№№ 66–68
Док. 66
Лютов Виктор Васильевич родился в 1920 г. в с. Яя нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Ивайкина А. в 2001 г. (п. Яя)
Наша семья состояла из шести человек. В 1930 г. мы были раскулачены и сосланы в Нарым. У нас отобрали все имущество. С собой взять ничего не разрешили. В чем были одеты, в том туда и отправили. Все имущество — коровы, кони, техника — были переданы в колхоз. Баржа пришла, выгрузила всех на берег Нарыма, и как хотите, так и живите. Кто не хотел ехать в Нарым, сопротивлялся, того расстреляли... Питание в Нарым не поставлялось. Мы питались только дарами природы: травой, колбой, рыбой. Хлеба в Нарыме мы не видели целых три года!!! Выселили людей на берегу Нарыма. И им ничего другого не оставалось, как приспосабливаться к существующим условиям… Кто пытался протестовать, того по 58 статье расстреливали. Власть и слова не разрешала сказать о происходящих событиях. Иначе смерть!.. В Нарыме мы жили, как на далеком острове. Никто не знал, что происходит в родной Яе, что делается в стране. Никаких даже слухов не доносилось до Нарыма. Никуда уезжать и никому приезжать в Нарым не разрешалось. В 1936 г. от голода умер отец. Это было огромное потрясение для нашей семьи… В 1937 г. мать почему-то восстановили в правах, и семья уехала из Нарыма в Яю. Горько вспоминать о Нарыме, о людях, которые умерли там от голода… Кому нужны были наши лишения? После коллективизации жизнь в деревне потекла по-другому. Крестьяне заселились в дома кулаков. Радовались! Долго ли? Жизнь в стране оказалась на самом низком уровне. Стали питаться очень плохо. Имущества у людей никакого не было. Нищета настала для всех, а не только для бедняков, как до колхозов. А это кому на пользу было?.. Крестьян, которые воровали колхозное имущество, было очень мало. О них как-то быстро узнавали и расстреливали. Из деревни далеко никуда не выезжали, редко на конях ездили в Анжеро-Судженск за продуктами (28 км от Яи). Крестьяне трудились очень много. Ограничений в трудовом дне (в количестве часов) не было. Трудились с утра до ночи. Особенно, пока не посеют или не уберут урожай. В колхозе работали и дети. Они пахали сохой, копали лопатой. В общем, была ручная обработка земли. Когда поспевал урожай, его срезали серпами, молотили цепами… В годы Великой Отечественной войны в нашей деревне был голод. Но не самый страшный по сравнению с 30-ми годами или другими областями и районами… Больниц в Яе не было. Для того чтобы жители деревни не убегали в города, им не выдавали паспортов. Тем самым держали рабочую силу в колхозе…грамотных в Яе было очень мало. Образованных знали в лицо. Относились к ним хорошо, с уважением. Яйчане охотно шли в школу учиться, но некоторым просто нечего было одеть. Случалось даже так, что один ученик придет из школы, разденется, а в этой одежде другой ребенок идет в школу... В Яе была церковь. Почти все жители туда ходили, чтобы получить совет, очиститься, детей покрестить. К священнику относились очень хорошо. Вообще, в деревне самыми интеллигентными людьми считались священники и учителя. В 1937 г., говорили, вышел закон о закрытии церквей. Яйскую церковь святого Онуфрия разграбили. Через несколько месяцев ее вообще сожгли...
Док. 67
Машковский Николай Федосеевич родился в 1921 г. в д. Балахоновке Щегловского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записал Лопатин Леонид в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования»), (д. Балахоновка)
Мои родители имели четыре дочери и два сына. В Сибирь они попали по Столыпинской реформе. Ехали по железной дороге безплатно до станции Веденово. А здесь уже сами выбирали место для жительства. Им нарезали 50 десятин земли: устраивайтесь, живите. В единоличном хозяйстве отца было две лошади и жеребенок. Коров было обычно четыре. Много свиней. Тогда полагалось иметь для каждой дочери по корове, а сыну — по коню. Такие семьи и такое хозяйство, как у моего отца, имели почти все. Отца в деревне уважали. Выбрали старостой. Это была тогда большая честь. Отец рассказывал, что к нам в деревню приезжали люди и побогаче, чем мы, и победнее. Но потом как-то все сравнялись. Жили, в общем, добротно. Но техника была не у всех. У моего дяди, например, она была: молотилка, конные грабли и еще что-то, не помню. До колхозов здесь не было никакой кооперации. Работали в поле, держали скотину, платили налоги. Жили дружно. Если кому-то не хватало семян, тот шел к соседу на несколько дней работать в поденщину. За работу ему платили семенами. Это не считалось эксплуатацией. Воспринималось как норма. Получалось, что семена продавали не за деньги, а за работу. Это так же нормально, как теперь в магазине за товар деньги давать. Когда началась коллективизация, людей в колхоз сгоняли. Запугивали мужиков. Если упрямишься, в колхоз не идешь, раскулачивали и ссылали... Многие, почуяв опасность, заранее в город Щегловск подались. До него было всего километров сорок. Кто успел, продал имущество и уехал. А были и такие, что все бросали и уезжали. Лишь бы не раскулачили и не сослали. Жизнь дороже богатства. Когда раскулачивали, все имущество отбирали, а тем, кого ссылали, ничего нельзя было брать с собой в дорогу. Без еды, одежды, орудий труда их посылали на верную смерть. Помню, приходит к нам в избу мой дядя, у которого хозяйство больше нашего было, и говорит отцу, что нужно в колхоз вступать, пока не загребли. Дядя вступил, потом отец мой, потом зять отца. Боялись люди, что могут раскулачить. Поэтому и получилось, что у нас сначала крепкие мужики вступили в колхоз, а уж потом голытьба. У нас жил зажиточный крестьянин Юпатов. Его какое-то время не раскулачивали. Приходит как-то к нам его бабушка и говорит отцу, чтобы тот в колхоз не вступал. А отец как раз уже решился войти в него. Бабушка Юпатова пугала отца тем, что в колхозе, мол, все будет общее: стол, кровать, жены. А я сижу на печи и все слышу. Через несколько дней к нам в дом пришли колхозные агитаторы: Касаткин — председатель и Селифонтов учитель. Они стали расспрашивать меня, кто к нам в дом приходил и что говорил. А я, глупый, возьми и скажи про бабушку Юпатову и про ее рассказы. Что я тогда понимал? На следующий день все семейство Юпатовых и замели. Из ссылки никто из наших балахоновских не вернулся. Куда людей ссылали, не знаю. Но говорили, что на Соловки. Имущество у раскулаченных крестьян отбирали, а потом устраивали торги на него. Задаром продавали. А покупателями соседи были. Скот сначала продавали, а потом в колхоз стали угонять. Дома ломали и увозили на известковый завод, а там их жгли в печах. Такие хорошие дома сожгли! Деревня поэтому пестрая стала: здесь дом стоит, здесь дыра от дома. Такая глупость была!.. Ребятишки с 7–8 лет в колхозе работали. Если ребенок не работал в колхозе, отца вызывали на правление и на вид ему ставили за таких детей. На все были нормы. Боролись за трудодни… На колхозном поле была общая кухня. Женщины варили суп. Потом за эту похлебку из трудодней высчитывали... на трудодни колхозникам мало хлеба давали. Вот и тащили тайком. Чтобы прекратить расхищение, правительство издало закон, который люди прозвали «Законом о колосках». Если кого поймают с краденым, судили и отправляли в заключение. У нас в Балахоновке и милиционер по фамилии Поручиков был. На сушилке одна женщина работала сторожем. У нее было двое маленьких детей, а мужа не было. Она натаскала в кармане сколько-то зерна для детей. За это ей дали два года. А детей колхоз на попечение взял. Она, кажется, так и не вернулась. Помню, дети уже большенькие стали, подростки, а все считались на попечении. Колхоз занимался попечением не только этих детей. К нам по разнарядке присылали из города сирот, ставили их к кому-то на квартиру. Колхоз и колхозники обязаны были их принять. Колхозников постоянно посылали «кубатуру гнать», то есть на лесоповал. И до колхозов мужики ездили лес заготавливать. Но тогда они за работу получали деньги. И это был их зимний заработок. А при колхозах работали в лесу безплатно. Каждому колхозу давался план «по кубатуре», и колхозники должны были его выполнять. Кроме того, наш колхоз был обязан строить дорогу на Барзас. Получается, что колхоз должен был урожай давать, лес заготавливать, дороги строить, детей сиротских воспитывать. И все безплатно... Старые люди были верующими. Люди Бога любили и верили ему. Знали, что он все видит, за все может наказать или благодарить. И не воровали поэтому. У верующих совесть была. Верующий тебя словом плохим не назовет, матом не заругается. А нас, молодых, власть безбожниками сделала. Власть нам запрещала кому-то верить. Верить мы должны были только ей.
Док. 68
Шипицин Илья Николаевич родился в 1921 г. в д. Барановке, Щегловского района нынешней Кемеровской области. Шипицина Анна Степановна родилась в 1921 г. в Белоруссии. Рассказ записал Лопатин Леонид в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования), (д. Подъяково)
Анна Степановна: Мои родители приехали в Сибирь из Белоруссии в 1933 г. Там был голод…
Илья Николаевич: Отец пошел в колхоз, потому что его заставили. А заставили так. Ему дали твердое задание. Если не выполнишь это задание, то тебя раскулачат и посадят. По тому заданию нам надо было сдать два мешка зерна. Отец сдал. Через некоторое время — новое задание. Опять сдал. Но тут — опять новое задание. В общем, твердое задание единоличнику давали раз за разом, пока человек не сдавался и не вступал в колхоз. Так и доводили мужиков. А куда деваться крестьянам? Вот и вступали в колхоз. Вступая в колхоз, нужно было отдать свой скот в фонд колхоза. Для крестьянина самое страшное — это расстаться с конем. Об этом даже было страшно подумать. Конь — не только кормилец. Он был членом семьи. Умная тварь. Да и со всем остальным нажитым добром страшно было расставаться. В то время признаком богатства было косилка, молотилка, конные грабли. Во время НЭПа крестьянину давали льготные кредиты. Тогда крестьянин и смог различной техникой обзавестись. И вот теперь советская власть взяла, да и все отобрала [то есть большевики людей заманили завести хозяйства, а теперь, когда хозяйства окрепли, большевики пришли и «собрали урожай», в очередной раз обманув и ограбив русского крестьянина — А.М.]. Я во время коллективизации жил в Барановке, это 20 км от Подъяково. Там крестьяне были побогаче здешних. Дома строили хорошие, круглые. Если дом был обшит тесом, то хозяина дома признавали кулаком. А то, что в доме не было ничего, кроме стола с лавками, это никого не интересовало. Кулак ты! И все тут!
Анна Степановна: У нас говорили: «Работал много, спал на кулаке, поэтому кулак» (смеется).
Илья Николаевич: В Барановке жил Голев Матвей. Работящий мужик. Выделялся из общей массы. Справно жил. Многие крестьяне бедными были, а работать не хотели. Тогда так было, кто работает, тот живет справно, а лентяи не работали и бедствовали. Взялись власти Матвея раскулачивать. Мы из окна своего дома видели, как подъехали к его дому люди. Приехали, давай распоряжаться его имуществом. Все у него отобрали. А Матвей сидел, опустив руки, смотрел на это безобразие и поделать ничего не мог. Матвея с семьей из дома выселили в избушку в его же дворе. В собственный дом он войти уже не мог. Каким-то образом он от раскулачивания сохранил полупальто из фабричного сукна. По тем временам это считалось большим богатством. Через некоторое время он его одел, думал, страсти по нему уже улеглись. Пошел в этом пальто в гости. Когда вечером возвращался, его встретил избач. (Избач человек большого ранга считался, хотя заведовал всего избойчитальней). Избач с него пальто содрал и отправил старого Матвея сибирской зимой раздетым. А Матвей ничего не мог поделать, хоть мужик крепкий был. С начальством лучше не связываться. У Матвея же еще семья была, за нее было боязно. Какое-то время спустя его сослали. Он где-то отбывал, вернулся. Сколотил новую избушку, начал обзаводиться хозяйством. Его опять раскулачили. Дом передали беднякам. Тогда Матвей подался на Барзас. Там он и умер. Вот видите, трудолюбивый человек, он сможет жизнь себе обезпечить. Он не ждет помощи, а все сам, своим горбом. Коллективизация и раскулачивание — это был самый настоящий грабеж крестьян. Сколько мужиков загубили! Зря загубили! Власть раньше боялись! Даже не говорили «люблю» или «не люблю» власть. Попробуй, скажи, моментально заберут. Я думаю, что среди крестьян были доносчики, шпионы, которые докладывали властям, о чем люди меж собою говорят. Ночью приходили, забирали. Много у нас забрали народу из деревни. Тех, кого увозили и их семьи, люди врагами не считали. Во-первых, в таком положении почти каждый оказался, почти у всех были репрессированные родственники. Во-вторых, сосед соседу не враг. В деревне наши предки вместе жили. У нас все друг другу или брат, или сват, или свояк. Жили мы дружно. А сейчас в деревне того единства уже нет. Да и откуда оно будет? Я учителем всю жизнь в Подъяково проработал. Был директором школы. Доносили и на меня. Хорошо, что нашлись люди, предупредили. А то бы тоже ни за что пропал! Все уничтожили. Корень крестьянской жизни и уничтожили! Откуда теперь взять силы, чтобы страна выправилась?!
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев