Предыдущая публикация
Пред Окой преклоненность земли
и к Тарусе томительный подступ.
Медлил в этой глубокой пыли
стольких странников горестный посох.
Б. Ахмадулина.
Ариадна Эфрон. Ока.Вид из окна. Таруса.
Хорошо прогуляться по старинным улочкам уютного городка. Несмотря на выстроенные "замки" состоятельных любителей живописных мест, здесь остались островки прежней Тарусы, воспетой творцами.
Покосившиеся деревянные дома, словно хранители сломанных людских судеб, и маленькие храмы, где жизнь возрождалась.
На каждом таком доме – резные наличники, но не кружевные и нарядные, а строгие, с простым орнаментом.
В мае в эти окна заглядывает сирень или цветы шиповника. Ближе к осени дорожки вдоль бревенчатых домов оживают – словно бесконечным водопадом катятся по ним спелые яблоки. Прохожие не наступают на них, обходят стороной, но нигде не скрыться от даров осени. Яблочный аромат витает повсюду.
Дом Голышевых – Оттенов -- дом двух семей, связанных родственными узами, в 60-70-е годы стал пристанищем для гонимых режимом людей.
Здесь бывали Надежда Мандельштам, Борис Балтер, Владимир Корнилов, Иосиф Бродский, сюда приезжали Александр Гинзбург и Александр Солженицын, люди причастные к альманаху "Тарусские страницы" Николай Панченко, Роман Левита, Владимир Кобликов.
Николай Давыдович (Поташинский) Оттен - переводчик, сценарист, кинодраматург - не был диссидентом, хотя в конце 40-х годов подвергался критике за космополитизм и пострадал от кампании по борьбе с антипартийной группой театральных критиков. Остался без работы и решил заниматься переводами. На гонорар от пьесы, написанной ранее по заказу для другого автора, в 1955 году Николай Давыдович Оттен вместе с Петром Ивановичем Голышевым построили дом в Тарусе на ул. Садовой, д.2.
Позже старый деревянный дом приговарили к сносу.
И теперь здесь современное здание сомнительной архитектуры в отличии от дома Н. Заболоцкого, который выкупил финансово обеспеченный москвич, и четвертый год реставрирует его, — сохраняя всё, что еще можно сохранить.
И еще одна " зарапающая" деталь -- тарусяне ничего ( практически) не знают о доме Оттенов - Голышевых и их прежних обитателях.
Иосиф Бродский фигурирует в истории города 1964 года. Молодой, всего 23 года, поэт скрывался здесь от ареста. Его судили за тунеядство и приговорили к пяти годам принудительных работ в отдаленной местности.
Но не от этого бежал Бродский, а от принудительной судебно-психиатрической экспертизы, что, по его словам, было страшнее ссылки.
В феврале Бродский приехал на дачу Николая Оттена, где пробыл три недели.
Удивительно, что его не арестовали в Тарусе — у городской милиции было предписание надзирать за подозрительной публикой, проживающей за 101-м километром.
Фрида Вигдорова рассказывала Анне Андреевне "о житье-бытье Иосифа в Тарусе <…>
— Оттен отдал Иосифу свою рабочую комнату и свой письменный стол, домашние относятся к гостю с полным радушием — чего, кажется, больше? Иосиф спокоен, работает, даже весел. — Все идет хорошо, <…> до тех пор, пока кто-нибудь не звонит ему из Ленинграда . По-видимому, сведения о невесте неблагоприятные…
Во всяком случае, звонки выбивают его из колеи, он впадает в тоску, грозится уехать".
Боже,
Отче, дай мне поднять очи от тьмы кромешной!
Боже, услышь меня, давший мне душу Боже!
Дай ее разбудить, светом прильнуть к завесам
всех семи покрывал, светом сквозь них пробиться!
Дай над безумьем взмыть, дай мне взлететь над лесом,
песню свою пропеть и в темноту спуститься...
И. Бродский. Таруса.1964.
А Виктор Петрович Голышев здесь проводил летние каникулы, с 1964 года поселился у матери.
Сегодня Виктор Петрович является эталонным переводчиком англо-американской литературы, он переводил Фолкнера, Оруэла, Фицджеральда и даже какую-то из частей "Гарри Поттера". Сам он весьма скромно оценивает свои заслуги, но его скромность, талант, интеллигентность и широта интересов весьма точно передают атмосферу этого дома.
В интернете есть несколько его интервью о гостях дома в Тарусе, в том числе и об Иосифе Бродском, который провел здесь несколько недель зимой 1963-64 года.
Но и сейчас в образе рыжего кота Иосиф Бродский явился нам в Тарусе на улице Садовой 2 .
В Тарусе Бродский написал много стихотворений: "Обоз", "Ветер оставил лес", "Садовник в ватнике, как дрозд", "Письма к стене", "Сохрани мою тень", "Воронья песня".
Здесь же создана "Прощальная ода", одно из сокровенных стихотворений, которое Ахматова назвала гениальной симфонией.
Боже зимних небес, Отче звезды горящей,
словно ее костер в черном ночном просторе!
В сердце бедном моем, словно рассвет на чащу,
горе кричит на страсть, ужас кричит на горе.
Не оставляй меня! Ибо земля — все шире…
Правды своей не прячь! Кто я? — пришел — исчезну.
Не оставляй меня! Странник я в этом мире.
Дай мне в могилу пасть, а не сорваться в бездну.
Следующая публикация
Комментарии 3
Но радует то, что за время нахождения в Тарусе, не пришлось столкнуться с маргиналами, коих немеряно в других провинциальных городках.
Отличительная черта тарусян – их бескрайняя любовь к родному краю и культурной идентичности.
Не часто встретишь город и район, где люди настолько преданы своей земле.
И еще интересная деталь:
в 2020 году в Тарусе были установлены "Окна в прошлое".
Эти интереснейшие уникальные объекты можно встретить в самых разных частях города. В центре каждого из них располагается старинный наличник - своеобразное окно из мира настоящего в давно растворившийся во времени мир прошлого. По обеим сторонам наличников располагаются стенды с архивными материалами, содержащими исторические сведения обо всех эпохах, которые проживала Таруса, начиная с момента своего основания.
.. Бродский очень много говорил о Голышеве, часто его вспоминал и упоминал как авторитет. И, опять-таки, не профессиональный, а нравственный, человеческий авторитет. А что касается профессий и их отношений, вот такая короткая история, хорошо, по-моему, иллюстрирующая отношение Бродского к Голышеву. Я, однажды, взялся переводить две странички прозаического эссе Бродского. Я, вообще-то, не переводчик, и никогда этим не занимался, но для радио решил перевести. Оно существовало только по-английски. Для фиксации на бумаге я бы никогда не решился, а на радио, думаю, бог с ним. Перевел, принес Бродскому. Пок...ЕщёСпасибо ,Танюша,за замечательную публикацию...Для меня-это как волшебное и сказочное окошко в другой мир,заглянув в него,я переношусь мысленно в Тарусу,в этото добрый ,тихий,светлый мир шёлковой травы-муравы,синего чистого неба и конечно поэзии...очень жаль,что не сохранился дом Голышевых-Оттенов...Вот что я нашла в "Интервью переводчика Виктора Голышева с И.Толстым"о Бродском:
.. Бродский очень много говорил о Голышеве, часто его вспоминал и упоминал как авторитет. И, опять-таки, не профессиональный, а нравственный, человеческий авторитет. А что касается профессий и их отношений, вот такая короткая история, хорошо, по-моему, иллюстрирующая отношение Бродского к Голышеву. Я, однажды, взялся переводить две странички прозаического эссе Бродского. Я, вообще-то, не переводчик, и никогда этим не занимался, но для радио решил перевести. Оно существовало только по-английски. Для фиксации на бумаге я бы никогда не решился, а на радио, думаю, бог с ним. Перевел, принес Бродскому. Показываю, он посмотрел, сделал буквально две правки и говорит: «Все в порядке». Ну, я просто взмыл, говорю недоверчиво: «Иосиф, правда, все в порядке?». Он говорит: «Знаете, если серьезно этим заниматься, то все переписать надо, а так – ладно, пусть будет». Ну, я насупился, надулся, и говорю: «А вам, вообще, какие-то переводы ваши нравится?». Он говорит: «Нет, никакие». Я провокационно спрашиваю: «А Голышева?». Он говорит: «Ну, с Микой (Голышев - Виктор Петрович, но для друзей - Мика) другое дело. Понимаете, я ему звоню и говорю: «Мика, вот тут, может, лучше так перевести. А он говорит: «Да пошел ты…!»». Вот это их отношения. То есть Бродский признавал за ним первенство в своей области и, конечно, вот это товарищеское такое уважение замечательным образом отразилось в стихотворных посланиях Бродского к Голышеву. Их, насколько я знаю, всего четыре. Первое написано в начале 71-го года из Ялты. Потом были два из Нью-Йорка - в 74-м и 77-м - и последнее - это вообще одно из самых последних стихотворений Бродского, написанное в декабре 95-го года, а в январе 96-го он уже умер. И вот там есть замечательные строчки. Все это написано четырехстопным ямбом, каким написан «Онегин». А, кстати, одно из нью-йоркских посланий написано просто онегинской строфой:
Я взялся за перо не с целью
развлечься и тебя развлечь
заокеанской похабелью,
но чтобы - наконец-то, речь
про дело - сговорить к поездке:
не чтоб свободы благодать
вкусить на небольшом отрезке,
но чтобы Нюшку повидать.
Старик, порадуешься - или
Смутишься: выглядит почти,
как то, что мы в душе носили,
но не встречали во плоти.
Жаль, не придумано машинки,
Чтоб, околачиваясь тут,
пельмени хавать на Тишинке.
Авось, еще изобретут.
Это только небольшой кусок, потому что послание длинное, но чувствуете, какая легкость? Не зря это четырехстопным ямбом, конечно, это пушкинская легкость. Тем более, что все пересыпано жаргоном и нецензурной лексикой в большом обилии. Бродский ее и в речи употреблял, и в таких дружеских посланиях, ровно так же, как и Пушкин. И, конечно, вот это отношение дружбы, я не помню, чтобы Бродский о ком-то говорил с таким восхищением, как о Голышеве, и, что называется, было за что.