Предыдущая публикация
Запад и Европа – не синонимы
Мы до сих пор не ушли от западоцентричных схем прочтения русской истории
Андрей Фурсов
Запад и Европа – не синонимы. Запад – одна из форм европейскости, причём оказавшаяся дегенеративной, с сильной волей к культурно-демографической смерти. Европы были и есть разные. Запад – ядро капиталистической системы, оказавшееся разрушительным и даже враждебным по отношению к европейской цивилизации, России и русским и даже к белой расе. А есть русская православная Европа. Мы – русские европейцы, и именно европейскости, права на неё стремятся лишить нас определённые силы и на Западе, и дома.
Нам нужна русская история (или историология) как особая дисциплина – системная теория и история русского мира, русского уклада (русских способа производства и формации), русского миростроя – дисциплина со своими методологией, понятийным аппаратом, субдисциплинами… Пушкин заметил, что русская история нуждается в особой формуле, то есть, выражаясь современным языком, в особой теории, адекватной природе изучаемого объекта, а не навязывающей ей методы и понятия, как это делают марксисты и либералы.
В марксистской версии русской истории мы имеем искусственную диахронную «нарезку» некой целостности на формационные «куски» (феодализм, капитализм), что уничтожает эту целостность, по сути, навязывая ей такую терминологию, которая неадекватна изучаемому предмету. В либеральной версии мы имеем искусственное синхронное расчленение реальности на некие сферы в соответствии с базовыми объектами (рынок, политика, гражданское общество), которых в этой реальности либо нет вовсе, либо они играют маргинальную роль, но которые являются базовыми в иной, буржуазной реальности, порождая экономику, социологию и политологию в качестве средств их познания.
«Экономизация», «социологизация» и «политологизация» изучения русской (включая советскую и постсоветскую) истории приводит в изучении России к не менее, а может, и более плачевным результатам, чем формационный подход официального марксизма. В целом мы до сих пор не ушли от западоцентричных схем прочтения русской истории. Мы действительно не знаем русскую жизнь и воспринимаем её посредством сетки понятий не вполне ей адекватных: политика, государство (в смысле state), нация, класс.
Одной из главных задач центральной русской власти и одним из её фундаментальных правил было ограничение экономических аппетитов господствующих групп, эксплуатации ими населения – не потому что власть любила народ, она его не любила, в лучшем случае относясь к нему с холодным равнодушием. А потому что отчуждение продукта сверх некой типичной для местных условий хозяйственно-исторической нормы, нарушая «моральную экономику», вело к социальной поляризации, напряжению, восстанию, революции, олигархизации, крушению власти и распаду страны.
За всю её историю было только два серьёзных случая, когда власть срывалась и начинала эксплуатировать народ. Первый раз при Александре II – с 1860-х годов, что привело к смуте 1861–1933 гг. (убийство двух царей, две городские революции, две крестьянские и две гражданские войны – красных и белых в 1918–1921 гг. и «комиссаров» и крестьян в 1929–1933 гг.). Второй раз – с конца 1980-х.
Следующая публикация
Нет комментариев