Предыдущая публикация
Сёстры (рассказ)
В деревню к тетке я приезжал каждое лето недели на две. Тетка окружила меня материнской заботой.
— С Ленинграда девок нынче наехало — ужасти! Да и наши подросли. Смотри, не нагуляй тут лиха с дурости! Тут есть такие бедовые...
Я слушал с замиранием сердца. Мысленно я был согласен на самый простенький роман, но только чтобы без стихов и вздохов. Еще в поезде я присматривал в памяти подходящую кандидатуру. Но кто из нас выбирает судьбу?..
Я только что закончил пробежку и — молодой и сильный — скинул с себя все и бросился в прохладную воду реки Великой. А когда всплыл — увидел двух девчонок, которые размахивали над головами полотенцами. Крупная собака, виляя хвостом, бежала за ними. Девочки сразу разглядели мои трусы на траве рядом с футболкой и захихикали, как дуры.
«Как дуры», видимо, было написано на моем лице, потому что старшая, черноволосая Лена, нахмурилась и воткнула руки в боки.
— Это наше место! А ну выходи!
Младшая спряталась у нее за спиной. Собака села рядом и зевнула.
— С какой стати? — получилось как-то жалко, но трудно найти достойный ответ, будучи без трусов.
— Выходи. Мы привыкли купаться без купальников. Тоже мне, Тарзан без трусов!
— А ты дура! — наконец сбросил я маску.
— Сам дурак! Натусь, глянь, наш Тарзан без трусов еще и хамит. Давай бросим его трусы в крапиву? А Рекс схватит его за ляжку.
— Эй-эй-эй! Хорош шутить!
— А мы и не шутим. Не люблю хамов. Проси прощения, а то собаку на тебя натравлю.
Рекс — овчарка немецкой внешности — встрепенулся и зарычал. Холодная вода обвивала мои чресла, руки я держал поднятыми, как немец под Сталинградом. Надо было кончать с этой унизительной комедией во что бы то ни стало.
— Простите, простите, простите! Пожалуйста. Мне холодно. Отвернитесь, я выхожу!
Девчонки пожали плечами и отвернулись. На берегу меня затрясло, то ли от холода, то ли от волнения. Натягивая на мокрые ноги свои белые, спортивные трусы, я споткнулся и упал. Ленка тут же обернулась.
— Бедный. Продрог совсем. Сам виноват, не надо было ругаться. Рекс, фу! Не бойся, он просто обнюхивает тебя. Ты откуда такой симпатичный? Из Ленинграда? А мы из Пскова с Наташей. Скобские.
Так состоялось наше знакомство.
Ленка была старше меня на два года, но в эти два года умещалось так много, что я был рядом с ней просто мальчишкой. Свою резкую южную внешность она унаследовала от матери — курдки, а фамилию от отца — полковника советской армии. Была какая-то красивая история в прошлом, как лейтенант Петров отбил в Закавказье у какого-то местного «Абдуллы» черноокую «Гюльчатай», как молодые скрывались от кровожадных родственников за крепостными стенами воинской части... теперь уже и не припомню подробности. В результате на свет появилась Ленка. Красавицей с обложки «Вога» ее трудно было назвать, но запоминалась она сразу и надолго. Черные глаза, черные брови, черные волосы, крупный нос с горбинкой — восточная воительница с неукротимым характером, своенравная и надменная. «Натусик», сестра, вобрала в себя славянские черты, она была светла и сероглаза, курноса, доверчива и смешлива, во всем слушалась старшую, но в том, как она упрямо поджимала губы, когда выслушивала упреки, проглядывалась непокорность грубой силе. Мы были с ней одногодки.
Жили сестры в соседней деревне на берегу реки в старом доме, который достался отцу по наследству. Отдыхали на Псковщине впервые, скучали и обрадовались мне, как забавной игрушке, которая могла скрасить скуку.
Моя тетка недолюбливала сестер и побаивалась Ленку, которую называла цыганкой и «ведьмячкой». Мне она говорила на полном серьезе.
— Ты с ней в лес не ходи. Заведет куда-нибудь, да и бросит дурака в болоте. Видел, какие у нее глазищи?
Видел. Когда тебе шестнадцать лет, то ты и сам не против, чтобы красивая ведьма утащила тебя в болото, но Ленка и правда вызывала во мне робость. В ней была какая-то необузданная властность, которая требовала узды. Как и всякая женщина, она томилась на свободе. Она словно ждала, что появиться, наконец, смелый и сильный джигит, который усмирит ее дикий норов, покорит своей воле и введет ее, покорную, в свое стойло.
А тут я. Совсем не джигит. Мальчик, который скорее ждет, когда его самого отведут в стойло, чем будет лезть на рожон или, что еще страшней, под юбку. Что взять с такого? Несколько дней Ленка приглядывалась ко мне, задирала и шпыняла, притворялась равнодушной и холодной, злой и сентиментальной, пока не поняла, все в пустую и даже хуже — я потянулся к младшей, поскольку нуждался в сочувствии и ласке.
Мы встречались на маленьком пляже, а потом шли в дом и там пили чай, играли в карты или в монополию, иногда с дедушкой Палей, соседом, иногда с его внуком, Васей — мальчиком робким, с белой, как одуванчик головой.
Наташа смеялась, дрыгала под столом ногами, пытаясь достать мои, показывала мне язык, вообще кривлялась, а Ленка смотрела на сестру удивленно, хмурилась и раздраженно обращалась ко мне.
— Ну, ты долго еще будешь думать? Философ. Ходи давай.
— Да пусть думает! — вступалась Наташка.
— Ой, а ты помолчи! Нашлась заступница.
Я торопливо ходил. Однажды я играл босиком и наши с Наташкой ноги столкнулись под столом, и не разбежались в разные стороны, но сначала застыли в сладком ужасе, а потом стали осторожно тереться друг об дружку — все настойчивей, сильней, все бесстыдней... Над столом наши лица не смели смотреть друг на друга и были бледны и сосредоточенны, а под столом ноги яростно совокуплялись и остановить их было невозможно!
После игры, прощаясь на крыльце, я старался заглянуть в Наташкины глаза, чтобы понять, насколько глубоко мы пали — может быть, это была детская игра и ничего больше? Но тогда зачем она так старательно, так испуганно прячет взгляд, почему краснеет? Почему у меня дрожат колени, и я боюсь смотреть в глаза старшей сестре, которая уже о чем-то догадывается? Но о чем? Разве наши с Наташкой ноги под столом говорили о любви?..
Поздним вечером, лежа на сеновале, я прямо физически ощущал прикосновение Наташкиных ног — теплых, преодолевающих робость силой мощного, древнего желания, которое сильней страха, сильней стыда, сильней любого осуждения.
Днем мы с Наташкой прятали свои чувства, как шпионы, лишь в редкие секунды, за спиной сестры, обменивались молчаливыми острыми жадными признаниями, что ждем с нетерпением, когда сядем за карточный стол и продолжим свою изнурительную сладкую любовную игру.
Но всему приходит конец. Однажды, на четвертый день, кажется, мы играли втроем, в молчании, слушая рассеянно по радио сводки с полей.
Я кидал карты невпопад, Наташка тоже, Ленка, наконец, возмутилась.
— Да вы что, белены объелись? Вы играете или...
Тут она нагнулась под стол и все увидела. Моя нога уже увязла между ног Наташки. От неожиданности та сжала свои и мы так и застыли. Ленка бросила карты на стол и откинулась на спинку стула.
— Та-а-ак... — протянула она задумчиво — а я смотрю, как будто чокнутые сидят... Понятно... Поздравляю. Первая любовь, да?
Внезапно Наташка вскочила и бросилась вон. Я тоже встал.
— Я пойду, пожалуй.
До самого вечера я тягал свою железяку во дворе, пока тетка не крикнула с крыльца.
— Ты хоть передохни! Надорвешься же, сумасшедший!
Нечего было и думать о сне. Я сбегал на реку и искупался. Усталость не пришла. Наоборот, как пожар, разгоралось волнение. Битый час я болтался вокруг деревни, а потом, отключив усилием воли мысли, бросился к сестрам в дом.
Казалось, они готовы были к моему визиту. Наташка с красными глазами сидела на кровати, старшая сестра у окна с журналом в руках. Я молчал. Они тоже. Радио в углу бубнило что-то про Пушкина.
— Наташ, тебя можно на минутку? — спросил я охрипшим голосом.
Сестры переглянулись, Лена едва заметно кивнула.
Мы вышли на крыльцо, молча спустились в речную долину, которая уже наполнялась вечерней прохладой. Перистые облака тумана висели над высохшим болотцем с порыжевшей осокой, где-то вдали крякали утки.
— Артур, я завтра уезжаю, — вдруг произнесла Наташка и шмыгнула носом. — Лена остается еще на неделю. У нас тут такое было... Лена говорит, что нам рано... Что мы глупости наделаем. А нам поступать надо.
— Да что случилось-то? Вы чего выдумываете?! Ничего и не было! Подумаешь — ерунда какая!
— Ерунда? — Наташка остановилась с широко распахнутыми глазами.
— Ну, я хотел сказать... это же несерьезно... Так, поиграли...
Наташа развернулась и быстро пошла вверх по тропинке. Я уныло зашагал вслед за ней. На крыльце я остановился. Из избы доносились взволнованные голоса, потом плач. Я сбежал с крыльца и пошел в надвигающихся сумерках куда глаза глядят... Ходил до утренней зори, по жнивью, по высокой и мокрой траве, продирался сквозь лен и горох, мимо темнеющих кустов, спотыкаясь о кротовьи норы. Уже на рассвете прокрался к сеновалу и проспал как убитый на перине до самого обеда.
— Загулял, мальцисечка мой, девки спать не дают, — говорила тетка, накладывая мне оладьев со сметаной. — Я и не слышала, как пришел.
«Да, загулял, — думал я, вспоминая, как выбирался из мокрых канав, — еще тот гуляка».
— Ты помнишь, что я тебе говорила про эту... ведьмячку? К ней не ходи!
К ней и пошел вечером. Не смог устоять. Иначе сгорел бы от разных мыслей.
Ленка была одна. Она сидела на кровати у горящего торшера, в синем коротком сарафане, поджав ноги, с книжкой, и отложила ее, когда я ввалился.
— А, герой-любовник пришел? Ромео? А Джульетта, увы, укатила на автобусе в Псков. Извини, но передать тебе ничего не велела. Записку тоже не оставила. Но могу тебя обрадовать — была грустна. Все-таки завладел ты ее сердцем, шельмец! С кем же мы теперь в карты играть будем? Может, дедушку Палю позвать?
Я сел на стул, не отвечая.
— Ты чего, как не родной, на стуле притулился? Садись ко мне, не бойся. Я не злая.
— Да я и не боюсь. Так...
— Сядь ко мне, я сказала! И дверь закрой!
Я невольно вскочил, навесил крючок на дверь. Сердце колотилось, как после стометровки. «Ну, вот и все!» — подумал как-то отрешенно, не понимая толком, что — все?
Кровать заскрипела, Ленка подвинулась, бросила книжку на пол.
— Не бойся, не укушу. Про Наталью забудь. Она еще дурочка совсем, но с норовом, как и я. Это у нас наследственное. Мама, когда замуж выходила, рассорилась со всей родней. Натусик придумала себе, что полюбит один раз и на всю жизнь. А вдруг, это ты? Тогда и тебе трендец, и ей самой кранты, извини за мой французский. Вы же голуби еще совсем. У тебя было по серьезному с кем-нибудь?
И тут я крупно соврал. Сам не зная почему.
— Было.
— Ну-у? — протянула Лена и обхватила меня сзади рукой за талию, — значит, ты уже взрослый совсем? А по виду и не скажешь. Значит, у тебя есть кто-то? И ты ее любишь?
— Она меня не любит, — продолжал врать я.
— Значит, ты плохо старался. А я тоже уже не девочка, Артурик. Нашелся добрый человек на первом курсе, просветил. Голову мне заморочил про любовь-морковь, а сам сбежал... Теперь в армии служит. Ничего, как видишь, пережила. Но ты не такой, правда? Теленок ты еще совсем. Соврал, что уже не мальчик? Признавайся...
Ее мягкая теплая ладонь залезла под рубашку и стала медленно продвигаться по спине. Голос стал глуше.
— Ты мне нравишься. Ты симпатичный. Стройный, как кипарис, а кожа нежная, как у девушки... А глаза у тебя — серые, а на солнце — голубые. Тебя девушки будут любить. Обожаю голубые глаза. У отца тоже голубые. А я в мать. Моя мама папу очень любит. Знаешь, в нашем народе все верные жены, до гроба.
Ладонь ее по-крабьи забралась на мою грудь и пальцы крепко сжали сосок. Я невольно дернулся.
— Тс-с-с! Это всего лишь массаж. Тебе ведь приятно? Да? Он тоже любил, когда я гладила его по спинке. Мурлыкал от удовольствия. А я хотела напоить его и отрезать ему яйца. Вот такая любовь была, Артур. Не боишься меня? Не бойся, дурачок, я не съем тебя, мы только поиграем...
Голос ее дрогнул, и она шумно сглотнула
— Встань на колени! На пол!
— Лена, у меня живот... кажется, аппендицит. Болит очень.
— Делай, что я скажу. Не бойся, миленький, я тебя не трону, мы просто поиграем, да? Хочешь поиграть со мной?
Я сполз на пол. Лена задрала сарафан, из-под которого вывалились груди с коричневыми сосками и, обхватив меня за затылок, прижала лицо к себе…
Больше всего меня поражало, что в такой интимно-бесстыжий момент по радио мужской голос продолжал бесстрастно вещать что-то про удои и центнеры с гектара. В некоторые мгновения мне казалось, что голос вот-вот откашляется и строго скажет: «Артур, вы чем там занимаетесь? С ума сошли? Я для кого все это рассказываю? Прекратите немедленно!»
Когда Лена приподняла бедра и стала стаскивать с себя трусы, я застонал и схватился за живот, который в это мгновение, действительно, громко урчал и пучился.
— Ты что? Правда болит?
Ленка склонилась надо мной.
— Может, съел что-нибудь? Э-э-э, да ты еще девственник. Боишься? Прости, я так сразу, накинулась... Ничего, мы сейчас поправим.
Она спрыгнула с кровати, поправила сарафан, и подошла к буфету.
— Самый лучший способ против нервяка — стопка самогонки.
Я вскочил, дрожащими руками заправил рубаху. Лицо горело, как после солнечного ожога.
— Потом, Лена, извини, больно... Правда!
Она поставила полную стопку на подоконник и уставилась на меня удивленно.
— Да ты что? Куда собрался? Сядь. Не дергайся. Да не бойся, я не буду к тебе приставать.
Сколько лет прошло, а я буду помнить эту минуту! В наступивших сумерках лицо Ленки сделалось матовым и зловещим. Я сгорал от стыда и был жалок, жалок!
А Лена внезапно сдулась. Плечи ее безвольно опустились, она обессилено опустилась на стул. Я вновь сел на кровать. Мой живот пел на все лады какую-то бесовскую серенаду. А радио все бубнило и бубнило про удои и урожаи, про обязательства и встречные планы, да под обоями скреблись и шуршали мыши.
— Ладно, проехали, — Лена встряхнула головой, — сама не знаю, что на меня нашло. Тошно.
— Ты его любишь? До сих пор?
— Ненавижу. И никогда не прощу. Но если бы сейчас он позвал меня — помчалась бы без оглядки.
Сказать мне на это было нечего. Лена подняла стопку с самогоном, пристально поглядела на нее и выпила мелкими глотками. Выдохнула с шумом.
— Да ты не ломай себе голову, я и сама не понимаю, что плету. Все нормально. Все прошло. Теленок ты еще совсем. Думаешь, у вас с Натальей серьезно?
Я пожал плечами. Какое там серьезно! С Ленкой было бы гораздо серьезнее. Но — поезд ушел, как говориться. Ленка была из тех, кто дважды не предлагает. Безумие может быть красивым, фарс — никогда.
— Я решила, завтра уеду. Хотела сразу, с Натальей, но из-за тебя осталась. Думала — обидела мальчика. Надо объясниться.
Так и закончилась эта история. Хорошо закончилась. Вроде бы и без результата, но память осталась на всю жизнь, и с каждым годом эта память почему-то становится все светлее и светлее.
---
Автор: Артур Болен канал Дзен "Фантазии на тему"
Следующая публикация
Нет комментариев