Бесстрашие и постоянная готовность остаться в совершенном одиночестве, наедине с чужими людьми, чуждыми взглядами, с годами приобретает новое качество, получая как бы официальный статус: Александра Оберучева становится монахиней (греч. «монос» — «один»). Оптина пустынь, в начале XX века еще благоухающая талантами старчества, — вот тот новый полюс и центр, к которому направляются теперь устремления и внутренние силы Александры Дмитриевны.
В 1917 году, по благословению своего духовного отца, старца Анатолия (Потапова), она поступает в Шамординскую обитель, в 1919 принимает постриг. Добросовестность и какая-то дотошная ревностность, с которой в молодости записывались лекции по внутренним болезням и оперативной хирургии, проступают теперь в новом ученичестве, в подробных дневниковых записях того, как двигаться к высотам уже не врачебного, но иноческого совершенства.
После смерти старца Анатолия, совпавшей с разгоном Оптиной и Шамордина, духовное руководство шамординскими сестрами переходит к о. Никону (Беляеву) – благодаря запискам м. Амвросии мы имеем редкую возможность познакомиться с его пастырским обликом и прочесть его последние предсмертные письма из Архангельской ссылки.
Рассказ о заключении и ссылке, в которую матушку отправили вместе с другими «оптинцами», становится все более сбивчивым, пунктирным, воспоминания обрываются на полуслове… Характерно, что последние слова воспоминаний — о температуре, о чьей-то болезни, слова, снова полные тревоги и скрытой заботы о страждущих. Скрытой, потому что вообще о собственных переживаниях, духовных ощущениях и пророческих снах, даже если они снятся, повествуется предельно скупо, стиль воспоминаний — суховатый и точный, стиль естественника и врача…

– Геронда, почему я не чувствую трудности от грехов моих, трудности, когда я размышляю или стараюсь представить трудности исхода моей души, трудности в прохождении мытарств? В молитве я стараюсь почувствовать себя слева от Судии, и не выходит, но беспрепятственно и без усилия я чувствую себя справа?
– Эх, Калека! Хорошо. Значит, ты этого не можешь понять? – Спрашивает он.
– Не могу, – отвечаю.
– В то мгновение, когда ты как послушник взвалил все свое бремя на мои плечи, ты облегчился. О каком поступке тебе давать отчет? В тот момент, когда ты все это взвалил на меня, все это ты уже отложил мне, и это все я уже взял. И вот – ты свободен! Как ты не пойдешь туда? Какая вещь тебе воспрепятствует? А если ты исполнишь свою волю, то бремя твое снова будет на тебе, и ты уже не будешь чувствовать себя так свободно. Это была правда – мы ничего не делали, прежде не спросив. Мы жили, как пришельцы на этой планете, и ожидали, когда нас позовет благой Бог на выход. Смерть мы считали за ничто.
Старец Ефрем Филофейский. Житие преп. Иосифа Исихаста. (Перевод иером. Серафима)
«Однажды я спросил старца авву Варсонофия: «Вла¬дыко, Писание говорит, что многими скорбьми подобает нам внити во Царствие Божие (Деян. 14 , 22), а я вижу, что не имею никакой скорби. Что мне делать, чтобы не погубить души своей?» Потому что я не имел никакой печали. Если случалось мне иметь какой-нибудь помы¬сел, то я брал дощечку и писал к старцу (когда я ещё не служил ему, то вопрошал его письменно), и прежде чем я оканчивал писать, чувствовал уже облегчение и пользу: так велико было моё беспечалие и спокойствие. А я, не зная силы этой добродетели и слыша, что многими скорбь-ми подобает нам внити во царствие Божие, боялся, что не имел скорби. Итак, как я объяснил это старцу, он отвечал мне: «Не скорби, тебе не о чем беспокоиться: каждый предавший себя в послушание отцам, имеет та¬кое беспечалие и покой». Богу же нашему да будет слава вовеки. Аминь.»
Преподобного отца нашего аввы Дорофея Душеполезные поучения. Поучение первое.
Вопрос 19. Прошение того же к тому же Великому Старцу чтобы он понес грехи его.
Брат! Хотя ты просишь о деле, превышающем мои силы, но покажу тебе меру любви, которая понуждает себя на то, что выше сил. По приверженности к тебе, я беру на себя и понесу твое бремя, только с тем, чтобы и ты взял на себя – хранить мои слова и заповеди, ибо они спасительны и ты поживешь непостыдно.

Почему мне Господь в детстве не дал старца, чтобы я не совершил своих глупых ошибок, не набил бы себе шишек и не получил бы тяжких ран, которые теперь не известно еще смогу ли я заживить или нет и смогу ли я научиться ходить духовно? А не дал потому, что душа должна созреть и появление старца в нашей жизни, это некий период нашей зрелости. К этому волнующему и решительному периоду Господь готовит нашу душу на всем протяжении жизни её духовного младенчества, пока она питается молоком. Для многих этот период затягивается до глубокой старости, а для других до конца жизни.
Встреча со старцем подобна явлению правды Божией в жизни греховного человека, которая полностью пронизана грехом, искажена душевными и духовными стереотипами. Поэтому эта встреча для многих всегда крайне болезненна, вызывает глубочайшие сомнения и требует решимости и глубинного акта веры: полного доверия своей интуиции и своему духу.
Православная традиция старчества скрывает в себе немало тайн неподвластных рассудку…