Предыдущая публикация
– Кто-кто-кто тебя разочаровал?
Жизнь? Серьёзно? – Кирилл Сергеевич громко расхохотался.
– Да, жизнь, – обиженно подтвердила я.
Мне семнадцать, я работаю санитаркой в хирургическом отделении, лишённая возможности поступить в университет в свой год выпуска.
Ухаживаю за лежачими больными, выношу утки, мою полы, туалеты, гноеотсосы.
Меня бросил мальчик, постеснявшийся нынешнего приземлённого амплуа вчерашнего признанного гуманитария.
Мой шкаф почти пуст, мама лежит после операции, бабушка умерла.
Мне стыдно, обидно, горько.
Я завидую своим бывшим одноклассницам, весело порхающим в невероятной студенческой жизни.
Хожу только на работу, в больницу, и потом домой.
Изоляция, особенно сложно дающаяся в юности...
Кирилл Сергеевич, восьмидесятилетний ветеран войны, одноногий, дожидается в девятой палате ампутации оставшейся ноги. Диабетическая гангрена.
Нет, он не обесценивает мои страдания, сравнивая их с несравнимыми, своими.
Он не страдает сам, и не позволяет мне.
Видя мою унылую физиономию, когда я появляюсь утром в дверях палаты с тарелкой резиновой каши, улыбается и читает Анненского..."...не потому, что от неё светло, а потому что с ней не надо света".
Протягивает яблоки, щедро носимые сыном из сада.
Вглядываясь в его выцветшие, но лучистые глаза, я тогда впервые, наверное, осознаю, что сила человека не в его теле.
Она где-то внутри.
И это не стержень, как говорят, а маленькая пронзительная струна, которая гнётся, но не рвётся.
Сила в гибкости, в способности выпрямиться после любых ударов.
Несгибаемость хрупка, на самом деле.
- Жизнь не может тебя разочаровать, девочка. Она с тобой контракт на очарование не подписывала, - тихо произносит Кирилл Сергеевич, – так что только тебе самой решать, какой она станет, твоя жизнь.
Можешь считать, что сейчас с тобой обошлись несправедливо, и перестать взаимодействовать с миром, а можешь взять всё, что сможешь из того, что видишь, и – вырасти.
Меня так раздражает то, что я вижу, что я выскакиваю из палаты и ухожу мыть коридор, бурча себе под нос о бессмысленности сказанного.
Он не только говорил со мной, он показывал свою негромкую любовь ко всему, что составляло его жизнь.
Рисовал простым карандашом в ученическом альбоме.
Читал Пикуля и Астафьева.
Нежно целовал ладони своей жены, маленькой тихой женщины с гладкими седыми волосами, собранными в пучок. Спрашивал её про кота: ест ли магазинную мойву.
Всё – с удовольствием.
Про непрекращающуюся боль – ни слова.
Без упрёков к запаздывающим с перевязками медсёстрам.
Без претензий к погоде, к соседям, к очевидным жизненным несправедливостям.
У этого человека не было "лихих девяностых", было принятое им здесь и сейчас, каждую минуту которого он проживал осознанно и благородно.
Мы говорим с ним день за днём.
Я спешу даже в выходной день заскочить в девятую палату.
Я не замечаю, как перестаю раздражаться, обижаться, отталкивать неприглядную изнанку вынужденной своей работы.
Я начинаю испытывать непонятную любовь к каждому, кого скрутила боль или обжёг недуг.
Я сижу ночами возле постелей людей всех возрастов, выслушиваю их простые исповеди, прозреваю, что-то говорю поддерживающее.
Глажу покрытые испариной лбы.
Сжимаю детские ладошки, боящиеся темноты.
Взращиваю надежду и в себе, и в них.
Я не знаю ещё, что получаю первый бесценный опыт в профессии, которую боготворю уже много лет, и в которой состоюсь годы спустя.
Кирилл Сергеевич умер ранним сентябрьским утром...не выдержал операцию.
Я пришла после выходных и увидела скрученный матрац на узкой железной кровати.
На тумбочке рдели поздние яблоки.
Когда нам кажется, что жизнь посмеялась над нами, обидела, разочаровала, принудила к испытаниям – это говорит совсем не о жизни, друзья мои.
Это говорит о нашей неготовности к ней.
Потому что ждать только праздников, побед, счастливых случаев, великой любви и безмерного счастья - значит, жертвовать годами ради минут.
Жить несколько минут за всю жизнь – ничтожно мало.
Живите в каждой минуте.
Лиля Град
Следующая публикация
Нет комментариев