Предыдущая публикация
#ольгасуслина
Последние шаги давались с трудом. Шарахающиеся в сторону от худого, грязного, но по-прежнему вызывающего страх алабая прохожие, совсем не добавляли псу уверенности...
Двор гудел. Терялся в какофонии разной тональности звуков. Взрывался веселым смехом разновозрастной детворы и до безобразия напоминал растревоженный, разворошенный медведем-сладкоежкой пчелиный улей.
В большой квадратной песочнице с выкрашенными яркой синей краской бортами копошились малыши. Лепили, строили. Выкапывали маленькие, похожие на мышиные норки, ямы и тут же, забываясь, засыпали их песком, переворачивая цветные формочки-ведерки.
Чуть подальше, там, где под тенью молодых деревьев примостились разного рода турники и качели – суетилась детвора постарше.
Смех в этой части двора был особенно заразителен. Как, впрочем, и уносящийся до небес вместе с лодочками-качелями радостный, счастливый визг, от которого дрожали стекла в стоящих на страже двора многоэтажных башнях-домах.
Вместе со стеклами дрожали уши. И то и дело тряслись направленные в сторону веселящихся крикунов шутливые кулаки вальяжно разместившихся за выстроившимися в ряд деревянными столиками старших ребят.
Но даже здесь, в зоне «старшаков», как называли себя сами, вытянувшиеся словно жерди, нескладные пока еще подростки, временами совершенно противореча направленным в сторону малышни кулакам, раздавался веселый, громкий смех.
Шаман не знал, зачем шел на этот смех. Почему гонимый отовсюду, вновь и вновь упрямо перебирал стертыми в кровь, натруженными лапами.
Зачем заставлял двигаться ставшее немощным, похожим на скелет, свое массивное когда-то тело. Зачем, жадно водя горячим носом, втягивал в себя этот едва уловимый, сладкий запах беззаботного детского счастья.
Чужого, недостижимого. Но, вместе с тем, влекущего его к себе сильнее самой желанной приманки...
Последние шаги давались с трудом. Шарахающиеся в сторону от худого, грязного, но по-прежнему вызывающего страх алабая прохожие, совсем не добавляли псу уверенности. Вселяли страх в и без того измученное тяжестью скитаний последних месяцев собачье сердце.
Тычки, камни. Крики. Ругательства...
Голод...
Когда-то любимый, но после смерти старого хозяина оказавшийся никому не нужный, Шаман успел познать все.
Голод был страшнее всего. Ссадины от камней рано или поздно затягивались. Раны рубцевались. А вот гнетущая голодная пустота, наполняющая тянущей болью пустой, сжавшийся в бесконечном спазме желудок, казалось, сроднилась с Шаманом до конца его дней.
До скорого конца. Который он почему-то решил встретить здесь, в гудящем от детского смеха дворе. Где каждый глоток нагретого летнем солнцем воздуха пах беззаботным, искренним, недостижимым для Шамана счастьем.
Счастьем, среди которого будет не так страшно умереть…
Первыми упавшую в тени отцветшего сиреневого куста большую грязную собаку заметили малыши.
Зашумели, завозились на песочном своем поприще. Заохали, вытянув яркие совочки в сторону нежданного гостя. И, ища глазами среди отдыхающих на подъездных скамейках мам, радостно залопотали.
Не успели откликнувшиеся на зов малышни родительницы понять, в чем дело, как привлеченные волнением в песочнице более шустрые ребятишки постарше уже бежали в сторону направленных, словно копья, указателей-совочков.
Перепрыгивали задорно через дворовые дорожки, огибали ловко бетонные препятствия-парапетики и спустя минуту уже окружали провалившегося в беспамятство и до невозможности уставшего Шамана стайкой гомонящих, перекликающихся птиц.
Наперебой тянули к нему руки. И неловко, сначала опасливо, но с каждой минутой все увереннее и настойчивее гладили ладошками проступающие сквозь шерсть позвонки.
Трепали короткие, но удивительно мягкие уши. И никак не могли взять в толк, почему такая большая и уже даже чуточку любимая собака не открывает глаза?
Следуя за отправленным в сторону деревянных столиков маленьким гонцом, к вытоптанному за считанные минуты пятачку возле сиреневого куста подошли ребята постарше.
Посмотрели важно-внимательно, разогнали юных активистов в сторону и, потрогав кожаный, горячий нос мозолистыми от занятий на турниках ладонями, тут же принялись куда-то звонить, прижав к ушам блестящие прямоугольники телефонов.
Тем временем, кое-как разобравшись, в чем дело, в нарастающий под кустом галдеж, в который то и дело вклинивался звонкий лепет из песочницы, попытались вмешаться малышовые мамы.
И даже руками несколько раз махнуть успели, мол - Отойдите! Больной! Бешеный!! Заразный!!! Укусит…
Да только куда там – ребятню от собаки клещами не оттащить! Только и успевай, что своих малышей, норовивших в общую, гомонящую кучу-малу из песочницы переползти, обратно оттаскивать, да возмущаться вполголоса, что день-то ведь так хорошо начинался…
Шаман, конечно, эти возмущения мам, за малышню свою волнующихся, не слышал. Поди разбери шепот далекий среди детских голосов, градом на него, очнувшегося, обрушившихся.
Пес только и смог, что морду собачью свою сморщить – не то рыкнуть, не то простонать от происходящего. Да опять в дремное беспамятство провалиться.
Смотреть там, в сне своем, обидой и отчаянием навеянном...
На хозяина ушедшего смотреть. На внуков его, на нем, на Шамане, как на пони, катающихся. На снег возле дома искристый, в котором спину до одури счесывал. На дверь, к печи теплой ведущую… Закрытую.
И на плачущих, расплющивших сопливые носы о стекло увозящей их машины, малышей…
На полотно дороги бесконечное, по которому бежал неделями, лап не жалея… И на людей, что куска хлеба для пса голодного, потерянного жалели, а вот криками да тычками одаривали сполна...
Шаман почти сроднился с этим сном, почти сросся. Почти остался в нем навсегда, дорогу к ушедшему хозяину ища…
Да только выдохнул от уверенного прикосновения вдруг резко. Взбрыкнул. Очнулся рывком. И тут же, запутавшись в своих вконец ослабевших лапах, почти рухнул на аккуратно поднимающие его с земли сильные руки.
- Дядя Сережа! Мы с вами пойдем!
- Вот деньги – я копилочку разбила!
- Пап, давай мы с пацанами поддержим…
- Собачка, милая, ты держись, пожалуйста!
- А с ним все хорошо будет?
- Ну, мама…
- А ну тихо!!!
Дядя Сережа, отец одного из подростков, спустившийся в гомонящий двор после быстрого, просящего звонка немногословного своего сына, прикрикнул на разволновавшихся детей.
Поудобнее перехватив большую, но неожиданно совсем легкую собаку, и кивнув головой ловящим каждое его движение ребятам, быстрым шагом направился в сторону соседнего двора, где совсем недавно открылся один из филиалов известной в городе ветеринарной клиники.
Сосредоточенный. Нахмуренный. Выверяющий каждый шаг, будто боявшийся причинить невольной возможной тряской лишние страдания тому, кто и так настрадался сполна, молчаливый мужчина уверенно двигался вперед.
Перестали гомонить и идущие следом толпой дети. И даже ругавшиеся, не сумевшие успокоить не на шутку разрыдавшихся малышей молчавшие теперь мамочки, увязались за странной этой процессией, покрепче прижав к себе сосредоточенно машущих ручками чад.
В коридоре ветеринарной клиники было не протолкнуться. Занятые скамейки, чуть поскрипывающие от натуги стулья, на которых, тесно прижавшись друг к дружке, сидело по двое, а то и по трое ребятишек.
Удивленные взгляды снующего туда-сюда персонала. Гнетущая, наполненная ожиданием тишина...
Альбина Сергеевна – старший врач «Любимчиков», с обеда прибежавшая, в тишине этой, как в патоке завязла. Только и успевала, что воздух ртом хватать, пробираясь сквозь перекрестные взгляды смотрящих на нее детей.
А пробравшись, нырнула за спасительную дверь рабочего кабинета и, бросив взгляд на лежавшую без движения посреди металлического стола большую, но совершенно истощенную собаку, только и смогла спросить у готовившихся к работе ассистентов:
- Что происходит?!
А работа уже кипела. Уколы, капельницы, таблетки. Паштет в железной миске, по металлическому столу как шар для кёрлинга прокатившейся. И вроде положили достаточно, а только на один взмах языка и хватило…
Очнувшийся от докторских манипуляций Шаман вкус этого паштета даже распробовать не успел.
Почувствовал только, как провалился он теплым комом в пустой слипшийся желудок. Как натянул стенки его, словно воздух в шар насильно накаченный, и растворился там. Исчез, будто ничего и не было.
Он, было, еще просить хотел, умолять даже… Да только лапы опять болью прострелило. Так, что по выпирающим позвонкам дрожь волной прошла. Вскочить захотелось, зарычать, защититься…
Но только наткнулся пес на взгляды людей вокруг него, непонятно как на столе этом оказавшегося, суетившихся. Расслышал в направленных к нему словах не злобу, не ругань – заботу с раскаянием.
И удивленный, растерянный, так и остался терпеливо лежать не шевелясь, пока, сам того не замечая, не провалился в крепкий, пахнущий лекарствами сон.
- С вашей собакой все будет хорошо…, - Альбина Сергеевна внимательно посмотрела на вскакивающих со своих мест при ее появлении ребятишек.
- Истощение, конечно, сильное. Несколько ран старых вскрыть пришлось, чтоб купировать воспаление. Но в целом на данный момент времени ничего угрожающего ее, а вернее, его жизни я не вижу…
Продолжить врач не успела. Весь приемный холл ветеринарной клиники вдруг в одну секунду взорвался несколькими десятками детских голосов.
Радостных, благодарных! Спешащих выплеснуть всю ту скопившуюся в них за время ожидания тревогу, которая, как червячок, грызла переживающих за пса ребятишек.
Голосов счастливых…
В этом шумном многоголосном счастье совсем потерялась отчего-то вдруг прослезившаяся за рабочей стойкой администратор. Едва заметно улыбался приобнимающий за плечи сына дядя Сережа, рядом с которым на руках у проникнувшихся происходящим мамочек лопотали-хохотали малыши.
В этом шумном счастье приготовившаяся озвучить дальнейшие рекомендации по уходу и довольно-таки солидный счет за оказанные услуги Альбина Сергеевна вдруг подумала, что клиника вполне себе может списать эти расходы самостоятельно, не обременяя такими мелочами этих маленьких, смотрящих на нее сияющими, полными веры в добро глазами, маленьких людей.
Эта искренняя детская радость уже ввинчивалась жужжащей мушкой в уши спящей за закрытой дверью собаки… Собаки, которая нуждалась в ней, как никто другой, и была уверена, что уже не познает её никогда.
*****
Двор гудел. Терялся в какофонии разной тональности звуков. Взрывался веселым смехом разновозрастной детворы и до безобразия напоминал растревоженный, разворошенный медведем-сладкоежкой пчелиный улей.
По заснеженным, покрытым коркой хрустящей наледи дорожкам неслись красные, с колокольчиками санки. Кренились на поворотах, опрокидывали в мягкие сугробы укутанных в сто одежек румяных, хохочущих малышей, и, звонко скрипнув полозьями, уносились на следующий круг.
Чуть подальше, там, где летом под тенью деревьев прятались качели и турники, сейчас выросли самые настоящие снежные баррикады.
Сквозь проделанные в них наспех бойницы-оконца летели в разные стороны искрящиеся снежные снаряды. Разбивались о вражеские крепости, разлетались тысячей ледяных кристалликов, попадая в опрометчиво высунутые вражеские носы…
И вызывали взрыв нового, задорного смеха, от которого дрожали стекла в стоящих на страже двора многоэтажных башнях-домах.
Вместе со стеклами дрожали красные от мороза, выглядывающие из-под шапок уши. И то и дело тряслись направленные в сторону веселящихся крикунов шутливые кулаки старших ребят, вальяжно разместившихся за выстроившимися в ряд деревянными столиками.
Но даже здесь, в зоне «старшаков», как называли себя сами, вытянувшиеся словно жерди, нескладные пока еще подростки, временами совершенно противореча направленным в сторону малышни кулакам, раздавался веселый, громкий смех...
Джек любил этот смех. Искренний, открытый. Вызывающий радостную дрожь в каждой топорщащейся на его отъевшихся белоснежных боках шерстинке.
Любил визжащих от восторга, катающихся на привязанных к нему красных санках румяных малышей и их суетливых, все время норовивших подсунуть ему вкусную косточку, мамочек.
Любил хохочущих, удирающих от него снежных стрелков-разбойников – ребят постарше. Любил серьезных внешне, но таких же беззаботных в душе старшаков-подростков, среди которых затерялся сын дяди Сережи, его новый хозяин – Димка.
Хотя, если говорить по правде, хозяев у Джека теперь было много. И к каждому из них звавшийся когда-то Шаманом Джек испытывал чувство искренней, нежной привязанности и любви.
Да и как иначе, если каждый из них, несмотря на свой малый рост, уже был человеком? А вместе…
Все вместе они были надеждой. Джека надеждой. А может быть надеждой всего мира.
Не умеющие оставаться равнодушными к чужой беде, такие большие в своем искреннем желании творить добро, еще совсем маленькие Люди.
Автор: #ОльгаСуслина
Следующая публикация
Комментарии 13