Предыдущая публикация
Шпаргалка для жены
Утром она провожала мужа на работу. Кажется – что может быть обычнее и привычнее. Вставала, умывалась, готовила завтрак.
Умывалась особенно долго и тщательно. Внимательно и придирчиво рассматривала свое лицо: нет, нигде ни морщинки. Разве что темные круги под глазами. Но на это есть хороший тональный крем…
Потом шла к плите. Варила вареники или разогревала блинчики. Или жарила оладушки – их он любил больше всего. Особенно если потереть в тесто яблоко. Или кабачок.
Ставила тарелку с оладьями на стол и шла к окну.
Он выходил из подъезда как раз в это время.
Из подъезда дома напротив.
И рядом с ним была другая женщина…
*
Она, другая, была молода и красива.
Но ведь и она молода и красива! Так почему же?! Все-то отличие между ними – та беленькая, а она черненькая.
Беленькая, черненькая – какая разница? И почему беленькая решила, что ей можно отобрать мужа у черненькой жены? Мужа, и отца их общего ребенка?
Потом она целый день ждала его с работы. Отводила дочку в садик и ждала. Стояла у окна и вспоминала…
Вчера Кристинка рассказывала ей о том, как ходила в «Макдональс» с папой и тетей Ирой:
— Мы ели бутерброды и разговаривали. И папа почему-то называл тетю Иру Ирочкой. Почему? Разве она нам родня? Или соседка?
«Стерветка» — срифмовала (не вслух) Алина, отметив, тоже про себя, что библиотекарша мама, и сама сочиняющая стихи в свободное от работы время, такой рифмой была бы довольна. Вслух же сказала:
— Ну, просто тетя Ира очень хороший человек…
— Ты тоже хороший. Даже лучше тети Иры, лучше всех! А он тебя в последнее время зовет Алиной и Алиной. И ни разу Алиночкой.
«Уже никак, кажется, не зовет» — (опять не вслух, про себя)…
Странным было то, что до конца дочка еще ничего не поняла. Она ни разу не спросила: «Почему папа живет не с нами?». И как хорошо, что не спросила. Иначе – что бы сказала она?
Ох, как хотелось бы ей самой стать маленькой, и ничего не понимать, а просто уткнуться в чье-то плечо и реветь, реветь, реветь…
А вечером они возвращаются домой. Машина тормозит у подъезда, Ирка выскакивает из нее легкой птичкой, он же выходит не спеша, вальяжно, открывает заднюю дверцу и вынимает сумки с продуктами. Еще недавно такой вот птичкой из машины выскакивала она сама, щебеча при этом: ну, скорей же, есть уже хочется!
Однако сегодня они не торопятся выходить. Почему?
О, Боже… Целуются в машине, как малолетки… Ну, это уж слишком! От этого, кажется, уже надо бежать.
Куда? К маме, к маме, к маме…
С билетами проблем не возникло (хоть что-то в этом мире решалось легко и просто). Отпуска у нее было еще две недели, а в садике обрадовались уменьшению нагрузки, — словом, уже на следующий день они с Кристиной ехали к бабушке. Алина радовалась тому, что поезд ночной, все дрыхнут, и ни с кем не надо говорить.
Утром отец с мамой уже встречали их на вокзале. В машине внучка принялась рассказывать деду с бабой о своих важных детских делах, и она опять обрадовалась тому, что ей-то можно молчать. Мама, конечно, взглядывала на нее тревожно, но – и только…
Обычно, едва переступив порог родного дома, Алина затевала грандиозную уборку: и то постирано не так, и это не проглажено как следует, а в углах пыль и на потолке паутина… Мама не сердилась, а радовалась тому, что дочь уже взрослая, любит чистоту и порядок. У нее самой с порядком получалось не очень…
На этот раз дочь сидела на диване молчаливым истуканом. В полном бездействии. Она уже знала, почему, но состояние дочери было настолько непривычным, что она решила лечить болезнь горьким лекарством.
— Ты знаешь, твой отец тоже уходил от меня.
— Значит, ты тоже… все это пережила?
— И не один раз.
— Не один раз?! Но почему я об этом не догадывалась? Почему ничего не замечала?
— Потому что тогда ты тоже была маленькой. Как твоя Кристина. И даже когда выросла – тебя интересовало совсем другое. Это вполне естественно.
— Тогда… расскажи мне сейчас. Мне надо знать.
— Конечно, надо. Слушай.
И она принялась рассказывать о том, как однажды в гости к ним приехала молодая и неблизкая – седьмая вода на киселе – родственница. Утром они с отцом уходили на работу, а гостья оставалась отдыхать.
Валялась на травке под яблоней, ходила на речку… Однажды она пришла из библиотеки пораньше (жара стояла – не продохнуть, и за книжками никто не хотел идти); пришла и увидела, что в теньке под яблоней двое — родственница, и… отец. Супруг то есть. И она, родственница, держит головку на его плече…
Она сумела убедить себя в том, что это случайность: муж – тоже из-за жары – вернулся с работы пораньше, и отпускница – тоже из-за жары — сомлела, положила голову на его плечо…
Но когда родственница уехала, на том же месте, под яблоней, частенько стала оказываться колхозная бухгалтерша, молодой специалист. И объяснить ее присутствие было решительно нечем, кроме… Она боялась назвать вещи своими именами. Ждала, когда все пройдет само собой. А дождалась, что отец к той бухгалтерше ушел.
Потом вернулся, но, как оказалось, не навсегда. Приходил – уходил…
Дочь слушала молча.
— Знаешь, какие стихи я тогда написала?
А ты приедешь утром, в пять,
Непостижимый, как комета,
И мне наградой будет эта
Играющая солнцем прядь…
— Наградой?! Ты что – мазохистка? Как может быть наградой предательство?
Мама долго молчала. Потом сказала чушь:
— А никакого предательства не было.
— То есть, как — не было?
— Понимаешь, каждый приходит в этот мир, чтобы пройти свой путь. Это не моя мысль, я почерпнула ее из книжки. Но я вполне ее разделяю.
— Дочиталась. Досочинялась! – начала Алина вполне спокойно, но скоро перешла на крик:
— Какой такой «свой» путь? Он на мне женился! Сам! Добровольно! Я его не заставляла! И с тех пор мы пошли одним путем! Одним – понимаешь ты, философ широкого профиля! А, кроме того, у нас есть дочь!
Остаток дня и весь следующий день они почти не разговаривали. Алина все-таки затеяла уборку, все перетряхнула, перемыла, перестирала. К вечеру нажарила котлет, испекла кекс.
Сели за стол. Говорили о какой-то ерунде. Кристинка принялась поить деда чаем с ложечки, и дед от удовольствия таял. Словом, ситуация была самая благостная, но Алина вдруг бросила ложку.
— Пап, ты тоже так мог? Объясни — почему? Может, я и про своего что-то не понимаю?
Отец без раздумий ответил:
— Дурак был.
Мама поспешила добавить:
— Подожди, и твой скажет также.
*
Ночью она смотрела в потолок и еще и еще раз передумывала сказанное за столом. «Дурак был»… Ей что – ждать целую жизнь, пока Родион скажет так же? Отцу шестьдесят. Маме чуть меньше. Ей ждать еще тридцать лет? То есть всю, получается, жизнь?
Ну, нет, на это она не согласна. Уж она напряжет свои мозги, придумает что-нибудь такое, что это событие ускорит.
Мама всегда была слишком медлительной. Привыкла в своей сельской библиотеке – в день пять–шесть посетителей, сиди да читай книги, сиди да мечтай. Да пописывай собственные стишки.
Лично она, Алина, по этому поводу думает вот что: лучше бы побольше времени уделяла не стихам, а собственному мужу. И своему внешнему виду. А то ходит вечно в сереньких платьях, вечно ей не хватает денег на крем и помаду.
Да еще эти речи о превосходстве внутренней красоты над внешней… Что она, не помнит, как они ходили в гости? Все танцуют, а она сидит в уголочке, скучает. А отец — натура широкая — всегда жил по принципу «работать так работать, гулять так гулять».
Надо было идти с ним в круг, в самую пляску, тогда бы он не искал развлечений на стороне…
Алина, когда вышла замуж, сказала себе: только не будь такой женой, как мама! Заведи себе шпаргалку и запиши: первое — чтобы в доме всегда был образцовый порядок; второе – чтобы всегда в порядке была сама; третье — чтобы в холодильнике не переводилась еда…
И она соблюдала все эти заповеди свято. Она была образцовой хозяйкой!
Тогда… почему же?!
Чего не хватало отцу – понятно.
Чего не хватало Родиону?! Какого пункта в ее шпаргалке недостает? Точнее – не доставало…
И что ей, в конце концов, все-таки придумать? Облить Ирку кислотой? Попросить девчонок остричь ее наголо, когда она придет наводить красоту в их парикмахерскую и сядет, конечно, не в ее, Алинино, кресло? Или написать жалобу на работу?
Раньше обиженные жены писали «телеги» в партком; теперь – куда? Да и не работает Ирочка, Ирочка еще учится какой-то редкой специальности, применение которой в их городке еще и не найдешь…
Утром она заявила родителям:
— Порядок у вас я навела. Теперь поеду домой. Дочку пока оставляю здесь. Сочиняйте тут…
И снова был поезд. На этот раз — дневной, и попутчица по купе не спала, и Алина этому была даже рада. Тем более что попутчица оказалась женщиной понимающей. Так, по крайней мере, ей показалось вначале.
— Молодая, а под глазами круги. Стряслось чего?
И она стала рассказывать – со слезами, слюнями, соплями…
— Когда я первый раз увидела ее сообщение на мобильном, я разбила его об пол! Да еще ногами принялась топтать. О, в каком я была ужасе! Как я ненавидела ее! Как ненавидела этот мобильный!
— Ну, мобильный-то тут при чем…
— В том-то и дело! Я еще не знала, кто она. А потом увидела их во дворе. Ирка! Ирка из дома напротив! Мы с ней пять лет друг напротив друга жили, пять лет друг мимо друга ходили, и вдруг…
— Это всегда кажется, что вдруг. А ты припомни…
Она стала вспоминать и – действительно – вспомнила: однажды он пришел с работы мрачный, неохотно поел, без интереса уставился в телевизор. Даже на дочку заворчал: вечно путаешься под ногами… Обиженная Кристинка ушла в другую комнату.
– Ты чего? – приступила она к выяснению ситуации. — Случилось что на работе?
— В том-то и дело, что не случилось. Что на моей работе может случиться? Сижу, как дурак, охраняю «важный» объект. На который никто не собирается покушаться…
— Ну и что? – опять не поняла она.
— Бросать надо, вот что.
Она надула губки:
— Люди без работы маются, а он – бросать. Что тебе не так-то? Зарплата нормальная…
— А кроме зарплаты? Что-то еще в жизни человека должно быть? – взорвался он.
— Ну что ты, что ты, — поспешила она пойти на мировую. – Ну, не нравится — ищи другую работу.
— Чтобы ее найти, надо сначала ей научиться!
И тут взорвалась она:
— У тебя семья! Ее кормить надо! Хватит уже в школярах ходить – пора быть взрослым мужиком!..
Они долго друг на друга кричали; вернувшаяся в комнату Кристинка, глядя на них, разревелась, и только эти слезы заставили их успокоиться. А потом они уложили дочь и сами пошли спать, и она постаралась быть такой… такой… В общем, проблему тогда утрясли. Точнее – зацеловали…
Но она, как оказалось потом, никуда не исчезла!
— … Вот-вот, а ты говоришь: вдруг. Вдруг ничего не бывает.
Алина уже решила, что случайная попутчица поняла ее лучше, чем родная мать, пока та не дала «дельного» совета:
— А вообще зря так переживаешь. Ты вон какая интересная – быстро другого найдешь. Сама-то где работаешь? В парикмахерской? Замечательная работа, всегда на людях. Ну, скажи, зачем он тебе сдался?
*
Другого?.. Зачем ей другой?!
Ну, попутчицу еще можно понять: она, Алина, ей никто, она ей – чужая. Но мама! Когда, устав от ее высокоумных рассуждений, она попросила: «Оставь свои мудрые изречения, дай мне простой совет», та выдала ни много, ни мало, как:
— Дельный совет? Вот тебе один, широко разрекламированный «Сантой-Барбарой»: «Если хочешь мужчину удержать – отпусти его».
А потом еще добавила довесочек к совету, совершеннейшую уже чушь: смысл жизни в том, чтобы аккумулировать добро. В собственном сердце. И при этом не так уж важно, одна ты живешь, или с кем-то…
И получается: одна советует мужа отпустить, другая – тут же найти другого…
Да не хочет она оставаться одна! И другого – не хочет тоже! Ей нужен ее Родька – такой, какой он есть!
*
Какой есть? А не лжет ли она сама себе? Сколь помнит – всегда хотела, чтобы он был такой, как хочется ей.
Сначала она боролась за его внешний облик: хватит носить темные рубашки, ты молодой. Он пожимал плечами, но покорялся: конечно, у него неважно со вкусом…
Еще она постоянно приглаживала вихор на его макушке: топорщится, словно хохолок у молодого петушка, а ты уже не петушок, ты – мужчина…
Потом взялась за его досуг: чего ты якшаешься со своими армейскими друзьями? У тебя – семья, вот и давай дружить со Стребцовыми; сегодня ты охранник в районной больнице, а завтра… у богатеньких-то Стребцовых, которые полгорода закупили…
Ей всегда казалось, что по части «как надо жить» она понимает больше мужа. А раз так – почему бы ему не прислушиваться к ее советам?
Но на этот раз, кажется, она дала маху. Элементарно: для того, чтобы стать не просто охранником у Стребцовых, надо действительно научиться чему-то еще, кроме армейских навыков. Например, бухгалтерии…
Кстати, после похода в Макдональс Кристинка рассказывала, что папа показывал ей синюю книжечку и называл ее зачеткой. Выходит, он, как и эта белобрысая Ирка…
Поздно ночью в купе зашла пожилая супружеская пара. Она постелила ему постель, и перед тем, как лечь самой, поцеловала его в висок. Седого, точнее даже сказать – старого, одетого в поношенные шмотки…
Алина уткнулась лицом в подушку и через какое-то время обнаружила, что подушка стала мокрой…
*
Приехала. Утром приготовила оладушки и подошла к окну. И стала ждать. Вот они вышли из подъезда…
Она не знает, не помнит, как ноги сами вынесли ее на улицу. Очнулась уже там – возле машины. Ирка отвернулась, а он стоял и смотрел — весь ее, а не Иркин, весь — от пяток до непокорного вихорка на макушке. Сейчас она возьмет его за руку, а другой рукой обнимет. И поведет домой…
Что он сказал? «Приди в себя и возвращайся»?
Что же ей делать, что?! Кислоты нет. Даже ненависти нет почему-то…
— Подожди. Я только потрогаю. Я даже не буду приглаживать…
Она протянула руку, и провела ею по его волосам. И засмеялась сквозь слезы:
— Вот и мне наградой стала она – играющая солнцем прядь. Как поздно…
— Что — поздно?
— Ничего… Просто я наконец-то нашла еще одну строчку для своей шпаргалки. Первую…
Project: Moloko Author: Моловцева Н.
Следующая публикация
Нет комментариев