Предыдущая публикация
Александр Грибоедов.
Ослепительно короткая жизнь.
11 февраля 1829 года, в результате провокации персидских властей, на посольство России нападает толпа религиозных фанатиков. Все, находившиеся в посольстве, были зверски убиты, в том числе и Александр Сергеевич Грибоедов. Тело поэта было перевезено в Тифлис и погребено на горе святого Давида. На могиле мужа Нина Чавчавадзе-Грибоедова оставила надпись: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?».
Знаменитый автор «Горя от ума», который остался в памяти народной именно благодаря своей бессмертной комедии в стихах, сам себя великим поэтом вовсе не мнил. Своим основным поприщем Грибоедов считал дипломатию, которой он посвятил себя с 22-летнего возраста, поступив на службу в Коллегию иностранных дел в 1817. Несмотря на почти юный с современной точки зрения возраст, к этому времени Александр Сергеевич был уже весьма зрелым человеком — он успел принять участие в войне 1812 года и даже выйти в отставку с военной службы. Талантливый и блестяще образованный молодой дипломат быстро завоевывает расположение руководства тогдашнего МИДа, которое сразу же начинает использовать его в «горячих точках».
В это время Средняя Азия, Кавказ и прилегающие к ним регионы стали полем российско-британского соперничества, которое сами англичане позже назвали «Большой Игрой» (Grand Game). Грибоедов сразу же оказывается в самой гуще этого противостояния: в 1818—1820 годах он служит в Персии, а в 1821 году его переводят в Тифлис, где он становится дипломатическим секретарем. Именно тогда он начинает работу над своей великой комедией, сближаясь на поэтической почве со своим будущим тестем — грузинским поэтом Чавчавадзе, а на почве политической — с будущими декабристами, которых много среди местного офицерства. Эти связи едва не стоили Грибоедову головы — после знаменитого декабрьского восстания, он был арестован в феврале 1826 года по обвинению в государственной измене.
От неминуемой каторги Александра Сергеевича спасла международная обстановка — пока шло следствие по его делу, отношения России с Персией крайне обострились и стало ясно, что войны не избежать. Вице-канцлеру Нессельроде, отвечавшему тогда за российскую внешнюю политику, срочно понадобился толковый дипломат, специализирующийся на персидском направлении. Точно неизвестно, что именно предпринял Нессельроде, входивший в состав следственной комиссии по делу декабристов, однако обвинения с Грибоедова были сняты из-за отсутствия улик и он был возвращен к дипломатической работе. В ходе начавшейся летом 1826 года русско-персидской войны Александр Сергеевич так блестяще себя проявил, что в 1827 году вице-канцлер поручил ему возглавить всю российскую дипломатию как на персидском, так и на турецком направлениях.
Именно Грибоедов составлял основные статьи крайне выгодного для России Туркманчайского мирного договора, который в 1828 году был подписан по итогам персидской войны. По нему Россия окончательно устанавливала свое господство на Кавказе и на Каспии и приобретала территории Восточной Армении. К тому же Персия обязалась не препятствовать армянам переселяться в российские пределы, а также выплатить контрибуцию в 20 млн рублей серебром. Как автор договора Грибоедов и был назначен следить за его выполнением в качестве полномочного министра России при шахском дворе в Тегеране. По пути к месту назначения Александр Сергеевич остановился в Тифлисе, где безумно влюбился в юную дочь своего друга Нину Чавчавадзе, которую знал еще ребенком. Чувства оказались взаимными, и вскоре молодые супруги вместе отбыли по государевым делам в Персию. Будучи крупным спецом своего дела, русский посол отлично понимал, насколько опасна его миссия, поэтому свою беременную молодую жену он предусмотрительно оставил в своей ставке в Тавризе.
Из донесения 1-го секретаря, титулярного советника российской посольства в Персии Ивана Мальцова наместнику князю Ивану Федоровичу Паскевичу от 18 марта 1829 года:
«Наконец, достиг я границы нашей и могу иметь честь донести вашему сиятельству об участи российского посольства, при персидском дворе находившегося…
В Тегеране посланник наш был принят с такими почестями, которых никогда не оказывали в Персии ни одному европейцу. После первой аудиенции у шаха, при которой соблюдены были все постановления существующего церемониала и великолепных угощений, деланных нам по приказанию шаха тамошними вельможами, посланник имел приватную аудиенцию у его высочества. (…)
Все, что посланник требовал, было без отлагательства исполнено, а именно: последовал строжайший фирман Яхья-Мирзы, воспрещающий в Реште все притеснения, делаемые там нашим промышленникам, о которых ваше сиятельство изволили писать к посланнику, и такой же на имя казвинского шахзаде, повелевающий ему освободить всех пленных, находящихся в доме бывшего сердаря эриванского Хусейн-хана. Шах прислал посланнику подарки и орден Льва и Солнца 1-й степени, а прочим чиновникам тот же орден 2-й и 3-й степени. Грибоедов обирался ехать в Тавриз, а для сношений с министерством шаха и для представления его высочеству подарков от нашего двора оставлял меня в Тегеране; он имел прощальную аудиенцию у шаха; лошади и катера были готовы к отъезду, как вдруг неожиданный случай дал делам нашим совсем иной оборот и посеял семя бедственного раздора с персидским правительством.
Некто Ходжа-Мирза-Якуб, служивший более 15-ти лет при гареме шахском, пришел вечером к посланнику и объявил ему желание возвратиться в Эривань, свое отечество. Грибоедов сказал ему, что ночью прибежища себе ищут только воры, что министр российского императора оказывает покровительство свое гласно, на основании трактата, и что те, которые имеют до него дело, должны прибегать к нему явно, днем, а не ночью. Мирза-Якуб был отослан с феррашами в дом свой, с уверением, что персияне не осмелятся сделать ему ни малейшего оскорбления.
На другой день он опять пришел к посланнику с той же просьбой; посланник уговаривал его остаться в Тегеране, представлял ему, что он здесь знатный человек, занимает второе место в эндеруне шахском, между тем как у нас он совершенно ничего значить не может и т. п.; но, усмотрев твердое намерение Мирзы-Якуба ехать в Эривань, он принял его в дом миссии, дабы вывезти с собой в Тавриз, а оттуда, на основании трактата, отправить в Эривань. Грибоедов послал человека взять оставшееся в доме Мирзы-Якуба имущество, но когда вещи были уже навьючены, пришли ферраши Манучехр-хана, которые увели катеров и вьюки Мирзы-Якуба к своему господину.
Шах разгневался; весь двор возопил, как будто бы случилось величайшее народное бедствие. В день двадцать раз приходили посланцы от шаха с самыми нелепыми представлениями; они говорили, что ходжа (евнух) то же, что жена шахская, и что следовательно посланник отнял жену у шаха из его эндеруна. Грибоедов отвечал, что Мирза-Якуб, на основании трактата, теперь русский подданный, и что посланник русский не имеет права выдать его, ни отказать ему в своем покровительстве. Персияне, увидев, что они ничего не возьмут убедительной своей логикой, прибегли к другому средству; они взяли огромные денежные требования на Мирзу-Якуба и сказали, что он обворовал казну шаха и потому отпущен быть не может (…).
Шаху угодно было, чтобы духовный суд разобрал дело; посланник на это согласился и отправил меня, чтобы я протестовал в случае противозаконного решения (…)
На другой день посланник был у шаха и согласился на предложение его высочества разобрать дело Мирзы-Якуба с муэтемедом и Мирза-Абуль-Хасан-ханом; но сие совещание отлагалось со дня на день, до тех пор, пока смерть посланника и Мирзы-Якуба сделали оное невозможным.
Между тем, посланник прилагал неусыпное старание об освобождении находившихся в Тегеране пленных. Две женщины, пленные армянки, были приведены к нему от Аллах-Яр-хана. Грибоедов допросил их в моем присутствии, и когда они объявили желание ехать в свое отечество, то он оставил их в доме миссии, дабы потом отправить по принадлежности.
Впрочем, это обстоятельство так маловажно, что об оном распространяться нечего. С персидским министром об этих женщинах не было говорено ни слова, и только после убиения посланника начали о них толковать. Я это представил в Тавризе каймакаму, утверждавшему, что женщины были главной причиной убиения посланника.
"Смею уверить вас, — сказал я ему, — что при мне объявили они посланнику желание возвратиться в свое отечество…».
Между тем дошло до сведения муджтехида Мирзы-Месиха, что Мирза-Якуб ругает мусульманскую веру. …Также о женщинах доложили ему, что их насильно удерживают в нашем доме и принуждают будто бы отступиться от мусульманской веры.
Мирза-Месих отправил ахундов к Шахзадэ-Зилли-султану; они сказали ему: "Не мы писали мирный договор с Россией, и не потерпим, чтобы русские разрушали нашу веру; доложите шаху, чтобы нам непременно возвратили пленных". Зилли-султан просил их повременить, обещал обо всем донести шаху. Ахунды пошли домой и дорогой говорили народу: "Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях; там услышите наше слово!"
Наступило роковое 30-е число января. Базар был заперт, с самого утра народ собирался в мечети. "Идите в дом русского посланника, отбирайте пленных, убейте Мирзу-Якуба и Рустема!" — грузина, находившегося в услужении у посланника.
Тысячи народа с обнаженными кинжалами вторглись в наш дом и кидали каменья. Я видел, как в это время пробежал через двор коллежский асессор князь Соломон Меликов, посланный к Грибоедову дядей его Манучехр-ханом; народ кидал в него каменьями и вслед за ним помчался на второй и третий двор, где находились пленные и посланник. Все крыши были уставлены свирепствующей чернью, которая лютыми криками изъявляла радость и торжество свое. Караульные сарбазы (солдаты) наши не имели при себе зарядов, бросились за ружьями своими, которые были на чердаке и уже растащены народом. С час казаки наши отстреливались, тут повсеместно началось кровопролитие.
Посланник, полагая сперва, что народ желает только отобрать пленных, велел трем казакам, стоявшим у него на часах, выстрелить холостыми зарядами, и тогда только приказал заряжать пистолеты пулями, когда увидел, что на дворе начали резать людей наших. Около 15-ти человек из чиновников и прислуги собрались в комнате посланника и мужественно защищались у дверей. Пытавшиеся вторгнуться силой были изрублены шашками, но в это самое время запылал потолок комнаты, служившей последним убежищем русским: все находившиеся там были убиты изверженными сверху каменьями, ружейными выстрелами и кинжальными ударами ворвавшейся в комнату черни. Начался грабеж: я видел, как персияне выносили на двор добычу и с криком и дракой делили оную между собой. Деньги, бумаги, журналы миссии — все было разграблено (я полагаю, что бумаги находятся в руках персидского министерства).
В это время пришел присланный от шаха майор Хади-бек с сотней сарбазов, но у сего вспомогательного войска не было патронов; оно имело приказание против вооруженной свирепствующей черни употреблять одно красноречие, а не штыки, и потому было спокойным свидетелем неистовств. Также прислан был визирь Мирза-Мамед-Али-хан и серхенг (полковник). Увидев серхенга, с которым я был довольно коротко знаком, я просил его к себе. Он сказал мне, что посланник и все чиновники миссии убиты; что он не понимает, как мог я спастись, приставил к комнате моей караул и обещал вечером посетить меня (…)
Всего убито в сей ужасный день 37 человек наших и 19 тегеранских жителей».
....
«…Но какое же впечатление произвели события 30 января на наш двор, и как Россия думала рассчитаться за смерть своего представителя? На это мы ответим словами графа Нессельроде, который от 16 марта писал к графу Паскевичу следующее:
"Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени. Отношения вашего сиятельства ко мне по сему предмету государь император изволил читать с чувством живейшего прискорбия о бедственной участи, столь внезапно постигшей министра нашего в Персии и всю почти его свиту, соделавшихся жертвою неистовства тамошней черни.
Достоинству России нанесен удар сильный; он должен быть торжественно заглажен явным признанием верховной персидской власти в совершенной ее невинности по означенному случаю…»
Фрагменты статьи председателя Кавказской Археографической Комиссии Адольфа Петровича Берже «Смерть Грибоедова», «Русская старина», 1874.
Следующая публикация
Нет комментариев