Предыдущая публикация
Ольга Шушакова-Гамарник
Опоздали
Посвящается нашему дяде
Тильман Моисею Пинхасовичу
- Ляля, я последний раз спрашиваю, где Моисей?
- Мама, я, правда, не знаю, - потупив взгляд, ответила дочь.
- По глазам вижу, знаешь.
- Нет,- виновато опустив голову, еле слышно ответила Ляля.
Елена (Лейко) Моисеевна едва сдерживая слезы, горько вздохнула,
- Я кое-как отца уговорила, он ни в какую уезжать не хотел: «На кого школу оставить»? Беженцы такие ужасы рассказывают, волосы дыбом! Наконец-то он понял, что нам оставаться нельзя. А вы что делаете? Ты пойми, если мы сегодня не уедем, мы опоздаем на корабль. И так время потеряли. Ты понимаешь, это вопрос жизни и смерти. Ни сегодня-завтра немцы в город войдут.
Понимая, что от дочери ничего не добиться, Елена Моисеевна вышла на крыльцо дома, ждать сына.
В семье Елены Моисеевны, заведующей детским садом, и Пинхаса Мордковича, директора школы и их двоих детей – Ляли и Моисея, жила домработница Лукерья. Так было положено. Указание свыше. Лукерья за годы работы, стала членом семьи и пользовалась непререкаемым авторитетом. С главой семейства Лукерья вела разговоры о религии, с Еленой они решали женские вопросы, а дети просто любили Лукерью, считали её своей бабушкой и доверяли няне все свои самые сокровенные секреты.
- Доня моя, - Лукерья погладила Лялю по голове, - я тебе змалку кохаю, скажи правду, він на вокзал пішов? Скрипци немає, і пирогів з картоплею немає. Чує моє серце, він на вiйну побіг.
- Няня Лукера, я теж тебе кохаю, я не можу сказати, я чесне косомольское слово дала.
Не дождавшись возвращения сына на крыльце, Елена Моисеевна вернулась в дом.
- Ляля, пойми, завод отправляет жен и детей своих сотрудников морем, так безопаснее, это последний корабль. Меня, как учительницу берут, там каждое место на счету. А мужчины едут поездом со всем оборудованием. Неужели вы не понимаете, война!
- Мама, он и Ёська пошли на вокзал провожать наших ребят на фронт. А нашему Моське и Еське Розенфельду отказали, в военкомате сказали, что без таких худосочных обойдутся, не доросли еще.
Теперь Лукерья вышла на крыльцо дожидаться внука, которого отправляла на вокзал.
Навстречу Лукерье шел внук и сосед, который работал на вокзале.
- Здрастуй, Лукера, що трапилося (случилося)? Йду до дому, дивлюся ваш малюк біжить. Запитує, діда, ви нашого композитора не бачили? Як же не бачив? Бачив.
- Де? – всплеснула руками Лукера.
- На вокзалі. Вони друзів проводжали. Ваш хлопчик таку музику на скрипці грав, навіть наша Мотря з буфета плакала. Кульок пряників хлопцям віддала. Боже ж мій! Зовсім діти, а вони на війну йдуть. Щоб цим німцям – бісовим виродкам, світа білого не бачити , побий їх грім.
- Мося ще на вокзалі? - с надеждой спросила Лукера.
- Не! Поїзд давно поїхав. А ваш хлопчик з іншим хлопчиком дуже худеньким, як ніби хворим, до дому пішли.
Лукерья всё поняла.
- Данилко, ти знаєш, де Єська живе?
- Звичайно знаю. Він у нас вожатий, він в школі шаховий гурток веде (шахматный кружок ведет).
- Синку, біжи до Єські , скажи щоб Мося швидко до дому повертався.
Мося вернулся ближе к вечеру. Ругать сына Елена Моисеевна уже не могла. От слез и ожидания, у неё не было сил. Добраться до Одессы на машине и сесть на корабль, уже не было никакой надежды.
- Ты где был? – чуть охрипшим голосом спросила мама.
- В военкомате, - честно ответил сын.
- Мосенька, тебе еще семнадцати нет. Какой фронт?
- Нас с Иосифом зачислили в военное училище. Завтра отправка.
- Какое училище? - присев на кучу узлов и чемоданов, заплакала мама.
Беспомощно разведя руки в стороны, она пыталась что-то сказать, но мешал застрявший в горле ком.
- Мося, сыночек, ну какой из тебя солдат? Тебе вызов из консерватории пришел. Тебе учиться надо. Сам профессор Бори́с Николаевич Лятоши́нский, написал такой хвалебный отзыв на твою музыку, сказал, что ты несомненный талант, у тебя дар божий! Сынок, война, говорят не надолго.
- Мама, не плачь, ну, если не надолго, то я сразу в Москву. Военное училище, кажется, под Москвой. Я слышал, как военком с нашим лейтенантом говорил.
- Мося! – заголосила мама, - Мося!
- Мама, не плачь, - очень серьезно, сказал сын, - у нас почти весь класс в добровольцы записался. Сегодня Аркаша, Миша и Лева первые отправились на фронт.
- Мама! – тихо сказал Моисей и по-детски обнял маму.
Елена Моисеевна крепко обхватив щуплое тело сына, беззвучно плакала. Умом она понимала сына, но материнское сердце не отпускало.
- Мама, я должен, - уверенно, по-мужски сказал сын.
Моисея и Иосифа проводили ранним утром.
- Не плачь, пока их выучат, война закончится, - пытался успокоить жену Пинхас Мордкович, - а мы выезжаем сегодня ночью с колонной тракторов из МТС.
Секретарь райкома уже в Умани. Жену и детей он отправил поездом до Одессы. Обещал, как доберемся, и нас посадить на поезд. Много вещей не бери, только самое необходимое.
В дорогу Лукерья опять напекла пирогов.
- З картоплею та капустою з'їсте вперед, а порожні після, висохнуть, не біда, розмочіть, поїдьте. А речі (вещи) я збережу, роздам по рідні.
«Мы уехали в ночь …
До Умани вместо утра, добрались только к следующему вечеру. На поезд мы, конечно, опоздали.
С ликеро-водочного завода в Одессу отправлялась колонна машин. С разрешения секретаря обкома, они взяли женщин и детей. Муж остался в Умани. Через двое суток мы были в Одессе. Заводская колонна прибыла в порт, на корабль мы тоже опоздали, правда, только на чуть-чуть.
Было очень обидно, он только что отчалил от причала. Покидая акваторию порта и уходя в открытое море, корабль, словно айсберг, таял в лучах яркого солнца, а вместе с ним растаяла и наша надежда на скорую эвакуацию. Мы стояли и не знали, что нам теперь делать. Корабль уже почти «растаял» в лазурной синеве, как вдруг вспыхнул огромным огненным шаром. Все, стоявшие на берегу оцепенели. Ужас охватил толпу. Людские вопли и плач слышала вся Одесса.
Я так крепко обхватила дочь, мои руки будто окаменели, я не могла их разжать.
Как мы добрались до родственников, сколько времени я пролежала без памяти, я не помню. Очнулась от того, что мой муж тряс меня за плечи.
Уже в поезде, ехавшем на восток, в Ташкент, я осознала, что с нами произошло.
В Ташкенте, в эвакопункте нас распределили в какой-то дальний кишлак в Самаркандской области. До кишлака мы не доехали. На остановке в Самарканде я, выходя из вагона, сломала ногу. Пришлось ехать в больницу. Вернувшись на вокзал, мы опять опоздали на свой поезд. Я не расстроилась, даже обрадовалась, восприняла это, как очередной
добрый знак. Нас оставили в городе.
Всю войну мы жили в Самарканде. Муж работал в школе, дочь Ляля на консервном заводе. Я работала в детском доме. В годы войны Узбекистан принял более полутора миллионов эвакуированных людей, 250 тысяч – дети.
Эвакуированных детей распределяли не только в детские дома. Детей принимали узбекские семьи. Семья Хамида Самадова из Каттакургана приняла более 10 детей. Фатима Касимова приняла десятерых, Жураевы и Ашурхужаевы по 8 детей.
Ташкентский кузнец Шоахмад Шомахмудов с женой Бахри Акрамовой взяли на воспитание 14 детей. Среди принятых ими детей были русские, татары, украинцы, белорусы, казахи, узбеки, чуваши и молдаване.
К концу 1943 года 4672 эвакуированных ребенка жили в городских семьях, 870 – в сельских.
В марте 42 года , приехал наш Мосенька. Перед отправкой на фронт, Моисей за отличную учебу получил отпуск. Нашей радости не было предела. Узнав о приезде брата, Ляле на консервном заводе выдали премию – пять килограмм яблок и трехлитровую банку вишневого сока. Все старались принять участие, соседка Зухра каждое утро приносила свежую лепешку, а в обед плов или шурпу. На работе мне дали отпуск.
Я много раз думала, если бы тогда наш еще несовершеннолетний Мося не пошел в военкомат, где бы мы сейчас были. Страшно представить.
Каждую ночь я подходила к кровати спящего сына и долго смотрела на его все еще детское лицо, без формы он был похож на уснувшего ангела. А днем мы радовались нашему счастью, мы были все вместе. Десять дней пролетели, как одно мгновение.
Мося уехал. Через две недели мы получили от него письмо. Добрался хорошо.
Скоро отправка на фронт…
И всё. Больше мы ничего не получали. Писали в училище. Получили ответ: «Убыл к месту назначения»!
Три долгих года не хотелось верить в самое страшное.
После эвакуации поехали в училище. И опять услышали: «Убыл по назначению»!
Я плакала, умоляла начальника, сказать куда убыл, на какой фронт. Ну, так же не может быть, чтобы никто ничего не знал.
«Меня назначили недавно, прежний начальник училища умер», - отрапортовал новый.
На станции к нам подошел старый, с длинными до плеч седыми волосами, человек. Он тихо спросил,
- Вы родители Моисея Тильмана?
Меня, будто окатили ледяной водой,
- Мы, - опустившись на скамейку, прошептала я,
- Я с ними должен был отбыть на фронт. Они были первыми. Я каждого знал в лицо.
В этот день я был в Москве. А когда вернулся в училище, они были уже мертвы. Весь
курс.
-Услышав это, я ослепла от слез.
- Отравление. Диверсанты. Новенькие проверяющие, но все документы были в порядке. Начальник училища сам проверял. Их поймали, но ребят...
Мужчина замолчал.
- Моисея я помню хорошо. Его нельзя не помнить. Отличник, трудолюбивый. А какую музыку сочинял. У него было прозвище – композитор. Он написал гимн нашего училища.
Жена нашего начальника ездила в Москву с просьбой о зачислении Моисея в консерваторию. Но, увы. Консерваторию уже эвакуировали.
Опоздали.
Следующая публикация
Комментарии 5