Волшебный крючок

КАК ДЫМ ПОЖАРА, ТУЧА ШЛА...

Как дым пожара, туча шла.
Молчала старая дорога.
Такая тишина была,
Что в ней был слышен голос Бога,
Великий, жуткий для земли
И внятный не земному слуху,
А только внемлющему духу.
Жгло солнце. Блёклые, в пыли,
Серели травы. Степь роняла
Беззвучно зёрна - рожь текла
Как бы крупинками стекла
В суглинок жаркий. Тонко, вяло,
Седые крылья распустив,
Птенцы грачей во ржи кричали.
Но в духоте песчаных нив
Терялся крик. И вырастали
На юге тучи. И листва
Ветлы, склонённой к их подножью,
Вся серебристой млела дрожью -
В грядущем страхе божества.
1912

КУМА

Дачи в сосновых лесах под Москвой. Мелкое озеро, купальни возле топких берегов.
Одна из самых дорогих дач недалеко от озера: дом в шведском стиле, прекрасные старые сосны и яркие цветники перед обширной террасой.
Хозяйка весь день в лёгком нарядном утреннем платье с кружевами, сияющая тридцатилетней купеческой красотой и спокойным довольством летней жизни. Муж уезжает в контору в Москву в девять утра, возвращается в шесть вечера, сильный, усталый, голодный, и тотчас идёт купаться перед обедом, с облегчением раздевается в нагретой за день купальне и пахнет здоровым потом, крепким простонародным телом...
Вечер в конце июня. Со стола на террасе ещё не убран самовар. Хозяйка чистит на варенье ягоды. Друг мужа, приехавший на дачу в гости на несколько дней, курит и смотрит на её обнаженные до локтей холёные круглые руки. (Знаток и собиратель древних русских икон, изящный и сухой сложением человек с небольшими подстриженными усами, с живым взглядом, одетый как для тенниса.) Смотрит и говорит:
- Кума, можно поцеловать руку? Не могу спокойно смотреть.
Руки в соку, - подставляет блестящий локоть.
Чуть коснувшись его губами, говорит с запинкой:
- Кума...
- Что, кум?
- Знаете, какая история: у одного человека сердце ушло из рук и он сказал уму: прощай!
- Как это сердце ушло из рук?
- Это из Саади, кума. Был такой персидский поэт.
- Знаю. Но что значит сердце ушло из рук?
- А это значит, что человек влюбился. Вот как я в вас.
- Похоже, что и вы сказали уму: прощай.
- Да, кума, сказал.
Улыбается рассеянно, будто занятая только своим делом:
- С чем вас и поздравляю.
- Я серьёзно.
- На здоровье.
- Это не здоровье, кума, а очень тяжёлая болезнь.
- Бедный. Надо лечиться. И давно это с вами?
- Давно, кума. Знаете, с каких пор? С того дня, когда мы с вами ни с того ни с сего крестили у Савельевых, - не понимаю, какая нелёгкая дёрнула их позвать крестить именно нас с вами... Помните, какая метель была в тот день, и как вы приехали вся в снегу, возбуждённая быстрой ездой и метелью, как я сам снял с вас соболью шубку, и вы вошли в залу в скромном белом шёлковом платье с жемчужным крестиком на слегка открытой груди, а потом держали ребёнка на руках с завёрнутыми рукавчиками, стояли со мной у купели, глядя на меня с какой-то смущённой полуулыбкой... Тут-то и началось между нами что-то тайное, какая-то греховная близость, наше как бы уже родство и оттого особенное вожделение.
- Parlez pour vous*... [Говорите за себя... - с фр.]
- А потом мы рядом сидели за завтраком, и я не понимал - то ли это от гиацинтов на столе так чудесно, молодо, свежо пахнет или от вас... Вот с тех пор я и заболел. И вылечить меня можете только вы.
Посмотрела исподлобья:
- Да, я этот день хорошо помню. А что до леченья, то жаль, что Дмитрий Николаевич нынче ночует в Москве, - он бы вам тотчас посоветовал настоящего доктора.
- А почему он ночует в Москве?
- Сказал утром, уходя на станцию, что нынче у них заседание пайщиков, перед разъездом. Все разъезжаются - кто в Кисловодск, кто за границу.
- Но он мог бы с двенадцатичасовым вернуться.
- А прощальное пьянство после заседания в "Мавритании"?
За обедом он грустно молчал, неожиданно пошутил:
- А не закатиться ли и мне в "Мавританию" с десятичасовым, вдребезги напиться там, выпить на брудершафт с метрдотелем?
Она посмотрела длительно:
- Закатиться и меня одну оставить в пустом доме? Так-то вы помните гиацинты!
И тихо, будто задумавшись, положила ладонь на его лежавшую на столе руку...
Во втором часу ночи, в одном шлафроке, он прокрался из её спальни по темному, тихому дому, под чёткий стук часов в столовой, в свою комнату, в сумраке которой светился в открытые на садовый балкон окна дальний неживой свет всю ночь не гаснущей зари и пахло ночной лесной свежестью. Блаженно повалился навзничь на постель, нашарил на ночном столике спички и портсигар, жадно закурил и закрыл глаза, вспоминая подробности своего неожиданного счастья.
Утром в окна тянуло сыростью тихого дождя, по балкону ровно стучали его капли. Он открыл глаза, с наслаждением почувствовал сладкую простоту будничной жизни, подумал: "Нынче уеду в Москву, а послезавтра в Тироль или на озеро Гарда", - и опять заснул.
Выйдя к завтраку, почтительно поцеловал её руку и скромно сел за стол, развернул салфетку...
- Не взыщите, - сказала она, стараясь быть как можно проще, - только холодная курица и простокваша. Саша, принесите красного вина, вы опять забыли...
Потом, не поднимая глаз:
- Пожалуйста, уезжайте нынче же. Скажите Дмитрию Николаевичу, что вам тоже страшно захотелось в Кисловодск. Я приеду туда недели через две, а ею отправлю в Крым к родителям, там у них чудная дача в Мисхоре... - Спасибо, Саша. Вы простокваши не любите, - хотите сыру? Саша, принесите, пожалуйста, сыр...
- "Вы любите ли сыр, спросили раз ханжу", - сказал он, неловко смеясь. - Кума...
- Хороша кума!
Он взял через стол и сжал её руку, тихо говоря:
- Правда приедете?
Она ответила ровным голосом, глядя на него с лёгкой усмешкой:
- А как ты думаешь? Обману?
- Как мне благодарить тебя!
И тотчас подумал: "А там я её, в этих лакированных сапожках, в амазонке и в котелке, вероятно, тотчас же люто возненавижу!"

В ДАЧНОМ КРЕСЛЕ, НОЧЬЮ, НА БАЛКОНЕ...

В дачном кресле, ночью, на балконе...
Океана колыбельный шум...
Будь доверчив, кроток и спокоен,
Отдохни от дум.
Ветер приходящий, уходящий,
Веющий безбрежностью морской...
Есть ли тот, кто этой дачи спящей
Сторожит покой?
Есть ли тот, кто должной мерой мерит
Наши знанья, судьбы и года?
Если сердце хочет, если верит,
Значит - да.
То, что есть в тебе, ведь существует,
Вот ты дремлешь, и в глаза твои
Так любовно мягкий ветер дует -
Как же нет Любви?
1918