Предыдущая публикация
Оля пожала плечами.
Да, она немного раскисла, глаза на мокром месте, грустно как–то. И даже новая кухня не радует.
— Не знаю, Юр… Столько всего здесь было… Жалко. Смотри! — подошла она к стенке, на которую падал тусклый дневной свет. — Следы остались от фотографий. Тут твоя была, тут — мамина, а здесь Петька с Валькой «висели». У них самая красивая рамочка, с золотыми завитками.
Юрик усмехнулся.
— Не тут Петька с Валькой висели и висят, а у нас на шее! — Он похлопал себя по загривку. — И дальше будут тут своими фоторамочками золотыми царапать, если ты их от своей юбки не отцепишь. «Петенька! Ты надел теплые носочки? На улице холодно!», «Валечка, тебе погладить блузочку? Доченька, не трогай утюжок, обожжешься!» Дочке двенадцать лет, а она всё в кукол играет! Тьфу! Я вот в этом возрасте сам себе школьную форму гладил!
— Ну да! В те редкие дни, когда твоя бабушка Нюра уезжала к сестре, и ты оставался на произвол судьбы и вечно занятых родителей, а твой классный руководитель был из военных, любил порядок и за форму ругал. Ой, Юр, не начинай! Успеет Валюша ещё и нагладиться, и наготовиться, и… Да всё успеет, не заметим, как… — Ольга вздохнула.
Новую квартиру им обещали, ещё когда близнецам было по три года. Вот–вот построят, вот–вот переселят, вот–вот… Ждали, надеялись, ремонт не делали, потому что жалко тратить силы, деньги, а потом съехать. Ой, как ждали её, обещанную новенькую квартиру! Иногда, когда было особенно грустно, Ольга лежала и мечтала, как всё будет хорошо у них там, на новом месте. Шторы непременно с кистями, гардины даже. И окна чтобы в пол, и ламинат, как у всех! И не будет всего этого хлама, который сейчас заполняет квартиру до полотка, а выкинуть его жалко. Старые детские игрушки, манежик, лыжи для четырехлетних близнецов, Юркины контейнеры с какими–то запчастями.
«Запчастями» называлось всё, предназначение чего объяснить было трудно, а выкинуть опять же жалко. Кусочки провода, проволока, вывинченные откуда–то винтики, петли от дверей, задвижки, защелки, шпингалеты — всё бережно хранилось, перейдя к Юре по наследству от деда, мужа бабы Нюры.
— А помнишь, Юр, как твоя бабушка, уже совсем старенькая, к нам сюда приехала с дачи, и у неё было полное лукошко малины. Она специально для тебя привезла, а ты в командировке. Она все перепутала, утром рано–рано собрала, на электричке к нам добралась, а тебя нет… — Лёля кивнула своим воспоминаниям. — Она тогда уже многое путала…
— Да… Хорошая была женщина, — кивнул Юра. — Деда строила, правда, как генерал. Мама её боялась моя, а когда бабушки не стало, сказала, что осиротели мы. Странное какое–то слово «осиротели». Как будто голым вдруг стал, всю одежку с себя сбросил и стоишь на берегу, и холодно тебе, а прикрыть некому, ты один…
Оля погладила его по плечу.
— Она нам ту вазу подарила на свадьбу, помнишь? Ну из цветного стекла, очень красивую, помнишь, Юр?
— Помню. На серванте стояла. И ведь сколько простояла! А потом Петя вырос и грохнул её, вазу бабушкину. — Юрик вздохнул, потянулся к карману, где лежали сигареты, но Оля перехватила его руку, прижала к своей щеке.
— Петя ее случайно разбил… Он тогда сам испугался, а ты ещё ремень схватил, воспитатель… — сказала она тихо. — Валя на нее похожа немножко.
— Нет! — насупился Юра. — Валька похожа на твою маму. Ты извини, конечно, но у бабы Нюры такого характера никогда не было! — Он сказал это так строго, безапелляционно, так сдвинул брови, что Оля, глядя на мужа в оставшееся на стене старенькое, помутневшее по краям зеркало, даже рассмеялась.
— Чего ты? Всё тебе весело! — возмутился как будто Юра. — Дочка растет деспотом, а ей весело! Ваша порода, Борисовская. У нас, Сергеевых, все без закидонов!
Жена закивала, стала гладить мужчину по спине.
— Да, мой хороший, да! Сергеевы совсем другие.
Ей было сейчас приятно соглашаться с Юриком, хвалить его, тешить фамильное любование. Кто–то скажет, что это глупо, а ей так не казалось. Юре сейчас тоже тяжело, даже больше, чем Лёльке. Это же его квартира, с детства, вся жизнь тут прошла, здесь он катал машинки на шерстяном, с черными узорами ковре, здесь строил свои самолеты из фанеры, а мама ругалась, потому что вся комната была в стружке. Здесь он впервые поцеловался с девчонкой, на своем дне рождения. Родители тогда ушли к соседям, чтобы не мешать ребятам, осталась только бабушка Нюра. Вот она–то, зоркая орлица, и увидела беспредел, творящийся на балконе. Компания подростков тут же отправилась по домам, а Юрик сел делать уроки. Баба Нюра и сама потом не смогла объяснить, за что на него наругалась.
— Да я это самое… — оправдывалась она перед сыном. — А вдруг чего?!..
Как могло что–то случиться «вдруг», и что это за «чего», она не пояснила, только подняла вверх указательный палец и потрясла им перед носом родственников. Дед усмехнулся и в свою очередь оценил поступок Юрика по достоинству, мол, созрел парень.
А Сам Юрка в тот момент вообще был как во сне, помнил только, что от той девчонки пахло лимонадом и клубничной жвачкой. Помнил ещё прилипшее к оконному стеклу бабушкино лицо, её прищуренные глаза. Первый поцелуй…
Здесь, в этой квартире, Юрик сообщил, что провалил экзамены в институт и уходит в армию. Провожали его всем двором. Так уж вышло, что остальная молодежь в доме была женского пола, Юра отдувался за все квартиры этой уютной, выкрашенной в кремовый цвет четырехэтажки.
И тогдашний Юра, и баба Нюра, и родители — все отражались в этом забытом при переезде зеркале. Как вот сейчас Ольга отражается в нем…
Сюда, в эту квартиру Юра привел свою жену. Родители тогда съехали к родне, дав молодым простор, но баба Нюра оставить «молодняк», как она называла супругов, не могла. Или просто хотела насладиться их счастьем, любуясь тем, как Юра, думая, что она не видит, обнимает свою молодую жену и нежно целует её в шею. А баба Нюра улыбается. «Прямо как Мишенька мой! — шепчет она. — Вот также лобызал…»
Дед умер года за полтора до Юркиной свадьбы, внезапно, никто не ожидал, что этот мощный, крепкий старик, — ручищи что колесо автомобиля, ноги — две сваи, бородища как лопата, — упадет однажды и больше уж не встанет.
В этой квартире его поминали, сюда он, как уверяла Нюра, приходил еще года два, всё свои медали искал, по шкафам рыскал.
— Да зачем они ему, мам?! — спрашивал удивленный Александр, Юрин отец. От слов матери ему становилось не по себе, хотя Ирину, жену, он уверял, что «во всякое такое» не верит.
— А затем! — строго одергивала непонятливого сына Нюра. — Я говорила, надо с ними схоронить, с медалями, а ты уперся! Вот он теперь без них и скучает!
Так ли это или нет, кто ж знает! Но Нюра потом рассказала соседке, что коробочку с наградами на видное место положила, чтобы Мишеньке было удобно их рассматривать.
— И чего? — шепотом спрашивали соседки. — Помогло?
— Кажется, да! — с грустью кивала женщина. — Не приходит больше…
Здесь, в этой квартире, Оля ходила со своим огромным животом, носила близнецов, натыкалась на углы и плакала, потому что давно перестала видеть свои ноги. А Юра улыбался, называл её ласково «Лунтиком» и тер ушибленные места, особенно там, где она не дотягивалась.
Тогда не стало уже бабы Нюры, и квартира была полностью во власти Юры и Ольги. Комнату бабушки сделали детской, и иногда, Лёлька, конечно, не признавалась мужу, но ей казалось, что его бабушка приходит ночью, стоит у кроваток.
— Да чушь это всё! То муж её всё приходил, то она! — отмахивалась свекровь от робких Олиных рассказов. — Ещё скажи, что домовой там у вас завёлся. Просто форточки получше закрывайте, и тогда не будет всякая ерунда мерещиться.
А Оля точно знала, что баба Нюра там. И это было не страшно, а скорее приятно, как будто есть ангел, который всегда рядом.
Он был рядом в тот страшный вечер, когда Юра пришел домой, весь избитый.
Оля тогда всё ждала его, звонила, а он не брал трубку. На улице осень, через окно вообще ничего не видно, такая темнота, ветер, дождь поливает, а Юры нет и нет.
Оля позвонила Юриному коллеге по работе, тот сказал, что давно уж все разошлись.
Часов в десять вечера раздался звонок в дверь. Юра… Избили, утащили сумку, в ней кошелек и телефон, все документы, ключи.
— Ничего, Лёлька, ничего! — храбрился, дыша со свистом, муж. — Я их всех запомнил! Всех до единого! Вот нелюди! Такую мне физиономию испортили. Я ж был Ален Делон, а теперь кто? Дядя Митя из автомастерской, тот, что вечно нетрезв и со столбами обнимается… Нееет! Я, Оль, их найду!
— Найдешь, конечно, найдешь! — утешала его Ольга, а сама еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. Они сидели на кухне, Юрка морщился от того, что было больно, потом попросил водки.
Оля молча налила себе и ему. Выпили. Юра, опершись на руки, смотрел на жену, вздыхал, а потом тихо сказал:
— Знаешь, я там полз когда, думал — всё, не сдюжу, так что–то сердце прихватило. А потом тебя представил, и полегчало. Оль, спасибо тебе, что ты и ребята у меня есть…
Он ушел спать, а Ольга наконец–то всласть поплакала. Он, её муж, где–то полз, а она не знала, не искала, не бегала по улицам… Господи, как же она его любит!
А баба Нюра как будто стояла рядом, даже её духами в воздухе повеяло, стояла и жмурилась, как делала, когда волновалась. Она тоже очень ждала Юрку сегодня, и он пришел…
… Прошлись по комнатам, проверили, всё ли собрали, открывали дверцы шкафов, ящики комодов. Мебель решили всю новую купить, а эту… Эту на выброс, чего уж, гулять так гулять! Не жалко!
— Смотри, Валька какая малюсенькая была! — вдруг показала нарисованную карандашом полосочку на дверном косяке Оля. — И ты рядышком. Ноздря в ноздрю, так сказать!
Юрик прищурился, стал рассматривать «зарубки», указанные рядом года, улыбнулся.
— Да, легендарная досочка, я тут с младенчества. Мама рассказывала, что баба Нюра меня прислоняла, я ещё и голову–то толком не держал, а она уже рост отмечала. Петька–то всегда помельче как–то был, да? — поднял он глаза на жену. Та кивнула. — А давай эту доску отдерем и с собой возьмем? — предложил Юра, но вспомнил, что инструменты уже все увез, и махнул рукой.
Побродили ещё немного по квартире, но нужно было ехать к Олиным родителям, где пока обитало семейство, а завтра галопом в новострой, обустраиваться.
— Поехали! Пора! — скомандовал Юрик, взял Лёльку под руку, потащил в прихожую.
— Да не дергай меня, я сама пойду! — возмутилась она.
— Знаю я, как ты пойдешь! — буркнул Юра. — Ещё два часа сантименты свои будешь разводить, потом всплакнешь, потом мы сядем пить чай и…
— Некуда садиться, Юр. Стульев нет, — резонно заметила Ольга, надела куртку. — Пошли уже, чего ты копаешься?!
А он не копался, он оглядывался. Напоследок. В который раз…
«Квартира — это ж не просто коробка! — рассуждал, стоя в автобусе, Юра. Его потянуло на философствования. — Это ж атмосфера. А вот как её перевезти?! Никак. С нуля всё приходится делать. И всё равно выйдет не так… Да вообще, чего там говорить, хорошая была квартира, «намоленная»! — заключил он и кивнул сам себе.
Сюда, в эту квартиру вернулась Оля, хотя могла и не приехать тогда. Супруги об этом никогда не вспоминали, но у Лёльки случился роман с каким–то сотрудником. Она стала приходить позже, кто–то ей писал, она отвечала, — в общем, классика жанра. А потом вообще сказала, что в командировку уезжает. Вальке с Петей тогда было от силы года четыре, их же надо как–то собрать в садик, а это всегда делала Оля.
— Ну ничего! — с вызовом сказала она, глядя свысока на мужа. — Я же как–то справляюсь! Ну хочешь, маму позови!
Нет, он не стал звать маму, он только очень боялся, что Оля не вернется. Тогда у них было какое–то тяжелое время, как будто разлюбили друг друга, охладели. А вдруг не приедет домой?!..
От этой мысли у него сразу потели руки, и Петька выдергивал свою ладошку, потому что не любил, когда у отца руки потные.
— Пап, ну опять! — осуждающе сопел мальчик, вытирая свою ладошку о штаны.
— Извини, сынок, не буду больше! — виновато кивал Юрик. — Само как–то…
Не признаешься же сыну, что это страх, обычный, простой страх, страх того, тебя бросят…
Она вернулась. Сама в тот вечер забрала близнецов, приготовила ужин, а потом села на кухне и зажмурилась.
— Господи! Как же можно было так запутаться?! — шептала Оля, комкая в руках полотенце. — Юрка ко мне тогда полз, потому что без меня он жизни не представляет, а я его променять хотела…
Нет, с тем «товарищем» у неё так ничего и не случилось. Увидев Лёльку в купальнике у бассейна, он сказал, что передняя стенка живота у нее слишком слабая, надо качаться, да и руки полноваты, тут следует подобрать усиленные тренировки, а ноги… Ну ноги средние, тут уж что уродилось. Да, так и сказал: «Уродилось!»
Оля почувствовала себя тогда, как лошадь на продаже, а он ковбой, выбирает себе новую кобылку. И стало противно — от самой себя, от того, что он, этот ковбой, так нагло её рассматривает. И она уехала домой, где никто не осудит её за животик и руки, и будет целовать её ноги, даже если они не теми уродились…
Ту историю старались забыть, самое главное, что вернулась домой. Домой, к Юрке и детям. Домой, куда и надо возвращаться всегда.
… Последние дни перед новогодними праздниками прошли в суете. Юрик ругался со сборщиками мебели, которые ещё взвинтили цены, Ольга все порывалась убраться, помыть полы, но какое там! Постоянно ходят чужие люди в уличной обуви, толку тогда от этой уборки!
Вальку с Петром пока оставили у бабушки с дедом, чтоб не мешались под ногами.
Но сам Новый год должны были встречать уже на новом месте.
Собрали шкафы, кухню, Оля наконец навела чистоту, даже елку поставили, тоже новую, искусственную, с шишками и белыми пятнышками на кончиках веток. Новая гирлянда мигала по заданной программе, новый стол уже был накрыт праздничной скатертью. Оставалось только приготовить еды. Гостей не ждали, новоселье решили отложить на неделю–две.
Юрик тридцать первого работал, Оля тоже. Дети ушли к друзьям, обещали быть к вечеру.
— Жалко всё же, что дом сломают, и нельзя будет туда прийти, — в который раз затянула свою песню Лёлька.
— Брось! Через пару месяцев и не вспомнишь, как и что было раньше. К хорошему, Оля, быстро привыкаешь! — справедливо заметил Юрик. Квартиру–то они взяли с доплатой, большей по метражу, а значит, просторней. Только совсем глупыш этому не порадуется! — И вообще, заканчивай эти разговоры, тлен это всё! И не надо больше об этом говорить, и ездить туда не надо. Новый дом, новая жизнь, новые традиции, новые вороны, вон, каркают! Петька, не ковыряй новую скатерть! Валентина, крошки же падают, а тут пол мать три часа вчера мыла! — заворчал он на детей. Те насупились.
Сегодня, честно говоря, все не выспались, на новом–то месте…
А Оля старательно радовалась, как велел муж, и закончила «эти разговоры», но вздыхала, это же ей не запретили!..
… — Кто вообще придумал работать тридцать первого?! — возмущался Юрин начальник, Роман Палыч. — В какой отдел не зайдешь, везде наливают. Я так до ночи не дотерплю, окосею. Юрка! А ты это куда собрался? — вдруг окликнул он уже почти улизнувшего сотрудника.
— Да я ж предупреждал, мне надо… Ну там по делам… — промямлил мужчина. — В баню иду, во! — потряс он портфелем, совсем как из фильма. — И веник же у меня есть, тут!
— В баню? Ну затейник! — покачал головой Ромка. — Хорошо! Иди, помойся, в новый год с чистым телом. Светик! — кивнул он сидящей за столом девушке. — Надо такой лозунг написать и всех в баньку в следующий раз пригласить. Ага?
— Ага, — вяло отозвалась Светик. — Только этого нам не хватало!
— Так я пойду, Роман Палыч? — уже стоя в коридоре, заканючил Юрик. — Очень нужно, вот прям сильно!
— Иди, жене привет, — махнул рукой Рома. — И ты, Света, иди. Сидишь тут, как вчерашнее шампанское, ни пузырьков, ни игристости. И вообще, чего вы это шампанское так любите?! Гадость жуткая!
Он ещё что–то бубнил, рассказывая сидящей на столе и улыбающейся ему фигурке Будды, что и «Мадам Клико» он пробовал, и «Дон Периньон», а всё одна гадость, изжога потом только!
Будда улыбался и молчал, а Роман Палыч тем временем плеснул себе «на два пальца» коньяку, выпил, поздравив «всех присутствующих» с наступающим…
— Пап! А мама скоро приедет? Мы уже дома. Бабушка спрашивает, курицу ставить? — услышал Юрик голос сына в смартфоне. — И ты когда будешь?
— Я еду уже! Пробки… — протянул Юра.
— Какие пробки, ты же на метро! — одёрнул его сообразительный Петька.
— Человеческие! — нашелся не менее сообразительный Петин отец. — Ждите!
Он ехал! Очень торопился. Только не в ту сторону.
Он почти бегом припустился от остановки к дому, который уже огораживали под снос.
— Куда, мужик?! — окликнул его охранник будущей стройки.
— Надо!
— И тебе надо? Ну беги. Деньги что ль под половицей забыл? — засмеялся зычно мужчина в форме и закурил. Холодает, а ему тут куковать всю ночь, охранять развалюху.
Юрий распахнул дверь подъезда, взбежал по ступенькам, остановился перед знакомой, кожзамовской дверью с порезом на правом нижнем уголке, который он когда–то случайно оставил коньками. Из пореза торчал поролон.
Дверь была приоткрыта. Дом пока не обесточили, и внутри квартиры горел свет. Кто–то как будто шарил там по полкам, двигал что–то.
— Мародёры! — с отвращением подумал Юрик. — Надо же! Добрались–таки!
Он осторожно прокрался в прихожую, машинально снял ботинки, «чтобы не наследить». Глупый! Тут теперь можно не то, что следить, тут можно вообще вандализмом заняться, ободрать обои, повскрывать паркет, теперь уже никто за это не отругает!
Юра в детстве всё мечтал подцепить ломиком пару паркетин и поглядеть, что там, под ними. Дед его задумку не одобрял, ломик не давал, но потом, пошушукавшись с бабой Нюрой, все же провел вскрытие полов, но так, чтобы Юркины родители ничего не заметили.
Поглядели с дедом в дырку, поцокали языками, да и закрыли всё обратно. Ничего там интересного, оказывается…
Юрий почувствовал сейчас, как вспотели его руки. Петя бы отругал за такое!
Осторожно ступая, мужчина пошел к кухне. Там затихли, видимо, насторожились.
Юрик увидел через мутное стекло двери силуэт, приготовился на всякий случай к драке и рывком открыл створку.
Перед ним, виновато пряча что–то за спиной, стояла Оля в пальто и сапогах.
Юра нахмурился, строго посмотрел на неё, спросил:
— Тебя дети дома ждут и курица! Что ты тут делаешь?!
— Я… Ну, понимаешь, Юрок, я чашку здесь забыла… Хорошая чашка, вот! — Она вынула из–за спины чашку с нелепыми лошадьми на боку. Лошади как будто куда–то неслись, но выходило у них это как–то некрасиво. Валя всегда говорила, что у этих лошадей «плохой круп». Юрик в конских крупах не разбирался, но точно помнил, что чашку эту решили оставить вот как раз из–за этого уродства. — Ну, хорошая же… — Оля поставила чашку на подоконник.
Помолчали, глядя на лошадей, а те все неслись, нелепо поджимая свои ноги, куда–то вперед.
— А как же их круп? — уточнил Юрик. — Он же непропорциональный. Валентина не допустит такого в новом доме.
— Я с Валей договорилась, она переживет, — соврала Оля, улыбнулась.
И Юрик тоже улыбнулся.
— Нашла, значит, повод приехать, да? — с укором сказал он наконец.
Лёлька пожала плечами. Сколько Новых годов тут встречали же…
— А ты что тут? — перевела на него «стрелки» Оля. — Договорились же, что больше сюда не поедем!
— Я? Я просто так, приглядываю! — пожал плечами мужчина. — Мало ли чего!
— Ну вот и я приглядываю, — согласилась Лёля.
Юрик засопел, нахмурился, но потом, посмотрев на часы, махнул рукой.
— Ну и хорошо! И ладно! Помоги мне тогда! — Он быстро вынул из портфеля ломик и потянул жену в комнату. — Вот тут постой, подержи, а то мне по голове шарахнет.
Он стал отдирать деревяшку от дверного косяка, ту самую, что была с карандашными отметинами, гвозди с противным визгом выходили из древесины, сыпалась какая–то труха, но Юрик упертый, он отдерет!
Оля чихнула, схватила доску, смахнула с неё пыль.
— Всё! — довольно осмотрев свою работу, сказал ей муж. — Кони и доска поедут с нами. А дом пускай снесут поскорее, нет сил уже!
Досочку покамест прислонили к стене, а потом Юрик, расшаркавшись, пригласил Олю на танец. Они всегда на Новый год танцевали вальс, кружились по комнате, наступали друг другу на ноги, смеялись. Но раньше было тесно, везде мебель, а теперь…
— Всегда мечтала станцевать в большом зале, — сказала Оля.
— Так о чем и речь! — кивнул Юрик. — Бери от жизни всё!
Из мобильника лился вальс Прокофьева,
Из мобильника лился вальс Прокофьева, две фигурки кружились, путались в шагах, смеялись, а потом замерли.
— В последний раз… — прошептала Лёлька. — А потом даже вернуться будет некуда.
— Ну давай пофоткаемся на развалинах, — подмигнул ей Юра.
Сторож с улицы наблюдал вспышки в окне на третьем этаже, крякнул, мол, чего только люди не вытворяют, сплюнул. Ему было холодно и скучно…
Ольга с мужем потоптались ещё немного в прихожей и уехали, таща чашку и досочку.
Им вслед кивнула из зеркала баба Нюра. Она провожала их, крестила напоследок. В новую квартиру старушка уж не пойдет, неудобно ей там, не привычно…
… Валя и Петя удивленно смотрели на родителей, виновато мнущихся в прихожей.
— Ну и где вы были? — спросила дочь. — Ждем вас, ждем! На часы смотрели?
— Да мы на старой квартире… — залепетала, как школьница, Ольга, стала отводить глаза. — Забыли, вот, чашку.
— И доску! — выставил вперед свой трофей Юрик.
— Ну да, без коней и куска дверного косяка мы бы тут не выжили, конечно! — скептически усмехнулся Петя, а потом грустно добавил:
— Нас бы хоть взяли, тоже попрощаться…
Родители понуро пожали плечами…
Новый год на новом месте вышел чудесный, вкусный, добрый, веселый. На то он и Новый, чтобы быть хорошим!
Но и прошлые праздники тоже были «очень даже», с обоями в полосочку, как арестантская роба, с куцей елкой и снеговиком во дворе, с пирогами и детскими рисунками на кнопках, с самодельными гирляндами из цветной бумаги и форточками, через которые, по всеобщему убеждению, дед Мороз и пролезал в дом, входная дверь–то закрыта!
— Ну ладно, давайте–ка выпьем за то, чтобы в эту квартиру с нами переехало счастье. Не забыли мы его, а, Оль? — спросил Юрик жену.
— Да тут оно, сидит тихонечко, любуется, — ответила Оля. Валька вдруг расплакалась, все принялись её утешать, а за окном валил и валил снег, укрывая и охранника в той промерзшей будке, и дом, приготовленный под снос, и снеговика. А ещё он залетал в приоткрытую форточку пустой квартиры. Тоже, наверное, что–то там забыл или залетел попрощаться…
(Автор Зюзинские истории)
Следующая публикация
Комментарии 7