в этих условиях русский солдат остаётся добрым, милосердным, способным к самопожертвованию. Способным под огнём остаться рядом с раненым товарищем, не уйти в укрытие, перебинтовать, перетянуть его, постараться замаскировать, вызвать помощь.
Русский солдат, пробывший здесь уже два года, может налить маленькую плошечку воды, чтобы попила птичка, которая живёт рядом с его блиндажом. Умение на войне сохранить в себе человека — вот лучшее качество русского солдата.
Следующая публикация
Нет комментариев