Предыдущая публикация
Особенный
Авторский арт
То, что коробка кошачья в руках выскочившего из дома внука пустая, баба Надя разглядеть лишь чудом сумела. Так сильно трясла перед лицом ее коробкой этой сжатая добела на картонном боку детская рука.
Егорку к бабе Наде в деревню родители привезли вместо лагеря.
Можно было, конечно, взять путевку. Вещи нужные собрать и отправить… Вот только Егорка, он же не как все. Пусть внешне от других ребятишек и не отличается, а в душе все равно другой.
Особенный.
Молчит все время. Хмурится. Будто не мальчик восьмилетний, а задумчивый дедушка-старичок. У него даже морщинка такая же, старческая, на покатом лбу собирается. И взгляд не по-детски серьезный из-под рыжих бровей блестит.
И с детьми другими у Егорки ладить как положено не получается. Не интересна ему их ребяческая, заводная суета. Он вообще суеты любой с рождения избегает. Доктора еще в самом младенчестве глядя на него удивлялись: надо же, спокойный какой!
Только спокойствие — это же не диагноз.
А вот когда Егорка к трем годам разговаривать так и не начал, это да, это уже беда.
Все разом всполошились. Врачи, психологи, логопеды. Записей в карточке детской медицинской понаписали - тьма! А потом профессор ученный, сведя все написанное в кучу, приговором выдал: «Нестабильный, неэмоциональный... И не заговорит вообще, может, никогда».
Поплакали, конечно, попереживали. А на следующий день, как-то встряхнулись разом. Все равно ребенок, все равно любимый. Ну не заговорит - велика ли беда?
Значит научатся жить так.
Будут общаться буквами на листке, жестами. Чаще стараться заглядывать в родные глаза. Тем более, что мальчишкой Егорка рос сообразительным, новое все, по возрасту положенное запоминал быстро, если не сказать «на ура». К немоте его тоже родные скоро привыкли, а потом и вовсе замечать перестали, когда на разбросанных по дому белых листках появились первые, написанные детским, корявым почерком, выведенные цветными карандашами слова.
Единственное что родителей по-настоящему огорчало, это постоянное Егоркино одиночество.
Что в садике, что у дома во дворе сына-молчуна сверстники в свои компании не принимали. И, может быть, прояви Егор хоть какие-то эмоции, сделай хоть одну попытку влиться в ряды весело играющих ребят, все было бы по-другому, но…
Егорке лучше было одному.
Потому и решили родители вместо суетного детского лагеря перед зачислением в положенный первый класс отправить сына в деревню к бабушке. Там и воздух, и природа, и витамины.
И так любимые Егором покой и тишина.
Баба Надя внука с распростертыми объятиями встретила. В светлую комнату, под детскую отведенную, сразу отвела: отдыхай с дороги, родной, притомился, маленький! А сама детей обратно в город проводила и за дела.
Это только кажется, что в деревне от скуки маетно. На деле бывает и присесть с утра до вечера некогда - здесь тебе и огород, и куры у дома квохчащие, и Маруська, рогатая кормилица, коза. Пока прополешь все, пока всех накормишь… Не заметишь, как день пролетел.
Егорка бабушке не мешался.
Сидел на крыльце тихонечко, в планшете своем, простые предложения из слов составляя, ковырялся, пузатую кошку Мозайку, рядышком дремлющую, гладил. На бегающих стайкой за забором ребят поглядывал с интересом, но без особого энтузиазма.
То, что коробка кошачья в руках выскочившего из дома внука пустая, баба Надя разглядеть лишь чудом сумела. Так сильно трясла перед лицом ее коробкой этой сжатая добела на картонном боку детская рука.
Егорку к бабе Наде в деревню родители привезли вместо лагеря.
Можно было, конечно, взять путевку. Вещи нужные собрать и отправить… Вот только Егорка, он же не как все. Пусть внешне от других ребятишек и не отличается, а в душе все равно другой.
Особенный.
Молчит все время. Хмурится. Будто не мальчик восьмилетний, а задумчивый дедушка-старичок. У него даже морщинка такая же, старческая, на покатом лбу собирается. И взгляд не по-детски серьезный из-под рыжих бровей блестит.
И с детьми другими у Егорки ладить как положено не получается. Не интересна ему их ребяческая, заводная суета. Он вообще суеты любой с рождения избегает. Доктора еще в самом младенчестве глядя на него удивлялись: надо же, спокойный какой!
Только спокойствие — это же не диагноз.
А вот когда Егорка к трем годам разговаривать так и не начал, это да, это уже беда.
Все разом всполошились. Врачи, психологи, логопеды. Записей в карточке детской медицинской понаписали - тьма! А потом профессор ученный, сведя все написанное в кучу, приговором выдал: «Нестабильный, неэмоциональный... И не заговорит вообще, может, никогда».
Поплакали, конечно, попереживали. А на следующий день, как-то встряхнулись разом. Все равно ребенок, все равно любимый. Ну не заговорит - велика ли беда?
Значит научатся жить так.
Будут общаться буквами на листке, жестами. Чаще стараться заглядывать в родные глаза. Тем более, что мальчишкой Егорка рос сообразительным, новое все, по возрасту положенное запоминал быстро, если не сказать «на ура». К немоте его тоже родные скоро привыкли, а потом и вовсе замечать перестали, когда на разбросанных по дому белых листках появились первые, написанные детским, корявым почерком, выведенные цветными карандашами слова.
Единственное что родителей по-настоящему огорчало, это постоянное Егоркино одиночество.
Что в садике, что у дома во дворе сына-молчуна сверстники в свои компании не принимали. И, может быть, прояви Егор хоть какие-то эмоции, сделай хоть одну попытку влиться в ряды весело играющих ребят, все было бы по-другому, но…
Егорке лучше было одному.
Потому и решили родители вместо суетного детского лагеря перед зачислением в положенный первый класс отправить сына в деревню к бабушке. Там и воздух, и природа, и витамины.
И так любимые Егором покой и тишина.
Баба Надя внука с распростертыми объятиями встретила. В светлую комнату, под детскую отведенную, сразу отвела: отдыхай с дороги, родной, притомился, маленький! А сама детей обратно в город проводила и за дела.
Это только кажется, что в деревне от скуки маетно. На деле бывает и присесть с утра до вечера некогда - здесь тебе и огород, и куры у дома квохчащие, и Маруська, рогатая кормилица, коза. Пока прополешь все, пока всех накормишь… Не заметишь, как день пролетел.
Егорка бабушке не мешался.
Сидел на крыльце тихонечко, в планшете своем, простые предложения из слов составляя, ковырялся, пузатую кошку Мозайку, рядышком дремлющую, гладил. На бегающих стайкой за забором ребят поглядывал с интересом, но без особого энтузиазма.
Авторский арт
Те поначалу тоже на новенького мальчонку заглядывались. Прилипнут к забору, рожицы смешные строят. Гулять с собой зовут: в сад заброшенный, на речку, да мало ли мест занимательных в деревне? Но Егорка лишь смотрел молча и, решив, что новенький просто зазнайка, детвора отстала.
А вот живущая справа от Егоровой бабушки, склочная характером, деревенская сплетница Степановна сил в себе отстать не нашла.
Только и слышалось от нее по всей деревне, что дочь Наде внука больного привезла. Особенного!
- Надо же восемь лет мальчишке стукнуло, а он слова сказать не может! Наказание, а не ребенок… Говорила я тебе Надька, не отпускай Нинку в город! Вот что из этого вышло! Вот ведь какая беда…
- Беда у нас в деревне одна, это ты, Раиса, - отвечала не поднимающая головы от грядок Надежда Михайловна.
А потом, вытерев руки о фартук, обнимала серьезно смотрящего на нее Егорку.
- Не обращай внимания, милый, что с глупого человека взять? У таких, что с рук, что с языка - грязь одна! И в очередной раз пригрозив разошедшейся сплетнице кулаком, уводила внука в дом.
Следом за мальчиком, как привязанная, смешно переваливаясь с лапы на лапу, шла Мозайка.
- Нагуляла живот-то, мурыська! Ходишь как гусыня! - смешно бранила кошку хозяйка и тут же, только успев зайти на кухню, доверху наливала в кошачью миску свежего молока. И рукой еще по выгибающейся спинке гладила, приговаривая: «Ничего, ничего, хорошая моя. Недолго осталось. Покушай и иди ложись в сени под лавку. Там хорошо, прохладно. Не достанет тебя уличная жара. Я тебе и тряпицу чистую приготовила. За малышами-то твоими вон сколько желающих! Ты у меня на всю деревню красавица и мышеловка, Мозайичка…».
- Егорка, родной, - переключала следом внимание на внука баба Надя, - Иди сюда!
И там же, на кухне, усадив мальчика за стол, где уже стоял заботливо налитый стакан молока и прикрытая салфеткой тарелка блинов, возвращалась к делам.
А наевшиеся Егор и Мозайка, перебравшись на кровать, привычно засыпали рядом. Наступало тихое время дневного сна.
В один из таких снов кошка Мозайка и окотилась.
Пришедшая с огорода баба Надя только и развела руками от удивления. Лежит ни жив ни мертв на кровати Егорка, глаза как у совенка, по утру разбуженного, круглые от удивления. Грудная клетка под футболкой часто-часто двигается, но согнутая полукругом в защитном жесте - углублении рука не подвижна. Хоть и видно, что от неудобного положения сильно затекла.
И там, в углублении этом, четыре котенка слепых, мокрых копошатся. Как тигрята малые – полосатые. Сразу видно породу матерую ухажера Мозайкиного, Степаночевского крысолова-кота.
Те поначалу тоже на новенького мальчонку заглядывались. Прилипнут к забору, рожицы смешные строят. Гулять с собой зовут: в сад заброшенный, на речку, да мало ли мест занимательных в деревне? Но Егорка лишь смотрел молча и, решив, что новенький просто зазнайка, детвора отстала.
А вот живущая справа от Егоровой бабушки, склочная характером, деревенская сплетница Степановна сил в себе отстать не нашла.
Только и слышалось от нее по всей деревне, что дочь Наде внука больного привезла. Особенного!
- Надо же восемь лет мальчишке стукнуло, а он слова сказать не может! Наказание, а не ребенок… Говорила я тебе Надька, не отпускай Нинку в город! Вот что из этого вышло! Вот ведь какая беда…
- Беда у нас в деревне одна, это ты, Раиса, - отвечала не поднимающая головы от грядок Надежда Михайловна.
А потом, вытерев руки о фартук, обнимала серьезно смотрящего на нее Егорку.
- Не обращай внимания, милый, что с глупого человека взять? У таких, что с рук, что с языка - грязь одна! И в очередной раз пригрозив разошедшейся сплетнице кулаком, уводила внука в дом.
Следом за мальчиком, как привязанная, смешно переваливаясь с лапы на лапу, шла Мозайка.
- Нагуляла живот-то, мурыська! Ходишь как гусыня! - смешно бранила кошку хозяйка и тут же, только успев зайти на кухню, доверху наливала в кошачью миску свежего молока. И рукой еще по выгибающейся спинке гладила, приговаривая: «Ничего, ничего, хорошая моя. Недолго осталось. Покушай и иди ложись в сени под лавку. Там хорошо, прохладно. Не достанет тебя уличная жара. Я тебе и тряпицу чистую приготовила. За малышами-то твоими вон сколько желающих! Ты у меня на всю деревню красавица и мышеловка, Мозайичка…».
- Егорка, родной, - переключала следом внимание на внука баба Надя, - Иди сюда!
И там же, на кухне, усадив мальчика за стол, где уже стоял заботливо налитый стакан молока и прикрытая салфеткой тарелка блинов, возвращалась к делам.
А наевшиеся Егор и Мозайка, перебравшись на кровать, привычно засыпали рядом. Наступало тихое время дневного сна.
В один из таких снов кошка Мозайка и окотилась.
Пришедшая с огорода баба Надя только и развела руками от удивления. Лежит ни жив ни мертв на кровати Егорка, глаза как у совенка, по утру разбуженного, круглые от удивления. Грудная клетка под футболкой часто-часто двигается, но согнутая полукругом в защитном жесте - углублении рука не подвижна. Хоть и видно, что от неудобного положения сильно затекла.
И там, в углублении этом, четыре котенка слепых, мокрых копошатся. Как тигрята малые – полосатые. Сразу видно породу матерую ухажера Мозайкиного, Степаночевского крысолова-кота.
Авторский арт
- Мозайка! Мурыська моя хорошая! Родила! Что ж ты на лежанку-то не пошла, бедовая? Ну ничего, ничего… Егор! Егорушка? Испугался? Рука затекла? Подожди, внучек, сейчас я коробку какую найду и тряпицу чистую! Переложим с тобой малышей туда!
Коробку баба Надя и правда вскорости приготовила. Большую, шершавую. На дне тряпицу чистую, мягкую постелила. Мозайка любопытная, на разведку туда запрыгнувшая, почти сразу одного за другим котят в люльку новую перенесла.
И тарахтела там, как трактор, поле вспахивающий. Копошилась. Вылизывала малышей своих, то и дело поднимая на склонившегося над коробкой Егора глаза: «Смотри, маленькие какие! Беречь, защищать надо. От зла всякого охранять. Следить, когда рядом нет меня».
А потом, тряхнув головой, мяукала вопросительно: справишься?
Егор только и кивал часто-часто, кошачьим взглядом зачарованный. И от ставшей Мозайкиной колыбелью коробки, когда кошка по своим делам уходила, не отходил ни на шаг. Стерег, как обещал, охранял котят ее маленьких.
Только беда все равно хитрее оказалась. Просочилась мимо охранника.
Лазейку нашла.
Баба Надя так и не поняла, для чего в тот день Степановна, с которой отродясь подругами не были, в гости пожаловала. Да только деваться не куда, не гнать же с порога гостью?
Не по-людски это как-то. Да и Раиса не с пустыми руками пришла. То ли полотенце, то ли фартук кухонный, в пакет завернутый, в знак перемирия протянула…
Вот и пришлось внука с запиской в магазин местный отправлять за конфетами с печеньем. Кроме любимых Егоркиных леденцов, да варенья прошлогоднего ничего в доме к чаю не было. А Степановна леденцы не больно жаловала и варенья своего у нее целый погреб, на всю жизнь вперед наелась.
Другое дело конфеты вкусные, шоколадные, что в магазин завезли с утра. От таких только дурак откажется, а Раиса Степановна, хоть и сплетница знатная, дурой не была.
Вот только когда Егор спустя полчаса из магазина со сладостями вернулся, соседки и след простыл.
- Мозайка! Мурыська моя хорошая! Родила! Что ж ты на лежанку-то не пошла, бедовая? Ну ничего, ничего… Егор! Егорушка? Испугался? Рука затекла? Подожди, внучек, сейчас я коробку какую найду и тряпицу чистую! Переложим с тобой малышей туда!
Коробку баба Надя и правда вскорости приготовила. Большую, шершавую. На дне тряпицу чистую, мягкую постелила. Мозайка любопытная, на разведку туда запрыгнувшая, почти сразу одного за другим котят в люльку новую перенесла.
И тарахтела там, как трактор, поле вспахивающий. Копошилась. Вылизывала малышей своих, то и дело поднимая на склонившегося над коробкой Егора глаза: «Смотри, маленькие какие! Беречь, защищать надо. От зла всякого охранять. Следить, когда рядом нет меня».
А потом, тряхнув головой, мяукала вопросительно: справишься?
Егор только и кивал часто-часто, кошачьим взглядом зачарованный. И от ставшей Мозайкиной колыбелью коробки, когда кошка по своим делам уходила, не отходил ни на шаг. Стерег, как обещал, охранял котят ее маленьких.
Только беда все равно хитрее оказалась. Просочилась мимо охранника.
Лазейку нашла.
Баба Надя так и не поняла, для чего в тот день Степановна, с которой отродясь подругами не были, в гости пожаловала. Да только деваться не куда, не гнать же с порога гостью?
Не по-людски это как-то. Да и Раиса не с пустыми руками пришла. То ли полотенце, то ли фартук кухонный, в пакет завернутый, в знак перемирия протянула…
Вот и пришлось внука с запиской в магазин местный отправлять за конфетами с печеньем. Кроме любимых Егоркиных леденцов, да варенья прошлогоднего ничего в доме к чаю не было. А Степановна леденцы не больно жаловала и варенья своего у нее целый погреб, на всю жизнь вперед наелась.
Другое дело конфеты вкусные, шоколадные, что в магазин завезли с утра. От таких только дурак откажется, а Раиса Степановна, хоть и сплетница знатная, дурой не была.
Вот только когда Егор спустя полчаса из магазина со сладостями вернулся, соседки и след простыл.
Авторский арт
Склонившаяся над грядкой баба Надя лишь головой отрицательно покачала: кто его знает зачем приходила? Как была дурная, так и осталась.
-Ты занеси пакет на кухню, родной, да сюда возвращайся. Земляника ранняя поспела, я тебе вон там в блюдечко на скамейке горсточку набрала!
Кивнувший головой Егорка спустя минуту уже в сенях скрылся.
А дальше…
Баба Надя долго потом события того дня вспоминала.
Ругала себя, казнила… Как не углядела? Почему не подумала?
Есть ли край подлости людской или, как захлестнувший в тот день бабу Надю страх за родного мальчишку, бескрайняя она?
То, что коробка кошачья в руках выскочившего из дома внука пустая, баба Надя разглядеть лишь чудом сумела. Так сильно трясла перед лицом ее коробкой этой сжатая добела на картонном боку детская рука.
Куда котята Мозайкины делись быстро догадалась. Ведь просила у нее Степановна для себя крысолова-котеночка. Да только доверия к соседке никакого не было! А она все равно по-своему решила. Вон до чего додумалась. На обман пошла.
-Тихо, тихо, Егорушка, успокойся! Вернем сейчас малышей наших. Прости меня, старую, не доглядела. Ну, Степановна, ну, змея старая! Я тебе космы-то седые повыдергаю! - тянула баба Надя вцепившегося ей в руку Егора к соседскому дому.
- Надь, а ты чего это? К Степановне? - окрикнул кулаком стучащую в соседские ворота бабу Надю живущий по ту сторону улицы Василий Семеныч, - Так зря стучишься! Нет ее дома. Она минут двадцать, как с ведром, тряпкой прикрытым, в сторону речки с обрывом пошла…
Удержать Егоркинку ладонь в своей у бабы Нади бы при всем желании не получилось.
С такой силищей вдруг дернулась казавшаяся слабой детская рука. Только и оставалось, что смотреть, как в указанном Семенычем направлении рыжая встрепанная макушка исчезает. И торопиться следом, так быстро, как собственные натруженные ноги позволяют, молясь Матроне-матушке, чтоб беду отвела…
А спустя время, там, на берегу, бранить заламывающую руки, совершившую подлость Степановну. И слушать наперебой гомонящих, обступивших ее со всех сторон местных ребятишек.
- Она тряпку кинула!
- И в ней что-то пискнуло…
- А он следом! Рыбкой…
- С обрыва сиганул! Прямо туда….
Как она в тот момент на ногах устояла? Как сердце только выдержало? Как за внуком единственным с того самого, прозванного в деревне «мертвецким», обрыва не ушла…
Склонившаяся над грядкой баба Надя лишь головой отрицательно покачала: кто его знает зачем приходила? Как была дурная, так и осталась.
-Ты занеси пакет на кухню, родной, да сюда возвращайся. Земляника ранняя поспела, я тебе вон там в блюдечко на скамейке горсточку набрала!
Кивнувший головой Егорка спустя минуту уже в сенях скрылся.
А дальше…
Баба Надя долго потом события того дня вспоминала.
Ругала себя, казнила… Как не углядела? Почему не подумала?
Есть ли край подлости людской или, как захлестнувший в тот день бабу Надю страх за родного мальчишку, бескрайняя она?
То, что коробка кошачья в руках выскочившего из дома внука пустая, баба Надя разглядеть лишь чудом сумела. Так сильно трясла перед лицом ее коробкой этой сжатая добела на картонном боку детская рука.
Куда котята Мозайкины делись быстро догадалась. Ведь просила у нее Степановна для себя крысолова-котеночка. Да только доверия к соседке никакого не было! А она все равно по-своему решила. Вон до чего додумалась. На обман пошла.
-Тихо, тихо, Егорушка, успокойся! Вернем сейчас малышей наших. Прости меня, старую, не доглядела. Ну, Степановна, ну, змея старая! Я тебе космы-то седые повыдергаю! - тянула баба Надя вцепившегося ей в руку Егора к соседскому дому.
- Надь, а ты чего это? К Степановне? - окрикнул кулаком стучащую в соседские ворота бабу Надю живущий по ту сторону улицы Василий Семеныч, - Так зря стучишься! Нет ее дома. Она минут двадцать, как с ведром, тряпкой прикрытым, в сторону речки с обрывом пошла…
Удержать Егоркинку ладонь в своей у бабы Нади бы при всем желании не получилось.
С такой силищей вдруг дернулась казавшаяся слабой детская рука. Только и оставалось, что смотреть, как в указанном Семенычем направлении рыжая встрепанная макушка исчезает. И торопиться следом, так быстро, как собственные натруженные ноги позволяют, молясь Матроне-матушке, чтоб беду отвела…
А спустя время, там, на берегу, бранить заламывающую руки, совершившую подлость Степановну. И слушать наперебой гомонящих, обступивших ее со всех сторон местных ребятишек.
- Она тряпку кинула!
- И в ней что-то пискнуло…
- А он следом! Рыбкой…
- С обрыва сиганул! Прямо туда….
Как она в тот момент на ногах устояла? Как сердце только выдержало? Как за внуком единственным с того самого, прозванного в деревне «мертвецким», обрыва не ушла…
Авторский арт
Даже шаг на дрожащих ногах своих в ту сторону сделала. Остановил следом увязавшийся Степаныч.
- Стой, Надька! Стой, кому говорю! Вот он! Сюда смотри! За ребятами… Живой! Невредимый! Выбрался! Мокрый только… Надь! Надя…
Баба Надя дальше не слышала. Смешались в голове в шум один все слова.
И на колени как перед внучонком, на земле сидевшим, сырым насквозь, сгорбившись рухнула, тоже не помнила. Только стояла, а теребит уже плечи худенькие, отводит рыжие, налипшие пряди с лица. И не поймешь, то ли воду речную, то ли слезы соленые с детских щек пальцами вытирает.
И на тряпицу в руках у мальчонки взгляд бросить не может никак. Опасается.
Не идут в ставшую пустой голову слова утешения нужные. Не придумала еще. Не… Но Егорка сам край цветастый рукой поднимает.
- Жи-вы, ба-ба, - хрипит, слоги растягивая, - Жи-вы… жи-вы… жи-вы.
- Родной мой, внучек, Егорушка! Ты жив, ты жив, кровиночка моя славная! Ты…Егор! Егорушка? Да как же это? Ты…?
- Надь, заговорил малец-то! - пробасил рядом так и не отошедший Семеныч, — Ну ты, Егорка, мужик! Молодец! Спаситель!
- А ты, Раиса, душа твоя подлая, иди, покуда цела, отсюда! Иди, иди! Охх я б на месте Надьки тебя…!
Возвращенных котят взволнованно бегающая по дому Мозайка вылизывала тщательно.
По каждому шершавым языком несколько раз прошлась от кончика округлого еще, с просвечивающими прожилками уха, до торчащего морковкой короткого хвоста. На отпаивающую Егора чаем со смородиновым вареньем бабу Надю смотрела вопросительно. Да и на притихшего, как-то разом повзрослевшего Егорку во время своих умываний кошачьих взгляд бросала ни раз и ни два.
А потом вдруг мяукнула, муркнула, встрепенулась, решившись. И подхватив за шкирку тоненько пискнувшего своего малыша, на колени к мальчику запрыгнула.
- Ишь ты, чего удумала, усатая! - восхитилась наблюдавшая за любимицей баба Надя, - Принимай дар, внучек. Мозайка тебя хозяином для детеныша своего выбрала. Самого сильного, крупного тебе отдала…
- Ма-ма? - просипел Егор, непривычно тревожа новыми звуками и без того раздраженное речной водой горло.
- С мамой твоей я поговорю, она только рада будет, не рассердится! Без слез, правда, как не крути, не обойдемся. Сколько лет Маришка это «ма-ма» от тебя услышать мечтала. Одна в тебя вопреки всем врачам да профессорам верила. Ждала…
Да и с Терентьевыми, кому котенок обещан был, договорюсь. Подождут, не велика беда, - глядя на зачарованно притихшего Егорку пообещала баба Надя. А потом, не выдержала, встала, обняла мальчишку, и без того за последние часы затисканного.
Даже шаг на дрожащих ногах своих в ту сторону сделала. Остановил следом увязавшийся Степаныч.
- Стой, Надька! Стой, кому говорю! Вот он! Сюда смотри! За ребятами… Живой! Невредимый! Выбрался! Мокрый только… Надь! Надя…
Баба Надя дальше не слышала. Смешались в голове в шум один все слова.
И на колени как перед внучонком, на земле сидевшим, сырым насквозь, сгорбившись рухнула, тоже не помнила. Только стояла, а теребит уже плечи худенькие, отводит рыжие, налипшие пряди с лица. И не поймешь, то ли воду речную, то ли слезы соленые с детских щек пальцами вытирает.
И на тряпицу в руках у мальчонки взгляд бросить не может никак. Опасается.
Не идут в ставшую пустой голову слова утешения нужные. Не придумала еще. Не… Но Егорка сам край цветастый рукой поднимает.
- Жи-вы, ба-ба, - хрипит, слоги растягивая, - Жи-вы… жи-вы… жи-вы.
- Родной мой, внучек, Егорушка! Ты жив, ты жив, кровиночка моя славная! Ты…Егор! Егорушка? Да как же это? Ты…?
- Надь, заговорил малец-то! - пробасил рядом так и не отошедший Семеныч, — Ну ты, Егорка, мужик! Молодец! Спаситель!
- А ты, Раиса, душа твоя подлая, иди, покуда цела, отсюда! Иди, иди! Охх я б на месте Надьки тебя…!
Возвращенных котят взволнованно бегающая по дому Мозайка вылизывала тщательно.
По каждому шершавым языком несколько раз прошлась от кончика округлого еще, с просвечивающими прожилками уха, до торчащего морковкой короткого хвоста. На отпаивающую Егора чаем со смородиновым вареньем бабу Надю смотрела вопросительно. Да и на притихшего, как-то разом повзрослевшего Егорку во время своих умываний кошачьих взгляд бросала ни раз и ни два.
А потом вдруг мяукнула, муркнула, встрепенулась, решившись. И подхватив за шкирку тоненько пискнувшего своего малыша, на колени к мальчику запрыгнула.
- Ишь ты, чего удумала, усатая! - восхитилась наблюдавшая за любимицей баба Надя, - Принимай дар, внучек. Мозайка тебя хозяином для детеныша своего выбрала. Самого сильного, крупного тебе отдала…
- Ма-ма? - просипел Егор, непривычно тревожа новыми звуками и без того раздраженное речной водой горло.
- С мамой твоей я поговорю, она только рада будет, не рассердится! Без слез, правда, как не крути, не обойдемся. Сколько лет Маришка это «ма-ма» от тебя услышать мечтала. Одна в тебя вопреки всем врачам да профессорам верила. Ждала…
Да и с Терентьевыми, кому котенок обещан был, договорюсь. Подождут, не велика беда, - глядя на зачарованно притихшего Егорку пообещала баба Надя. А потом, не выдержала, встала, обняла мальчишку, и без того за последние часы затисканного.
Авторский арт
- Ты гладь котеночка-то, гладь, внучек. Да имя другу своему первому поскорее придумывай! Может и к лучшему оно, все случившееся…?
И Степановна, типун ей на язык, хоть и подлая баба, склочная, но в одном, как ни крути, права оказалась. Особенный ты у нас, Егорушка! Чистая, светлая у тебя душа.
(с) Ольга Суслина /Дзен Яндекс
#рассказы
- Ты гладь котеночка-то, гладь, внучек. Да имя другу своему первому поскорее придумывай! Может и к лучшему оно, все случившееся…?
И Степановна, типун ей на язык, хоть и подлая баба, склочная, но в одном, как ни крути, права оказалась. Особенный ты у нас, Егорушка! Чистая, светлая у тебя душа.
(с) Ольга Суслина /Дзен Яндекс
#рассказы
Следующая публикация
Комментарии 2