Предыдущая публикация
Дорога лентой летела под колеса, а Лена думала о сестре.
Как живёт она все эти годы? Терпению Татьяны можно было ставить памятник. Мать их, Галина Петровна, всю жизнь была женщиной властной, напористой, спуску не давала никому.Вот странное всегда было у Лены ощущение при приездах домой. Она скучала, родные места обнимали картинами и ароматами воспоминаний, дом манил, мать хотелось обнять, пожалеть, помочь.Такое всеобъемлющее дочернее чувство охватывало тут. Но, стоило увидеть мать, как все менялось. Откуда-то вырастало подростковое сопротивление, протест, желание доказать матери свою правоту, свою независимость. Но это не удавалось, мать была сильнее, тут же подчиняла, и Лена в родном доме превращалась в большого ребенка, который никак не мог найти с матерью пути согласия.Таня ещё не знала, что Лена, собрав все накопившиеся отгулы, может отпустить ее к внукам не на месяц, а почти на два. Так хотелось дать сестре время – пожить без матери, помочь дочке.Лена остановилась возле родного дома, вдохнула. Здесь она не была два года. Улыбка сама разлилась по лицу – родной камень, вросшая в землю скамья, щемящий сердце знакомый скрип калитки, поленница во дворе.Лена не стала брать сумки, налегке вскочила на крыльцо, дернула дверь – закрыто. Постучала. За дверью послышалось шарканье тапок, дверь открылась – постаревшая, еще больше поседевшая перед ней стояла мать.Смотрела сурово, кто там? Увидев, обмякла:– Лена... – Мама, – Лена обняла мать, – Ну, здравствуй. Как вы?– А Танька убегла. Послала я ее Феньку еще попасти. Дойная корова должна наедаться, а пастух-то у нас – дурак дураком. – Я так рада, мам, что вырвалась к вам.– Так ить кто тебе не велит, приезжай, да живи. Чай, не гнали, – это были ласковые слова.Мать уж давно себе решила, что Ленка ее живёт жизнью неправильной. – Не солидная работа у тебя, и чего ты за нее держишься? Домой приезжай, да живи – дом большой, хозяйство свое, а приедешь, так поболе заведем. А работу всегда найдешь. Вон – птицеферма целая – Танька определит. А не хошь, так на завод на автобусе люди ездют, льготы там...Работала Лена детским тренером в спортшколе, закончила институт физкультуры. И то, что у нее заслуги, что тренер она известный, что команда ее волейбольная вышла на уровень российский, что мечтают родители отдать своих чад именно к Елене Сергеевне, мать не волновало. – Лучше б делом занялась, нечем свой мячик бросать, – махала она рукой. Не так давно с тренерской работой Лена рассталась. Возраст брал свое, да и предложили место хорошее. Открылся у них новый большой санаторий с бассейном, со спортивными тренажёрами. Вот и пригласили Лену туда. Работа нравилась – ответственности меньше, а благ больше. И зарплата, и питание, да ещё и частные подработки с отдельными отдыхающими. Занималась Лена с пациентами в бассейне, зарядкой по утрам и в тренажерном зале. Таких тренеров тут было несколько. Они меняли друг друга, график работы был плавающий, свободного времени стало больше.Когда, в прошлый приезд, рассказала матери о новой работе, решила, что зря. Раньше, по мнению матери, хоть "детей развлекала", а теперь "развлекает бездельников". На матери бледно-зелёная в мелкий горох кофта, широкая тёмная юбка в клетку и неизменный цветастый фартук.– Думали уж завтра явишься. Таньке удрать хочется скорей. Не терпится ей мать одну оставить. А как я одна-то?– Так ведь я приехала, мам. Теперь не одна. А ей ведь внучат посмотреть хочется, понянькаться. Пусть съездит.– Пущай, – мать машет рукой, отпускает дочь со скорбью на лице.Лена все понимала – мать расстроена. Для нее нет ничего важнее этого дома и ее хозяйства. И чем старше она становится, чем беспомощней, тем ярче это выражается. Она давно и неусыпно за всем следит, стоит у каждого над душой, если не может сделать сама, учит, требует, укоряет. Она и сама привыкла работать из последних сил, и для близких другой жизни не видит. Казалось бы, доверься – ведь старость пришла. Сиди, отдыхай, грейся на солнышке, ходи в гости. Но день ото дня мать копошилась по хозяйству сама, и бдительно следила за Татьяной. Как-то Лена приехала с юной невестой сына. А та возьми и скажи: как у вас хорошо, мол, всё – своё, всё – свежее.Так мать до сих пор считает, что сын женился на дурочке.– Нашла чему завидовать! А во сколько мы встаём да ложимся, сколько горбатимся на это "свое" она не заметила? Ходила тут, цветочки собирала...Бездельников мать не любила. И сколько б Лена не оправдывала юную девушку – сноху, вердикт матери был неоспорим – "глупая, жизни не знает." Тем не менее "глупая" сноха Лены закончила мединститут, уже работала врачом, и выбором сына Лена была довольна.А у матери была масса примеров семей односельчан и односельчанок, где все живут вместе, дружно, держат большое хозяйство. Правда и в этих семьях случались казусы, разводы, ссоры и большие обиды. Но это было другое – живое, настоящее, стоящее, не то что у городских.Вот и сейчас, пока не вернулась Татьяна, мать рассказывала Лене о семье знакомых – об однокласснице и подруге Лены. Уж не раз ставила она Ольгу ей в пример.– Горе... Горе сплошное вокруг,– качала головой мать, – У Ольги сын совсем без присмотру.– Мам, так он же вроде женился.– Вот и говорю. Женился, а без присмотру. Разе это не горе для матери? Ей, Верке-то его, девке, дом от бабки достался, там жить начали. Так он, веришь, полы сам моет! – мать сказала это страхом в глазах, – Говорит, чтоб Верка, значит, ручки не пачкала, мол, ребенок у ней. А она рада. Так Марья убивается, мать Ольгина, а дед и вовсе скандалить с ней, с молодухой-то, пошел. Так Лешка потом прибежал, орал на деда. А разе дед не прав? Разе плохого он хотел? Даже слег после этого... А теперь молодые решили уезжать, чтоб, значит, не совались к ним, ни мать, ни бабка с дедом. А сердце-то у Ольги болит...– Схожу к ней потом. А молодые правы. Своей жизнью пусть живут.– Своей... Какой своей-то? Ни кола ни двора ещё. Все – с матери, да с бабки, а уж туда же – своей... Неумные, вот что скажу.Лена уж не раз убеждалась, что эти темы с матерью лучше не обсуждать. Заведется она, разнервничался на несколько дней.Как -то спросила она ее:– Мам, а вот ты всю жизнь горбилась на хозяйстве, работала в колхозе. Гордишься своими трудовыми подвигами. А ведь другие так не вкалывали, но и отдыхать ездят, и живут не хуже. Ох, и долго вспоминала эти слова потом ей мать. То и дело возвращалась к ним, оправдывая себя, свою жизнь, доказывая Лене и себе, что именно они жили и живут правильно, а нынче – все просто с жиру бесятся.С Татьяной разобнимались. Сдала и Таня – вид усталый, расплылась, седина не закрашена. Она занесла ведро с молоком. Мать разговор начинать никак не давала.– Ты смотри, учися процеживать-то. Тебе теперь. А доить-то не разучилась? Ой, горе-горе, как жить будем? – тяжело вздыхала.Таня улыбалась, рада была сестре. – Сейчас закончу с молоком и поужинаем.– А Борьку-то напоила?– Напоила, мам, – опять обернулась к сестре, – Устала с дороги-то? А я смотрю – машина. Думаю, неуж... – Ещё помидоры в теплице заливать, помнишь? – мать переживала, что приезд Лены собьёт налаженный хозяйский ритм.– Помню, мам, – и опять к сестре, – Неуж сама ездишь?– Сама...– А завтра травы нарви два мешка, не успеешь отпасти-то. Я пораньше встану, до угона отпасу. – Ладно, мам. Прокатишь?– Конечно, Тань...– На чем это? – наконец услышала мать.– Мам, так Ленка сама на машине прикатила. Представляешь – сама рулила на такую даль. Чай, устала?– Отосплюсь, – ответила Лена, и встретив на лице сестры усмешку, поняла, что ответ ее – впросак. Сочувствовали ей глаза сестры.– Это как это – на машине? – не верила мать.– Да, мам. Ты не заметила, что без сумок я. Они ещё в машине.– На улице? Ох, сопрут ведь...– А у меня и подарки там. Пошли...Они вышли к машине. Ворот у дома впереди не было, загнать во двор автомобиль можно было только с тыльной стороны двора, через хозяйскую часть, куда пригоняли корову. Пока Лена объехала пару домов, пока заезжала, пока успокаивали дворового пса Тишку, пока аккуратно объезжала Лена старый плетень, мать вся извелась, изнервничалась.– Ну все! Не заедет! Ох, пропал двор!Нарушался заведённый порядок: корова утром может испугаться машины, а куры перестанут нестись.– Напридумывали себе проблем! Горе-горе! И приехала бы как человек – на поезде, так нет... Не живётся по-людски-то.А Лена уж жалела, что не оставила машину прямо на улице. В восемь сели ужинать. Лена наблюдала за сестрой – теперь уж ей предстоит готовить, она присматривалась где что лежит. Говорили о детях, о внуках Тани. У Лены внуков ещё не было.– А твои-то когда? Уж ведь пять лет живут.– Не спешат. Учились, и теперь ещё у Веры ординатура.– Не спешат, – мать хмыкает, – Смотри...совсем без внуков останешься! – угрожает.Татьяна потихоньку машет рукой, мол, внимания не обращай. Ровно полдевятого мать начинает подглядывать на часы, беспокоиться.– Поливать-то думаешь? Стемнеет ведь...– Я вот воды сейчас бак поставлю, а то у нас теплой-то не хватит. Она потечет-потечет, а потом – холодная. Ты поди купайся, а я – на огород. Устала ведь, такая дорога...Лена, и правда, устала, за рулём проехала восемнадцать часов, но сейчас хотелось побыть с сестрой наедине, поговорить по душам– Давай помогу. Надо ж мне поливу научиться. Но мать пришла следом, руководила поливом, следила, чтоб училась и Лена. Но вскоре ушла, спать она ложилась рано, и сейчас уж ноги понесли в постель.Лена смотрела вслед ее сутуловатой фигуре. Почему-то калоши с мехом всегда были у матери размера на три больше, они шлепали сзади. Вот сколько себя помнит Лена – так было всегда. Это было объяснимо, когда отец был живой – покупалось на обоих, но отца давно нет, а калоши как будто прежние.– А чего у мамы калоши большие, Тань?– Калоши? Так экономит... Старые порвались, а она говорит: заклей. И не переспоришь. Ну, я похожие нашла, да и купила – попачкала, потопталась в них, и говорю – вот заклеил мастер, подремонтировал. Она и думает, что прежние. Мех, говорит, видать, тоже подновил. – Восхищаюсь я тобой, Тань. Как ты подстраиваешься под нее? Я, наверное, не смогу. Кстати, не стала я говорить при маме – я до сентября свободна. И ты...– Правда? – шланг в руках Тани метнулся от радости, – Спасибо, Ленка. Спасибо! Я тебе ценные указания завтра дам. Ты уж прислушайся, иначе ... В общем, дай понянчиться с внучатами, сестрёнка. Уж будь так добра...На следующий день управлялись вдвоем. Познакомила Таня сестру с пастухом, показала лужайку, где можно корову пасти самой ( мать все равно заставит), отвезли на тележке молоко в пункт приема – в частный дом, где молоко принимала семья предпринимателя, державшего стадо.
– Лен, матери не говори, что все им отдали, – Татьяна, повязанная косынкой назад, гремела пустой тележкой, – Скажешь – пару банок продали у трассы, на базарчике на Липовой. Она требует, чтоб торговала я сначала, а уж, коль не удастся продать – везла на сдачу. А я так устала. Стоишь там стоишь – жара, ноги не держат. А разница в цене – копейки. Стоит ли? Вот и стала ей привирать. А правду скажи, так в лодыри запишет и попрекать будет всю жизнь.
– Тань, неуж не понимает, что и ты уж не молода?
– Нет, они в наши-то годы... эге-гей, – копируя голос матери, ответила Таня.
– Скажи, а зачем ей столько денег, если даже калоши купить не хочет?
– Я много об этом думала, Лен. А нет ответа. Это не из-за денег, понимаешь. Она легко отдает, знаешь ведь. Федьке моему надо было на машину – добавила немного и не жалеет. Тебе – Лизе на учебу. Надо, значит надо. Ей деньги как таковые не нужны, она отдает их. Ведь сколько тогда в 90-е сгорело! Ого-го! И ты думаешь, они с отцом сильно жалели? Поохали немного и забыли – у всех же сгорели. Только работать начали больше, третью корову тогда взяли, вот и все. Не из-за денег она... Просто... Просто они так привыкли: время должно принадлежать хозяйству и только хозяйству, и нельзя его тратить впустую.
– Ох, Танюха, чего-то я уж робею. Справлюсь ли?
– Справишься, – широко шагала Татьяна, – Если спорить не начнёшь и свое доказывать. Ты, если доказать чего захочется, до десяти считай и обратно. Помогает. А ещё – чего хочется ей, пускай делает, не перечь, все равно не переперечишь.
На машине так и не покатались – было некогда. Договорились, что по воскресеньям Лена будет прибегать к знакомым на соседнюю улицу –у них в дом был проведен телефон, телефон был и у Нади – Таниной дочки. Именно от этой знакомой и звонила Таня дочери.
– Вечером, часов в восемь? – уточняла Лена.
– Нет, в восемь у тебя полив и чистка свинарника. Давай в девять, – Таня знала лучше.
Татьяна уехала вечером следующего дня. Лена хотела было подбросить ее до вокзала, но в это время нужно было встречать корову, мать забеспокоилась, и Таня, махнув рукой, с чемоданом пошла на станцию пешком. Лена видела счастливое и немного раскрасневшееся от предстоящей дороги лицо сестры.
Когда она последний раз уезжала отсюда? Наверное, когда рожала детей.
Номер телефона Нади был и у матери, а значит – вызвать Таню можно в любой момент. Лене казалось, что мать уверена, что пойдет все не так, хоть и видно же было, что и она довольна тем, что Таня поехала, рада за дочь.
Вот только хозяйство...
А хозяйство важнее всего прочего – легкомысленного и глупого.
***
Когда рано утром по будильнику – полпятого Лена с трудом поднялась с постели и пришла к Феньке – мать сидела на скамеечке у коровы, уже заканчивала дойку.
– Мам, ты чего? Сама же сказала – полпятого доить.
– Да чего ты там надоишь? Сама я, – буркнула мать. Струя молока звонко била в ведро.
Лена было открыла рот, чтоб ответить, но тут вспомнила слова сестры: чего хочется ей, пускай делает, не перечь...
– Ну, ладно. Пойду тогда чего-нить на завтрак сварганю.
Лена зашла в дом, достала кастрюльку, заварила геркулес. А потом вдруг сообразила, что мама ведро с молоком не донесет, вышла во двор, но мать уже шла, держа в обеих руках по ведерку – видать, распределила молоко в два ведра. Лена ринулась навстречу, подхватила ведра – мать глянула на нее сурово, но ведра отдала.
Только Лена неловко открыла дверь плечом, дверь не поддалась, и чуток плеснулось молоко из ведра.
Мать смотрела сурово, как на самую большую неумеху.
– Вчетверо марлю...вчетверо, да не лей так шибко, не лей. Смотри, каплет у теб с марли-то! Господи, и чему вас только учат! Дай-ка, я сама, – она подвинула дочь, начала процеживать молоко сама.
"Один, два, три, четыре..." – спасибо сестре за совет.
– Ступай, оботри ее ещё разок, да выпаси. Стадо только не прозевай. Ох, Танюхе надо звонить, упустим скотину, – отослала дочь, казалось, с глаз долой.
Настроение у Лены упало. Хоть усчитайся. Так старалась она, да вот – не угодишь. Не успел день начаться, а уже сплошные неприятности.
В первый день мать так и не доверила ей дойку. Молоко Лена отвезла, сдала, солгав матери, что на базаре Липовой продать удалось всего одну банку.
– Так ты вырядилась, как на свадьбу, вот и не взяли. Штаны-то сыми, кто ж у тебя купит, если ты в штанах, как будто стены белила.
Потёртые джинсы маму давно раздражали.
День тянулся. Далее был огород: "Затопчешь всю посадку", уборка двора и курятника "Не пыли, на окна полетит, не отмоешь". На дворе у них было семь построек: дом, сарай, летняя кухня, туалет, сенник и погреб с кирпичным навесом, работы хватало.
"Один, два, три, четыре..."
Потом Лена старательно мыла и терла кухню, отмывала то, что обычно хозяевам уж и не заметно, а гостям сразу бросается в глаза.
– Мам, а баньку так и не построили да? Отец все собирался.
– Да где уж. Мы привыкли...
– А унитаз чего в дом не поставите? Ведь есть выгребная...
– Вот ещё! Не хватало грязи в доме! Не барева, побегаем.
– Вы ведь обе – не молоды. А зимой?
– Да ладно тебе. Нам бы вон сенник обшить доскою, да в свинарнике доски поменять. Это дело, а у тебя в голове – одни глупости.
Так всегда, в первую очередь – скотине б...
Утром следующего дня к корове встала Лена первая. Подоить корову – дело нехитрое. И Лена никак не ожидала, что ее сильные руки, укреплённые долгими годами волейбола, так устанут. Они дрожали, пальцы плясали, аж выпрыгивала из них ложка. Ночью руки гудели. Она доила – мать стояла позади.
– Помазала?
– Помазала.
– Разотри.
– Растерла.
– Не спеши, тяни дольше.
– Тяну.
" Девять, восемь, семь, шесть"...
Она полола, мать была рядом.
– Не так стоишь, траву топчешь. Встань наоборот.
– Хорошо.
– Не отсель тяпкой-то, куда машешь! Ох, горе-горе...
– Вон вишню б подвязала, а то ветки стегают.
–Подвяжу.
– А чем? Нечем у нас.
– Схожу, куплю верёвку капроновую.
– И что делать с цыплятами не знаю. Накупила Танька чертей инкубаторских – и зарезать некого.
Вечером мать садилась на скамейку и грозилась позвонить Татьяне.
– Ох, Танька-Танька, бросила мать. Кому я нужна такая, старая, немощная? Никому мы не нужны, старики, никто нас не поймет. Пока ещё крутишься, так ладно, а сляжешь, так и не нужен.
– Мам, – осторожно начинала Лена, – Разве Таня бросила тебя? Она же временно...
– Да чего я не понимаю? Надоело ей со мной, вот и рвется уехать.
– Так ведь к дочке. И меня вот попросила, переживает за тебя...
– К дочке. А чего у дочки-то? Семеро по лавкам что ли? Мы вот бывало как... Нас две невестки было в доме, и у каждой – грудное дитя. Начинается полка-буряка: в пять утра вставали, сиську сунули, покормили и бегом в поле. Машем тяпкой, поём, и так до вечера. А в голове и думки нет, что дитя твое в пять утра было кормлено, потому что свекруха есть. Она жидкого хлеба нажуёт, в тряпку четвертинку воды сладкой наведёт, сунет ему эту бабку в рот, вот и потерпит до вечера. А когда и с собой брали, положишь в борозду, только и глядишь, чтоб вороны не налетели.
– Я тоже, считай, мам сама детей растила. Всякое бывало. В магазин убежишь, а дома грудная Лиза да пятилетний Колька. Мне помогать было некому. Муж вечно по командировкам.
– Ну так, сама виновата ... Зачем уехала? Чего дома-то не жилось? Ведь все есть? Как сыр в масле каталась.
Ох, как хотелось напомнить матери историю своего отъезда. Но Лена не стала – пожалела мать, да и себя тоже. Не хотелось вспоминать прошлые обиды.
А дело было так – Ленку просто не пустили однажды в дом. С вечера не послушалась: вместо сушки сена, ушла в поход с ночёвкой с одноклассниками. Об этом походе прожужжала она матери и отцу все уши. О том, что поход прощальный, о том, как они всем классом готовятся. Но оба пропускали они ее рассказ мимо ушей – сезон сенокосный, не до глупостей.
Вернулась она из похода утром. Дом закрыт на навесной замок. Ушла спать в летницу. Проснулась, постучала в закрытые двери – в доме кто-то есть, но дверь ей не открыли. Пошла вокруг – хотела в окно залезть, а тут Танька в окне.
– Ленка, не нарывайся. Злые оба... Говорят, не пустят в дом.
Ленка села на скамейку, родители ходили мимо, а потом мать встала рядом и начала кричать. О том, что шлялась, а они надеялись на нее, чтоб шла туда, где ночь провела, что – лентяйка, бездарность и чуть ли не гулящая. Кричала она так, чтоб слышал отец. Дескать, вот она какая – строгая мать.
Лена тогда зашла в дом, собрала сумку и пошла на станцию. Следом бежала Татьяна. Но вернуть не смогла. Если б не Танька, Ленка б, конечно, тогда не выжила. Сестра присылала ей деньги. Лена и сама работала вечерами – уборщицей в той самой спортивной школе, в которой в будущем станет заслуженным тренером. Работала и училась. Очень помог ей директор этой самой школы –старый тренер Илья Степаныч. И комнату у старушки знакомой нашел до общежития, и с подработками помогал.
Мать с отцом одумались года через два – тоже начали помогать, обида отошла.
А ещё отчего-то вспоминалось, как однажды приехала она уже с детьми. Лизе, дочке, лет восемь. Ехала она к бабушке воодушевленная, везла подарки.
– Это что за обдергайка? – встретила ее бабушка и дернула за остриженные волосы, – А косы где? Это ж надо – так девчонку испоганить! Село насмешите! Ума-то нет...
Даже смотреть было больно в глаза ребенка. Ей так нравилось это каре, мечтала постричься. И эта материнская обида за дочку поселилась в сердце надолго. Лена тогда и погостила меньше, уж не было желания.
В воскресенье созвонились с Таней.
– Ну, чай уж порывалась меня мама вызывать?
– В первый же день.
– Я так и знала. Ты как?
– Устала, Тань. Потрафляю, да не потрафить. Падаю с ног. Думала – спортивная я вся, сильная.
– Спорт тут не поможет. Спать нужно. А ты не больно-то слушай ее. Она задачи ставит, а сама спать идет после обеда, и ты ложись.
– Так ведь рассердится.
– Скажи, траву рвала, дала кабану. Она не проверит, съел ведь. А ещё на лугу полежи, пока Феньку пасешь. А ещё в сарайке другой раз посиди минут пятнадцать, скажешь – управлялась. А если дома сядешь, или перед телевизором – не даст. Иначе не выдержишь, Лен.
Поговорили и ещё. О внучатах Татьяна рассказывала взахлёб, они гулили в трубку. И там взвалила на себя она дела. Это ж Татьяна...
На следующей неделе ещё совершила ошибку Лена – встретилась с Ольгой, пошла к ней в гости, а разрешения у матери не спросила. Мать спала, и Лена решила, что вернётся скоро.
Ольга была рада встрече, набросала на стол. И не такое уж у нее горе-горе, как передала мама. Ну, да, молодые решили переехать. Уж и дом нашли, дело за малым – оформить все.
– Бегут от родителей, как ты когда-то, – улыбалась Ольга.
Они болтали, вспоминали одноклассников, Ольга знала много подробностей. И не заметили, как пробежало время. Проснулся Ольгин отец, мелкими шажками пришел к ним, сел поодаль.
Лена поздоровалась, позвала его к столу.
– Он не слышит, глухой совсем, – сказала Ольга.
Но дед смотрел на часы, пристально смотрел на Ольгу.
– Оль, и всё-таки папа чего-то хочет, – покосилась на него Лена.
– За порядком следит. Все должно быть по заведённым правилам.
– Мы их нарушаем? – спросила Лена.
– Выходит, да. Время – кабану варить на завтра, – она нервно встала из-за стола, достала бак.
Дед тут же ушел к себе, и через минуту раздалось его похрапывание.
Все, как и у них – контроль. Ольга живёт, как и большинство местных – под бдительным родительским оком.
– Оль, пусть уезжает твой сын. Не жалей. Смотрю я на Татьяну, на тебя – шаг вправо, шаг влево у вас – расстрел.
– А я и не жалею. Пускай едут. А я... Так уж чего теперь? Внуков уж ращу. Куда теперь рыпаться, буду жить по их правилам?
Дома ждала ее обиженная мама. Не разговаривала с ней до конца дня. Лена все ждала, что направится она звонить Татьяне, но мать никуда не пошла. Сидела на скамье, сложив руки на фартуке.
Лена села рядом.
– Мам, понимаю... Виновата. Заболтались с Ольгой. Два года ведь не виделись.
– А у меня тоже подруга была, – вдруг призналась мать.
– Подруга? Ты не рассказывала...
– Померла она рано. Муж убил.
– Муж? О Господи. Это как это?
– Да обычно, как... По пьяни. Гуляли они на излучине у Темки-реки. Мы там часто гуляли. Хорошее место. Березка там есть такая заметная, одинокая стоит. Вот наши там дорожки и раскидывали, молодежные гулянья устраивали. А он приревновал, пьяный был. Ножом и прирезал. Меня не было тогда, я как раз Таньку рожала. Зиной ее звали. Дочка была, а уж сейчас не знаю – жива ни жива дочка.
– А давай съездим туда.
– Куда?
– На место то, берёзу найдем.
Мать посмотрела на Лену, как на сумасшедшую:
– Далеко ведь!
– Мам, на машине пятнадцать минут езды. А Зина где жила.
– Она из Баренцева. Потому и не знаю о дочке. Но дома я у них часто бывала, там контора наша была рядом и клуб.
– И туда съездим. Спросим – не живёт ли там дочка Зины. Фамилию-то помнишь?
– Как не помнить? Помню. Лопатина Зина.
Мать разволновалась. Каждый час меняла решения: то – поехали, а то – нечего там делать.
Решили поехать с утра, когда отгонят Феньку. Мать, в кои-то веки, надела серый шитый портнихой на заказ сарафан и светлую блузку, волновалась очень.
В машине озиралась:
– И верно что ли поедем?
Поехали. Проехали убранные поля. Мать видела плохо, но поля и лес вдали сумела разглядеть. А ещё увидела грушевый старый колхозный сад с мелкими блестящими листьями, зелёную горку, с которой каталась ребятня зимой. Может и не видела, просто, память возвращала картины.
Она вдыхала воздух своего края. Уж давно она никуда не выезжала. Чуток попетляв по берегу реки, нырнув в пару ям, они нашли то место у излучины. По берёзе нашли. Была она невероятно высока.
– Ооо. Это ли? – сама себя спрашивала мать, – Река-то прям у берёзки была, а тут...
– Ушла река, мам. Во многих местах реки пересыхают.
– Это ж надо! И камышей тогда не было никаких. Вот тут сидели, а тут уж вода...
Мать подошла, погладила ствол толстой березы.
– Это ж надо! Это ж надо, – причитала она.
А потом, задумчиво глядя в окно, сидела в машине. Она мысленно вернулась в прошлое, словно кадры из кинофильма пролетала вся жизнь.
Лена направилась в Баренцево. Дом мать нашла быстро, только сказала, что стал он другим. Дом и правда был, как игрушка - обложен свежим кирпичом.
Лена стукнула кольцом калитки, во дворе отозвались и вскоре калитка открылась:
– Кого вам? – пожилая женщина в цветастом платке стояла во дворе.
– Скажите, а дочка...., – начала было Лена.
– Файка! – вдруг выкрикнула мать.
– Даа,– протянула женщина, – А Вы? А Вы... Га-алина?
– Я. А ты как тут?
Они уже заходили во двор.
– Так живу... Галина... , – они обнялись, у обеих потекли слезы.
Они прошли в дом.
– Любаша, смотри-ка, Галина это, матери твоей подруга. Помнишь, говорила я.
Оказалось, Фая – третья подруга их, стала свекровью дочери Зинаиды, жила тут со снохой и сыном. А сын Фаины – директор местной лесопилки.
Сидели хорошо, говорили долго.
– А хозяйство-то держите? – спрашивала мать.
– Не-ет. Не хотят дети. Только огород, да курей чуток. И то все изводить хотят... Какими-то елочками хотят огород засадить, да дорожки с лампами.
– Мам, скоро Феньку пригонят, ехать бы пора, – напоминала, торопила Лена.
– Да пропади оно всё, – махала рукой мать.
Но вскоре сдалась.
Фаина провожала.
– Ох, Галина, как рада я, что все у тебя хорошо. Вон и дочка с машиной какой.
– Да-а, – кивала довольная мать,– Удобная какая машина-то. Как дом. И ведь сама она. Уехала, знаменитым спортсменом стала, вот и есть у ней все.
Лена не поправляла – спортсменом, так спортсменом.
– А сноха у ней – врач, да-а. Таня-то ведь тоже бригадир на птицефабрике, начальник.
– А я знаю. Племянница моя у ней там работает. Так знаю. Уважают они ее очень. Говорят – справедливая. А ведь до чего вы плохо жили, Галь, до чего плохо! Голодные, оборванные. Как вспомню тебя тогдашнюю... , – Фаина отерла глаза, махнула платком, – А теперь вон – прям, красота.
– Да, хорошие дочки у меня. Чего уж...
Лена слышала такую похвалу из уст матери впервые. Танька вечно была в устах матери – несчастной, а Лена, так вообще – непутёвой. На обратном пути молчали обе. Казалось, мать даже стеснялась того, что похвалила дочерей. А Лена боялась спугнуть этот мамин настрой.
Феньку сегодня не пасли дополнительно. Мать была тихой, не командовала, а лишь иногда спохватывалась и спрашивала, сделано ли то или иное дело.
Вечером сели на скамью.
– Мам, а я Таню до сентября отпустила.
– Вот и хорошо. Пущай развеется, внуки ведь. А со мной-то нелегко ей.
– Да она никогда не жалуется. Ладите, видно. Не то что со мной.
Мать посмотрела на Лену удивлённо.
– Ладим? Ох. Всякое было.
– И ругались?
– Ещё как!
– А я думала мирно у вас все.
– У нас копромисс, – сказала мама новое для себя слово.
– Ух ты, какие ты слова знаешь!
– Это не я, это Танюшка. Было три коровы, стала одна – копромисс. Копали руками, теперь платим за культиватор – копромисс. Кабанчиков редко берём – он жа. В общем, я уступаю, вот и она. А знаешь, что думаю: вот помру я, она тут же все хозяйство распродаст. Надоело ей все. Так может и не тянуть, а? Как думаешь?
Такого поворота Лена от матери не ожидала. То про доски к сеннику, а то...продать...
– Ты серьезно, мам? Или проверка это какая?
– Да какая проверка! – она откинулась на скамье, посмотрела вдаль, – Я уж давно об этом думаю. Все кажется, есть пока силы, так надо ломаться. Так и проломались всю жизнь сами, боялись с голодухи околеть. А теперь вот и Танюшка... и ты. Но ведь времена-то изменились... Все думали мы, что без наших сбережений дети и внуки пропадут, а они вон и не думают пропадать, живут лучше нашего.
– Признаюсь, мам – устала я тут на хозяйстве. Чего уж. А Татьяна уж в перевалку ходит, раньше не ходила.
– Да. Вижу. Получилось, что не хозяйство – для детей, а дети мои – для хозяйства. Она уж давно молоко барчукам сдает, а мне все врёт, что торгует. И тебя вот подучила.
– Так ты знаешь?
– Знаю. Чего уж...
– Хочешь ещё тайну про Таньку выдам?
– Тайну? Какую?
– Она калоши тебе новые купила, а сказала, что старые заклеила.
– Да ты что! Вот ведь! Это ж надо. А я, дура, верила, что двадцать лет их ношу, что отцовы ещё, – и сказала это мать совсем не так, как сказала бы раньше. Прощая на ходу, сказала.
На следующий день застала Лена возле радиоприемника всхлипывающую мать. Такой сильно плачущей она ее, пожалуй, и не видела.
– Мам, что случилось? – поставила ведра с молоком на скамью.
Мать утирая слезы, всхлипывая трижды к ряду, ответила:
– Историю тут рассказали. Притчу, значит...
– Господи, что за притча такая?
– Не перескажу, наверное. В общем, одна бабенка молодая велела мужу мать убить, а то мол брошу тебя. А тот слабохарактерным был, взял да и убил. А жена ему не верит, принеси, говорит, сердце материнское. В доказательство, дескать. Вот он вырезал сердце, несет в избу, да и запнулся о порог. А сердце это у него в руках и заговорило: "Осторожно, сынок. Не ушибся ли?"
Мать прикрыла лицо руками, заплакала опять. Лена подошла, обняла маму.
– Лен, бушь звонить Танюшке-то, – сквозь всхлипы проговорила мать, – Так скажи: приедет, продадим Феньку, а Борьку зарежем. Хватит уж...
***
– Але, как вы, Лен? Не сдохла там еще?
– Все нормально,Тань. Не волнуйся. Новости есть.
– Новости? Какие?
– Их несколько. Первая – мама знает про молоко. Ну, что не продаешь на Липовой. Это не я, я не говорила, она давно уж знает.
– Знает? Ничего себе... А ещё что за новости?
– Она знает про калоши.
– Откуда? Тоже давно знает?
– Нет, это уже я выдала.
– Лен, чего у вас там происходит? Может приехать мне?
– Ничего не происходит. Вернее, всё идёт нормально. Вечером телевизор смотрим. Не надо приезжать, что ты! Хорошо все.
– Ладно. Это все новости?
– Нет. Ещё есть. Это уже мать просила передать: приедешь, корову продавать будете, и кабана резать.
– Ле-ен... У вас точно все в порядке?
– В полном. Не волнуйся, дорогая сестрица. Все в полном порядке. Просто, наверное, мама скучает по тебе, и поняла, наконец, как сильно она тебя любит. И меня. Нас с тобой любит.
– Больше, чем Феньку?
Обе сестры рассмеялись до слез ...
***
🙏🙏🙏
Человек любит свою мать, почти не сознавая и не чувствуя этого, потому что это для него так же естественно, как дышать. Никакая другая привязанность несравнима с этой. Но сколько сложностей, сколько....
Делитесь историей, друзья, если она понравилась.
(Автор Рассеянный хореограф)
Следующая публикация
Нет комментариев