Посвящаю светлой памяти художника Михаила Васильевича Нестерова, сказавшего мне в день получения приговора: «Не бойтесь Соловков. Там Христос близко».Ширяев.
Русский писатель «второй волны» изгнания Борис Николаевич Ширяев был приговорен В 1922 году вторично к смертной казни, которая была заменена на 10 лет ссылки в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН)
Отрывок
Еще бы я не вспомнил ее, эту единственную разрешенную на Соловках заутреню в ветхой кладбищенской церкви. Помню и то, чего не знает мой случайный собеседник.
Я работал тогда уже не на плотах, а в театре, издательстве и музее. По этой последней работе и попал в самый клубок подготовки. Владыка Иларион добился от Эйхманса разрешения на службу для всех заключенных, а не только для церковников.
Уговорил начальника лагеря дать на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши из музея, но об облачениях забыл.
Идти и просить второй раз было уже невозможно.
Но мы не пали духом.
В музей был срочно вызван знаменитый взломщик, наш друг Володя Бедрут.
Неистощимый в своих словесных фельетонах Глубоковский отвлекал ими директора музея Ваську Иванова в дальней комнате, а в это время Бедрут оперировал с отмычками, добывая из сундуков и витрин древние драгоценные облачения, среди них – епитрахиль митрополита Филарета (Колычева).
Утром все было тем же порядком возвращено на место.
Эта заутреня неповторима. Десятки епископов возглавляли крестный ход.
Невиданными цветами Святой ночи горели древние светильники, и в их сиянии блистали стяги с ликом Спасителя и Пречистой Его Матери.
Благовеста не было: последний колокол, уцелевший от разорения монастыря в 1921 году, был снят в 1923 году. Но задолго до полуночи вдоль сложенной из непомерных валунов кремлевской стены, мимо суровых заснеженных башен потянулись к ветхой кладбищенской церкви нескончаемые вереницы серых теней.
Попасть в самую церковь удалось немногим.
Она не смогла вместить даже духовенство. Ведь его томилось тогда в заключении свыше 500 человек.
Все кладбище было покрыто людьми, и часть молящихся стояла уже в соснах, почти вплотную к подступившему бору.
Тишина. Истомленные души жаждут блаженного покоя молитвы.
Уши напряженно ловят доносящиеся из открытых врат церкви звуки священных песнопений, а по темному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы сполохов – северного сияния. Вот сомкнулись они в сплошную завесу, засветились огнистой лазурью и всплыли к зениту, ниспадая оттуда, как дивные ризы.
Грозным велением облеченного неземной силой иерарха, могучего, повелевающего стихиями теурга-иерофанта, прогремело заклятие-возглас владыки Илариона:
– Да воскреснет Бог и да расточатся врази Его!
С ветвей ближних сосен упали хлопья снега, а на вершине звонницы вспыхнул ярким сиянием водруженный там нами в этот день символ страдания и воскресения – святой Животворящий Крест.
Семнадцать епископов в облачениях, окруженных светильниками и факелами, более двухсот иереев и столько же монахов, а далее – нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы неслись к Христу Спасителю в эту дивную, незабываемую ночь.
Торжественно выплыли из дверей храма блистающие хоругви, сотворенные еще мастерами Великого Новгорода; загорелись пышным многоцветием факелы-светильники – подарок веницейского дожа далекому монастырю, хозяину Гиперборейских морей; зацвели освобожденные из плена священные ризы и пелены, вышитые тонкими пальцами московских великих княжон.
«Христос воскресе!»
Немногие услыхали прозвучавшие в церкви слова Благой вести, но все почувствовали их сердцами, и гулкой волной пронеслось по снежному безмолвию:
«Воистину воскресе!»
«Воистину воскресе!»
– прозвучало под торжественным огнистым куполом увенчанного сполохом неба.
«Воистину воскресе!»
– отдалось в снежной тиши векового бора, перенеслось за нерушимые кремлевские стены, к тем, кто не смог выйти из них в эту Святую ночь, к тем, кто, обессиленный страданием и болезнью, простерт на больничной койке, кто томится в смрадном подземелье Аввакумовой щели – историческом соловецком карцере.
Крестным знамением осенили себя обреченные смерти в глухой тьме изолятора.
Распухшие, побелевшие губы цинготных, кровоточа, прошептали слова обетованной вечной жизни…
С победным, ликующим пением о попранной, побежденной смерти шли те, кому она грозила ежечасно, ежеминутно…
Пели все… Ликующий хор «сущих во гробех» славил и утверждал свое грядущее, неизбежное, непреодолимое силами зла Воскресение…
И рушились стены тюрьмы, воздвигнутой обагренными кровью руками.
Кровь, пролитая во имя любви, дарует жизнь вечную и радостную.
Пусть тело томится в плену – дух свободен и вечен. Нет в мире силы, властной к угашению его!
Ничтожны и бессильны вы, держащие нас в оковах!
Духа не закуете, и воскреснет он в вечной жизни добра и света!
«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»
– пели все, и старый, еле передвигающий ноги генерал, и гигант-белорус, и те, кто забыл слова молитвы, и те, кто, быть может, поносил их… Великой силой вечной, неугасимой Истины звучали они в эту ночь…
«…И сущим во гробех живот даровав!»
Радость надежды вливалась в их истомленные сердца.
Не вечны, а временны страдания и плен. Бесконечна жизнь светлого Духа Христова.
Умрем мы, но возродимся!
Восстанет из пепла и великий монастырь – оплот земли Русской.
Воскреснет Русь, распятая за грехи мира, униженная и поруганная.
Страданием очистится она, безмерная и в своем падении, очистится и воссияет светом Божией правды. И недаром, не по воле случая стеклись сюда гонимые, обездоленные, вычеркнутые из жизни со всех концов великой страны.
Не сюда ли, в святой ковчег русской души, веками нес русский народ свою скорбь и надежду?
Не руками ли приходивших по обету в далекий северный монастырь отработать свой грех, в прославление святых Зосимы и Савватия воздвигнуты эти вековечные стены, не сюда ли в поисках мира и покоя устремлялись, познав тщету мира, мятежные новогородские ушкуйники…
«Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы…»
Они пришли и слились в едином устремлении в эту Святую ночь, слились в братском поцелуе. Рухнули стены, разделявшие в прошлом петербургского сановника и калужского мужика, князя Рюриковича и Ивана Безродного: в перетлевшем пепле человеческой суетности, лжи и слепоты вспыхнули искры вечного и пресветлого.
«Христос воскресе!»
Эта заутреня была единственной отслуженной на Соловецкой каторге.
Позже говорили, что ее разрешение было вызвано желанием ОГПУ блеснуть перед Западом гуманностью и веротерпимостью.
Ее я не забуду никогда.
Комментарии 18