✒ «Первый раз я увидел Иосифа Бродского в феврале 1961 года.

В этот вечер в доме бывшего Департамента уделов на Литейном проспекте, 39, где с 1947 года размещался Всесоюзный нефтяной геолого-разведочный институт (ВНИГРИ), состоялся “Вечер молодых поэтов”, главным организатором которого был работавший тогда в редакционно-издательском совете ВНИГРИ Борис Хотимский.
Очень хорошо помню свое первое впечатление: ко мне подошел коротко остриженный слегка веснушчатый рыжий мальчик (он мне показался совсем молодым — на вид не больше 15–16 лет), со светлой, нежной, почти светящейся кожей и в ослепительно белой рубашке. Он немного помедлил, прежде чем начать разговор, и спросил неуверенно: “Скажите, ведь вы Сережа Шульц?” И когда я ответил утвердительно, он приподнял правую руку, в которой держал небольшую коричневую папочку, подставил под нее другую руку и спросил: “А вы любите Джона Донна?”
Этот вопрос был не так неожидан, как может сейчас показаться. В тот год по рукам ходил неопубликованный, но размноженный, разошедшийся в десятках машинописных копий перевод романа Эрнеста Хемингуэя “По ком звонит колокол” с эпиграфом из Джона Донна. Мне очень нравилось его стихотворение “Visit” (“Посещение”), и об этом я и сказал. Тут прозвенел звонок, и мы пошли в актовый зал, где проходил вечер.
Выступавших было довольно много — человек 15. И только во второй половине вечера ведущий объявил: “Иосиф Бродский!” Зал сразу зашумел, и стало ясно, что этого поэта знают и его выступления ждут. И когда мальчик, только что подходивший ко мне, появился на эстраде, гул затих, наступила тишина. Раздался его голос, он был до того торжествен и громок, что мне сначала показалось, что говорит не он, а голос идет откуда-то из-за сцены. Великолепно чувствовались ритм и законченность каждой строки.
Первым Иосиф прочел стихотворение “Сад”:
О, как ты пуст и нем!
В осенней полумгле
Сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
Великим тяготением распада.
О, как ты нем!
Ужель твоя судьба
В моей судьбе угадывает вызов,
И гул плодов, покинувших тебя,
Как гул колоколов, тебе не близок?
Великий сад!
Даруй моим словам
Стволов круженье, истины круженье,
Где я бреду к изогнутым ветвям
В паденье листьев, в сумрак возрожденья…
Когда он кончил — мгновенное молчание, а потом — шквал аплодисментов. И крики с мест, показывавшие, что стихи его уже хорошо знали: “Одиночество”! “Элегию”! “Пилигримов”! “Пилигримов”!
И он читал и “Одиночество”, и “Элегию”, и, конечно, знаменитых “Пилигримов”. Но я все еще оставался под обаянием первого прочитанного им стихотворения. Да, он уже вошел в этот великий сад, о котором так удивительно написал. И мысль, которая неизбежно приходила в голову при взгляде на него, стоявшего на этой трибуне, восторженного, вдохновенного, была уже тогда, сразу же: насколько он полон стихией, насколько он не от этого мира.
Мы вышли вместе из ВНИГРИ после этого вечера. Я обещал принести ему книжку Джона Донна, точнее, американскую антологию стихов английских поэтов XVII века, где было много стихов Донна. Оказалось, что он живет совсем недалеко, в доме Мурузи. И он пошел домой, окруженный плотным кольцом восторженных поклонниц.»
С. Шульц
«Иосиф Бродский в 1961-1964 годах»