История Приисетья. Часть 3
Ад и пекло. Документальный рассказ из истории Приисетья. Предисловие
Из далекого детства помню, что многие старики нашей деревни Батени носили шляпы довольно грубой работы, свалянные из овечьей шерсти. Подобную шляпу носил и мой дед Мокей.
Как-то он, имея плохое зрение, затерял свой головной убор и после долгих и напрасных поисков попросил меня, старшего внука, найти ему шляпу. Искать мне ее было не нужно, так как я приспособил ее под одно, на мой взгляд, полезное дело: в потрепанных полях я пробил гвоздем две дырки, продернул через них пеньковую веревочку и... готово ведро для поливки огорода. Воду шляпа не пропускала, несмотря на свой затрапезный и затасканный вид.
За подобное использование головного убора дед Мокей рассердился и укоризненно сказал: «Не дело делаешь, парень».
В те ранние годы детства я был страшно самостоятельным человеком, поэтому критику деда в свой адрес не принял и буркнул:
- Шляпы буржуи носят, а ты не буржуй.
- Смотри-ко, - удивился дед, - от горшка три вершка, а уж в политику лезет. Не буржуйская та шляпа, внучек, а крестьянская. Почитай более сотни лет носят мужики шляпы. Удобные они и износу им нет. Валял их в прежние дальние годы купец Битюков, а опосля сами научились их делать.
- Подожди, - пообещал он, - выберу свободную минутку, свожу тебя на Завод (с. Битюки иногда звали Заводом), покажу, где шляпы валяли, где винокуренный и стекольный заводы были.
Не выбрал дед свободной минуты, а бабушка Екатерина, с которой я как-то ходил на могилы умерших родителей деда (батеневские не имели своего кладбища, хоронили на Битюковском, около церкви), о заводах купца Битюкова знала мало, так как выросла в поселке Боровлянском ныне Курганской области. О Боровлянке и Стеклозаводском поселке она рассказывала много и подробно, особенно тогда, когда мы поехали в гости к ее родной сестре.
Помню, под вечер бабушка повела меня знакомить с родными местами. Красивые места в Боровлянке и Стеклозаводе, а воздух, настоянный на сосновых лесах, был чист и приятен.
Возле братской могилы жертв кулацко-эсеровского мятежа 1921 года, что была в центре поселка, она остановилась, помолчала, а потом тихо и печально проговорила:
- Запомни, внучек, лежит в этой святой могиле твой дядя, а мой племянник Николай Яковлевич Заверняев. 10 мая 1921 года его убили кулаки. Назначили его тогда директором стеклозавода, и поехал он в с. Першино принимать дела от первого красного директора, питерского большевика Кирисика Петра Николаевича, и погиб. Стеклозавод теперь носит имя Кирисика, а Николая Яковлевича тоже люди не забывают.
- Не забывай и ты добрых людей, что лежат в этой могиле, - говорила она мне в тот день, когда мы шли на кладбище в Битюки и проходили мимо братской могилы, где были похоронены битюковские коммунисты, погибшие в 1921 г. от рук кулаков: Иван Егорович Мякишев, братья Пановы, Дмитрий и Всеволод Никитичи.
Позднее я подробно изучил историю восстания, а в те годы помню одно - остановились мы у могилы, бабушка перекрестилась, прошептав что-то с болью в голосе, тяжело вздохнула и сказала:
- Лежат, соколы ясные, как наш Николай, и не ведают, что творится на белом свете.
... А на белом свете проходила коллективизация сельского хозяйства, в которой мой отец и дядя Федя принимали самое деятельное участие, за судьбу которых так беспокоилась бабушка, особенно после того, как пришел в наши Батени первый трактор «Фордзон», маломощный на сегодняшний день, но в те годы сильнее этой машины не было.
Трактор загнали в ограду нашего дома, и я помню, что всю ночь никто не спал из наших близких и родных.
Долго не спал и я, но по другой причине - здорово мне нравилось сидеть на тракторе и, гордо посматривая на своих сверстников, держаться за руль этой необыкновенной машины.
На второй день в деревне началось столпотворение, все от мала до велика высыпали смотреть работу трактора.
Много я повидал за свою жизнь, но такое не забуду никогда.
Не забуду, как я ревел в тот день не своим голосом из-за того, что меня ссадили с трактора, когда тот выехал из ограды. Долго и терпеливо меня уговаривала бабушка.
- Перестань ты надрывать ретивое. А вдруг попадешь под трахтур ...
- Не попаду, - ревел я, забыв всякую самостоятельность и независимость.
- Как же, не попадешь, Смотри, как он бежит, что тебе добрый рысак. Господи,- вздохнула бабушка,
- и придумает же человек! И все, наверное, такие, как твой отец и погибший дядя Коля. Не сидится им на месте, лезут, куда не надо. Вот и гибнут от бандитов, как Кольша.
- А что это за бандиты? Разбойники? - в моем детском мозгу подобные понятия не укладывались, но я силился понять слова бабушки, так как там упоминалось имя моего отца, а отцы в далеком детстве кажутся всегда всех сильнее, всех умнее, всех красивее. И почему убили дядю Колю, а моего отца нет?
-Типун тебе на язык! - рассердилась не на шутку бабушка, - не было твоего отца дома. В Красной Армии он служил, у Буденного.
Помолчав, она сказала:
- А бандиты - это не разбойники, внучек. Это богатые мужики. Не хотят лишаться богачества, вот и диканятся, народ стращают смертью. Да, видать, прошло их времечко, прокатилось. Тот же, купец Битюков, не лучше, поди, был здешних бандитов, вон, на Боровлянском винокуренном заводе, одне каторжники робили. Некуда им было податься, бедолагам, и терпели до поры до времени надругательства над собой. На Боровлянском стеклозаводе было не лучше. Построил его купец Полоумов. Фамилия дурацкая, а сок выжимал с рабочих, умный позавидует. Недаром у нас невесело шутили « Вместо боровлянского ада пришло боровлянское пекло». У купцов Битюковых и ад, и пекло были в одном с Юзинском. Говорят, много рабочих они замучили и похоронили на кладбище, а чтоб перед богом в ответе не быть, построили церковь, но разве можно откупиться за душегубство даже церковью?
Прошел с тех пор не один десяток лет. За эти годы я не раз бывал в Битюках, встречался и беседовал со старожилами, перечитал солидное количество книг по истории Сибири дореволюционных и советских авторов, рылся в архивах многих городов страны и... вот... выношу на суд читателя документальный рассказ из истории Приисетья. Все здесь написано на основе документов и воспоминаний старых людей.
В частности, в «Справочной книге» Тобольской епархии к ноябрю 1913 г. о битюковской церкви написано: «Церковь в с. Битюковское деревянная, построена на средства купца Ивана Афанасьевича Битюкова, имеет один престол во имя св. Петра и Павла. В приходе 6 деревень: Пески (1 в.), Мельникова (1 в.), Кадошникова (4 в.), Савинова (3 в.), Батени (3 в.), Станичная (7 в.). Всего дворов 344, прихожан: мужского пола 843, женского пола 859. Церковной земли: усадебной 3 десятины, пахотной - 90 дес., сенокосной 9 дес. Церковный капитал есть причтовый - 250 рублей. Жалованье священнику 294 руб., псаломщику 98 рублей, просвирне - 24 руб. Дома причта деревянные, построенные прихожанами - для священника в 1911 г., псаломщика в 1908 г., составляют собственность граждан. Штат: священник, псаломщик, просфирня. В приходе две церковно-приходские школы: в с. Битюках открыта в 1888 году и в д. Батенях в 1902 году, помещаются обе в собственных домах. Ближайшее село Рафайловское, в 6 верстах.
Расстояние от консистории 333 версты, от Благочинного 40 верст, от уездного города 88 верст, от почтовой станции 12 верст. Адрес: Исетское почтовое отделение» (С. 203).
А в межевых книгах за 1926 год об этих местах сказано: «Трактовых дорог нет. Очень мало проселочных. Это объясняется тем, что селения являются крайними в Исетском районе и Тюменском округе, так как к югу от них расположен громадный лесной массив, переходящий в Курганский округ.
Этим же объясняется наличие большого количества боровых дорог, по которым население соседних дач возит лес.
Водой селения дачи обеспечены хорошо: с. Рафайлово и усадьба совхоза «Борки» р. Исетью, деревни Батени, Мельниково Р. Юзей, выселок № 1 (Ольховский) р. Исетью и р. Ольховкой, выселок № 2 (Красные Орлы) озером Плоским. Река Юзя, которая берет начало в лесах и болотах, пробивая себе путь через гору, отделяющую эту западину от р. Исети, прорыла чрезвычайно глубокую долину, имеющую местами характер ущелий. Есть еще несколько «течей», которые имеют течение только весной или в очень «смочные годы» (райархив).
Деревни Битюки и Пески относились к Красногорской волости. Здесь протекали та же речка Юзя и речка Боровка, холодная, прозрачная родниковая вода которой использовалась жителями для приготовления чая. Говорят, вкуснее этого чая не было ничего на свете. Через Боровку был переброшен деревянный мостик, перилины которого были раскрашены красками, то голубыми, то зелеными, то... в зависимости от того, какую краску доставало сельское общество.
Именно в этом отдаленном глухом угодье Приисетья происходили в XVIII веке ниже описываемые события. Правда, в те годы не было ни Мельниковой, ни Песков, ни Станичного, ни Кадашниковой, возникли они позднее. Позднее возникли Бородина, Хорхорина, Зяблова, а вот Савинова, Батени, Солобоева, Костыгина были. Все они ютились по берегам р. Юзя.
1
Над уездным городишком Исетском бесновалась февральская метель 1755 года. Под темно-серым низким небом тревожно гудели колокола двух деревянных неказистых церквушек, давая знать запоздавшему путнику, куда идти или ехать ему в эту жутковато-гибельную пору. Продрогшие избы городка содрогались от ударов ветра, на крышах их что-то поскрипывало, постукивало. Рамы окон, затянутые бычьими пузырями, кое-где иркутской слюдой, плохо держали тепло. Старики и детишки, забравшись на пышущие жаром русские печи, а кто и на полати, с опаской посматривали на дребезжащие рамы: а вдруг их вырвет из окон и тогда сорокаградусный холод ринется в дома.
В эту нелегкую пору по Шадринскому тракту, круто выгнув шеи с развевающимися заиндевелыми гривами, громко отфыркиваясь и всхрапывая, тяжело тащились запряженные в розвальни и сани с ивовыми коробами полдесятка лошадей. То шел обоз челябинского купца Ивана Битюкова, так некстати попавший в февральскую падеру-буран. Сам купец, дородный, с пышной рыжеватой бородой, одетый в просторную лосевую доху ехал на длинноногом поджаром коне, с подобранным хвостом и короткой гривой - такому коню никакой буран не страшен. Легкая кошева на широких, как лыжи, полозьях, легко шла по суметистой дороге.
Ехал купец из столицы Исетской провинции Оренбургской губернии города Челябинска в Исетский дистрикт (уезд) не первый день, так как от Челябы до Исетского пригородка через Шадринск было ни много ни мало 304 версты.
Знал Иван Афанасьевич, что нелегка дорога в февральские дни в столь далекий уезд, но не ехать было нельзя: пошатнулись дела купцов Битюковых за последнее время.
Типичным представителем эпохи первоначального накопления зарождающегося класса капиталистов был его отец, Афонасий Битюков. До 1744 года жил он в стольном граде Сибири - Тобольске, значился там посадским человеком и вел сначала мелкую торговлю, а затем начал приторговывать китайскими товарами на знаменитой Ирбитской ярмарке.
Этот торг стал источником капитала, который он позднее вложил в винокуренный завод. В старинных книгах было сказано: «В Исетском дистрикте в 1725 году были основаны винокуренные поварни заводчиками Авдеем Плотниковым и Исаем Токаревым (у каждого по 8 казанов). В 1732 году тобольский посадский человек Афонасий Битюков также имел винокуренный завод. О размерах винокуренной мануфактуры Битюкова позволяют судить такие данные: в 1737 году он поставил только на Тюменский кружечный двор 1220 ведер вина двух сортов на 1094 рубля. Наживался Битюков и на винных подрядах, взяв на откуп на 4 года винную, пивную и медовую продажи в Исетском остроге, Архангельской и Бешкильской слободах».
Разворотлив и сметлив был Афонасий Битюков, если нужно было не останавливаться ни перед чем, знал одно: хочешь разбогатеть - спрячь совесть подальше и вспоминай о ней как можно реже. То же винокурение. Знал купец его вред, знал, что называют работу в поварнях адовой, а пошел на все, чтобы иметь винокуренный завод, ибо доходы были баснословные. Из четверти ржи (8 пудов) получал Битюков по 3-4 ведра полугарного простого вина. Пуд муки стоил 6-8 копеек. Хлеб составлял более 50 процентов издержек производства. Следовательно, затраты на выкурку одного ведра не превышали 48 коп. Заводчик же поставлял вино в Тюмень по 99 1/4 коп., на Урал - по 1 руб. 1/2 коп.
По уровню рентабельности винокурение могло соперничать с пушными промыслами даже на островах Тихого океана. Но пушной промысел был сопряжен с большим риском, а винокуренный же подрядчик получал высокую прибыль без всякого риска, хотя и здесь нужно было проявлять дьявольскую изворотливость: соперники по винокурению не давали спокойно владычествовать на торгах, те же Плотников с Токаревым.
Недаром выбрал Исетский уезд купец Битюков районом своего действия: уже в те далекие годы славилось Приисетье добрыми урожаями зерновых культур, а когда в 1744 году образовалась Оренбургская губерния, то Исетский дистрикт, вошедший в 1738 году в Исетскую провинцию, влился в нее как уезд, обязанный снабжать население хлебом и другими продуктами сельского хозяйства.
Винокурение сосредотачивалось обычно в хлебородных районах Западной Сибири: Тюменском, Тобольском, Енисейском уездах, Исетском, Краснослободском, Ялуторовском дистриктах. В 20-40-х годах XVIII в. здесь существовало более двух десятков винокуренных заводов и каштаков, большей частью основанных на купеческом капитале.
Винокуренные заведения были небольшими по своим размерам и несложными по оборудованию.
Обычно такой завод возводили за 3-4 месяца, работал он 7- 8 месяцев в году, закрываясь на весенние и летние месяцы, так как частное винокурение развивалось на базе наемного труда (крестьян, разночинцев, посадских).
Афонасий Битюков для своего винокуренного завода, а потом и стекольного, выбрал село Юзинское (ныне д. Битюки), где было много лесу (винокурение требовало немало дров) и можно было найти недорогую рабочую силу в деревнях Пакулино и Батенково (д. Батени). Принадлежали эти деревушки Рафайловскому монастырю. В XVIII в. монастыри, приспосабливая свое хозяйство к развивающимся товарно-денежным отношениям, увеличивали эксплуатацию крестьян. В этом монастыре крестьянин обязан был отдавать монахам одну пятую часть своего урожая, отбывать в течение 2-3 дней в неделю многочисленные повинности.
Кроме монастырской пашни, он должен был с каждого лука (местное название тягла) поставлять по сажени березовых дров, до четверти пуда лыка, по 3 скалы бересты, жать «на монастырской пашне» по 20 суслонов, ставить по 20 копен сена и отвозить его на скотные дворы, а из дворов возить навоз на пашни в одну сторону по две, а в другую - по одной сажени; с монастырских мельниц отвозить хлеб в монастырские склады, ремонтировать мельницы, конюшни, ограду, дома; доставлять в монастырь лес, ловить рыбу, караулить монастырские озера и склады, доставлять с 10 луков по одним саням «кошевням» и по двум дровням, доставлять со всех тягловых крестьян 5 пар телег, дегтя по 30, смолья - по 20 ведер, да государству нужно было отдать семигривенный сбор - подушную подать, нести рекрутскую, дорожную повинности.
Редко водилась лишняя копейка у монастырского крестьянина; вот и шел он на поденные работы к купцу Битюкову, то дров нарубит, то в извоз пошлет лошаденку, но в поварню не шел, ибо видел, как в смрадной, пропахшей винными парами и угаром темной избе, словно черти, сновали полуголые, потные человеческие тела. Не зная дела, крестьяне бестолково суетились возле чадных котлов.
Горели платья, обувь, дымились опаленные бороды. За малейшую ошибку крестьян секли розгами. Не было ни одного работника, который за месяц не был бы выпорот по крайней мере дважды. Но хуже всего была простуда, которая в конечном счете в большинстве своем приводила к чахотке, а там и к смерти.
Схватить простуду было проще всего: выскочил потный из изнурительного чада поварни на двор, хватил морозного воздуха, а может, холодной воды, потом не поберегся, и, считай, ты не жилец на этом свете.
Неудивительно, что расположенные вдали от городов, в лесных дачах, винокуренные каштаки привлекали беглых каторжан и солдат, да и платили здесь выше, чем в других местах: в 30-х годах по 5 рублей в год, в 50-х - по 8 рублей, в 60-х - по 12 рублей, 70-х годах - по 25 рублей в год.
Вдобавок давали жилье, питание. Но и это не привлекало местных крестьян. Тогда подкупленные купцами власти давали разверстки по волостям, а с переходом заводов в казенное ведомство в 1754-1757 годах стали посылать колодников-каторжан, недоимщиков. Колодники работали под конвоем солдат, дисциплина была палочная. Но как бы ни было трудно, нужда и горе гнали людей к Битюкову, завод работал, прибыль шла в мошну челябинского купца.
Беда пришла оттуда, откуда Битюков меньше ее ожидал. Дворянство, этот господствующий класс России, очень скоро оценило высокую рентабельность винокурения и добилось законов, которые превращали его в заповедное поле деятельности помещиков.
С января 1757 года поставка вина в Западной Сибири должна была перейти по контракту графу П.И. Шувалову, в Восточной Сибири - обер-прокурору Сената Глебову. Шувалову отходили казенные и крупные частные заводы, а все мелкие должны были закрыться. К таким заводам подпадали поварни Битюкова, Плотникова, Токарева. От верных друзей Битюков узнал о готовящемся переходе винокурения в руки дворян, и это его взбесило, но что мог поделать купец, что предпринять, чтобы спасти себя от потери ощутимых прибылей? Ничего.
После долгих раздумий отец и сын Битюковы пришли к решению - не все еще потеряно, если за дело взяться с умом. Еще почти два года остается в их руках винокуренный завод, а за эти годы можно многое от него получить.
К существующему винокуренному заводу, пожалуй, нужно добавить другие, - те же мануфактуры по производству стекла и шляп. Выгоды здесь очевидны.
В первой половине XVIII века Западная Сибирь не имела шляпного производства. Шляпы ввозились из Европейской России, главным образом ярославскими и вологодскими купцами. Ввозили их мало, до 1200 штук в год, а спрос увеличивался, росла в связи с этим цена. К концу сороковых годов она достигла 16-18 кон, даже за простую шляпу из шерсти крупного рогатого скота.
С помощью тех же друзей Битюковы в начале 1755 года наконец-то получили от Мануфактур-коллегии привилегию по устройству шляпной фабрики. Больше того, им разрешили купить к «фабрике» до 70 человек крестьян. Лучше купить, чем «маяться» с наемными работниками.
При основании заведения они просили других «безуказных производителей до того мастерства не допускать» и обеспечить за ними монополию на производство и сбыт шляп по всей Исетской провинции, а она охватывала огромную территорию. На западе граница провинции проходила по Уральскому хребту, на востоке она граничила с Сибирью. Северные районы провинции примыкали к Екатеринбургскому горному ведомству, на юге ее степные просторы пересекались государственной границей Российской империи. Главным административным центром являлся вначале гор. Чебаркуль, а затем Исетский пригородок, а с 1747 года - гор. Челябинск.
Было где развернуться купцам. Битюковы на 5 лет освобождались от уплаты пошлин при продаже шляп на ярмарке в Троицкой крепости, им разрешено было поставлять шляпы в другие крепостные гарнизоны «по договорной цене против московских фабрик, ежели сходно будет с уступкою».
А до этого Афонасий Битюков послал сына к вологодским и другим купцам посмотреть, повыведывать секреты шляпного производства. Больше месяца ездил Иван Битюков, нелегко было, но все, что надо, узнал и доложил отцу:
- А построить мастерскую не хитро, был бы лес. Есть в ней шерстобитное, стиральное, красильное и отделочное отделения. Всю работу делают шерстобиты, стиральщики, терщики, набивщики, валяльщики, красильщики. Шерсть закупают у крестьян окрестных деревень. Труднее с припасом. Нужен здесь клей, сандал, купорос, чернильные орешки, крашенина. Да, думаю, и здесь найдем выход.
На Ирбитской ярмарке этого добра найдем. Труднее с работными людьми. В с. Юзинском при двух заводах не найдешь, другое место подбирать потребно.
- Ну и где ты мыслишь нам фабрику открыть?
- В Красногорском остроге. В окрестных деревнях овец многие держат, а юзинские, пакулинские, бетеневские и рафайловские мужики из-за плохих покосов и пастбищ овец держат мало. Да и с работными людьми полегче.
- Не дело, сын, говоришь. Стоит ли в другой деревне дело заводить. Уследим ли?
- Уследим.
- Что ж, тебе и карты в руки, а я торговлей на Ирбитской ярмарке займусь. Да не прогадай там. Больно уж ты жалостлив стал. Хочешь грехи отмолить, так поговори где надо, может, церквушку какую-никакую в Юзинском построить. Да не разбрасывайся деньгами. Дорогими они становятся, заберут винокурение - волком завоем.
Невеселое было расставание Ивана Битюкова с женой Марфой. Просилась она, да отец не позволил:
- Не до тебя будет. Построит шляпную и стекольную фабрику, наладить работу винокуренного завода, тогда езжай, сейчас и дорога дальняя, и морозы с буранами по февралю часты. Не бабье дело.
Прав был отец. И дорога не близкая, и метель разыгралась не на шутку. По всем приметам, да и по времени вот-вот должен показаться Исетский пригородок.
Так и есть. Колокола гудят. Раздобрился, видать, уездный воевода, приказал звонить на худой случай... Придется зайти к нему доложиться, а не хочется, ой, как не хочется заходить к местному воеводе. Опять с десяток ведер вина придется «подарить» воеводе. Не сделаешь - стеклозавода, шляпной фабрики не видать, беглых солдат и крестьян с завода заберут, а у купцов Битюковых рыльце в пушку, не только беглых привечают, другие незаконные делишки за ними водятся.
Не приведи, господи боже, нанести обиду и уездной воеводской канцелярии, которая работала под руководством воеводы и делилась на повытья (столы) во главе с подьячими (канцелярскими).
Канцеляристы, подканцеляристы и писцы с 1727 года с целью экономии казенных средств не получали государственного жалованья, а должны были довольствоваться «добровольными» приношениями просителей. Тут уж они не давали себя в обиду. Оплошаешь - обдерут как липку. Эти не брезгуют ничем, тем же вином, хлебом, но больше всего любят деньги, на которые им приходится покупать то, что не производится в их уезде. А в Исетском уезде производилось далеко не все.
Были, конечно, хлеб, продукты скотоводства, лес давал пушнину, особенно много шкурок горностаев, грибы, ягоды, в реках, озерах водилась рыба.
Развито было мукомольное и кузнечное дело. Только в д. Пакулиной была водяная мельница на р. Юзе о четырех поставах, принадлежала она челябинскому купцу Василию Позднякову. В д. Батенковой на той же речке Юзе была мельница о двух поставах.
Всего в ведомстве Исетского острога было 65 водяных и ветряных мельниц, в Терсютской слободе 22 мельницы, в Мехонском остроге - 38, в Миасской слободе - 43, в Архангельской монастырской заимке - 3, в Красногорском остроге - на реках Боровой, Ингале, Юзе - 8, в Бешкильской слободе - 11, в Ингалинской слободе - 3 (всего 193 мельницы).
Кузниц в ведомстве Исетского острога было 49, в Терсютской слободе - 20, Мехонском остроге - 16, в Рафайловском монастыре - 13, в Кодской монастырской заимке - 10, в Архангельской заимке - 4, в Красногорском остроге - 6, в Бешкильской слободе - 5, в Ингалинской - 3. Итого 137 кузниц.
Кожевен насчитывалось во всем дистрикте 60 штук. В д. Савиновой кожевня принадлежала крестьянину Семену Шилкову и давала годовой доход 20 рублей. Неподалеку в д. Духовке тот же купец Поздняков имел кожевню с доходом 85 рублей в год. Больше всего кожевен было в Рафайловском монастыре - 11, в Кодском - 16, Архангельском - 5, в деревнях Турушевой - 5 (в том числе Ивана Назарова с доходом 26 рублей), в Ершиной - 4, Захаровой - 3.
Развит был овчинный промысел. Мастерских по переработке овчин было 61, в том числе в д. Захаровой - 2, с. Бешкильском - 3, д. Солобоевой - 3, д. Сизиковой - 3, Рафайловской заимке - 1, в Архангельской заимке - 5, Бешкильской слободе - 5.
Красилен насчитывалось 6, в том числе 2 в Исетском остроге.
Мыловарен было у государственных крестьян 28, в д. Пакулиной - 4 (в том числе у купца Позднякова одна, правда, с доходом 5 рублей), в Исетском остроге - 9, д. Гаевой - 3, д. Кирсановой - 2, Архангельской - 2.
Стекольных заводов насчитывалось 3 штуки: челябинского купца Федора Токарева (прибыль 120 руб.), исетских разночинцев Якова Токарева (65 руб. доход), Ивана Токарева (200 рублей), возникших в 1753-1754 годах в д. Духовке.
Ну и, конечно, винокуренные поварни Авдея Плотникова, Исая Токарева, отца и сына Битюковых. Здесь доходы исчислялись не десятками, а сотнями рублей.
Так что было с кого брать служителям Исетской уездной канцелярии. А не дашь добровольно подношение, редко кто поможет тебе в делах, тем более в бедах.
И все же главными «кормильцами» прожорливой служивой братии, воеводы и его товарища были не купцы (слишком их было мало), а крестьяне.
А вот и долгожданный Исетский пригородок. Уездным городом Исетск стал в 1719 году, когда царь Петр I стал делить страну на провинции, а те в свою очередь на дистрикты (уезды).
В состав Исетского уезда вошли земли ныне существующих Исетского, Шатровского, части Упоровского и Белозерского районов. В 118 селах, деревнях уезда в 1760 году проживало 12066 душ государственных и монастырских крестьян. Это был самый большой по площади и населению дистрикт в огромнейшей Исетской провинции: в Шадринском дистрикте жило 9088 душ, в Окуневском - 5668 душ, в Куртамышском - 3356.
В Увельском дистрикте жило 1102 души.
Исетский городишко состоял из двух частей - острога (крепости) и посада. «Острог, - как писал в те годы ученый П. Рычков, - укрепление имеет внутри замка стену рубленую с двумя проезжими башнями, в котором канцелярия и управительский дом и две церкви деревянные, одна во имя Богоявленья Господня, другая - во имя Казанской Борогодицы. Около замка жила дворов сто, вокруг жила стена рубленная с тремя проезжими воротами, из которых над одними башня рубленая же, а сверх того обнесено рогатками и надолбами.
По переписи мужского полу душ в том остроге и в приписных к нему 4 селах да 23 деревнях и при Боровлянском винокуренном заводе государственных крестьян 4089 душ. От Исетска до Оренбурга через Челябу и Шадринск 876 верст».
В ведомство Исетского уезда входили, кроме Исетского острога, Мехонский острог с 2 селами, 23 деревнями и 1785 душами; Красногорский острог с 12 деревнями и 1053 душами; Бешкильская слобода с 7 деревнями и 171 душой, Ингалинская слобода с одной деревней и 227 душами, Терсютская слобода с 2 селами, 15 деревнями и 1634 душами, Усть-Миасская слобода с одним селом, 13 деревнями и 1011 душами, 3 монастыря (Рафайловский, Кодский, Архангельский) с 1715 душами.
…Под сердитое завывание ветра небольшой обоз купца Ивана Битюкова наконец-то дополз до Спасской башни острога. Самая высокая в крепости (3 сажени и 2 аршина) башня была названа в честь Спаса, она имела проезжие ворота и крепостную артиллерию.
Битюков соскочил с кошевки и, сколько было сил, заколотил в ворота крепости.
Из сторожевой избушки вышел заспанный страж и сердито закричал:
- Кто там долбит в ворота? Кого нелегкая несет в такую пору?
Получив ответ, сторож пропустил в острог продрогших и посиневших от мороза путников.
За толстыми, плотными и высокими двухсаженными рублеными стенами крепости было относительно тихо и даже сорокаградусный холод не так хватал своими клещами остывшие тела спутников купца, да и самого Битюкова, которого уже плохо спасали от мороза лосевая шуба и теплые рукавицы из собачьей шкуры.
…Воеводы и его товарища в крепости не оказалось: уехали в Рафайловский монастырь к игумену Нектарию. Что-то у него там случилось. Поехали разбираться. Обещали к вечеру быть, да куда там в такую падеру. Заночуют поди.
Не хотелось Битюкову идти в уездную канцелярию, но не сказать о своем приезде было нельзя.
Так оно и вышло. Не успел купец зайти в канцелярию, не успел сбросить с себя шубу, как его окружили канцеляристы и после непродолжительных расспросов и ответов, разговоров Иван Афанасьевич уже недосчитался в своем хозяйстве 7 ведер вина, четверти ржи и 7 рублей денег по числу служителей канцелярии.
- Надо же кормиться, а жалованья нет, а есть-пить хочется. Дело житейское, Иван Афанасьевич, - провожая его, торопливо и невнятно говорил молодой и тщедушный писец, видимо, не потерявший еще по молодости своей совести.
«Эти еще по-божески, а воевода со товарищем...»
Не хотелось думать о подношении высшим чинам уезда. Но не получилось. Иван Битюков мало чем походил на отца: у того зимой снега не выпросишь, а сынок страдал ненужной и вредной для купеческого дела жалостью. Прольют перед ним слезы о своей бедности, он и... Э-э, опять отец будет ворчать...
Донельзя расстроенный случившимся, Битюков решил переждать метель на постоялом дворе, который был расположен в посаде около ворот, через которые население гоняло скот на р. Исеть на водопой. Место для постоялого двора было выбрано, из-за вечного то мычания, то блеяния скота, неудачно, но заезжать к друзьям-приятелям не хотелось. Начнутся разговоры, расспросы, чаи, вино, а Битюков просто устал, ему просто хотелось отдохнуть в тепле, не думая ни о чем, не гадая и не планируя предстоящие дела.
Но и на постоялом дворе, несмотря на непогоду, отдохнуть не удалось: метель загнала на двор не одного купца с обозниками, здесь сидело с десяток бородатых мужиков, две молоденькие женщины и знакомый, черный как уголь, низкорослый купец малого пошиба Василий Поздняков. Жил он в Рафайловской монастырской деревне Духовке, где имел кожевенную мануфактуру с годовым доходом 85 рублей, в д. Пакулиной владел водяной мельницей и мыловарней.
Заметив Битюкова, Поздняков вскочил с лавки и радостно заверещал тонким голоском:
- Кого я вижу! С приездом, Иван Афанасьевич.
Пришлось Битюкову отвечать на многочисленные вопросы Позднякова, а пока отвечал, отшумела, отдурила метель.
Стало до удивления тихо в большой избе постоялого двора, перестали стучать неплотно прикрытые ставни, за огромнейшей русской печью раздались сначала негромкие, а потом звонче и звонче запоздалые песни сверчка.
- Вот дает, шельмец! - воскликнул своим писклявым голосишком Поздняков. И наклонившись к уху Битюкова, шепотом проговорил:
- Видишь пакулинского монастырского мужика Степку Мельникова, а рядом с ним его дочь.
- Вижу, а дальше что?
- Ничего. Поможешь мне ее купить, в долгу не останусь.
- Продаст ли?
- Продаст, у него после тобольской отсидки хозяйство со- всем рухнуло. В пору себя второй раз в крепость продавать рафайловским монахам.
Битюков вспомнил, что Мельников в 40-х годах верховодил крестьянами Рафайловского монастыря в их борьбе за свою лучшую долю. Борьба шла несколько лет, но окончилась безрезультатно: власти арестовали 12 мужиков, «главных ослушников», и 2 ноября 1748 года силой увезли их в Тобольскую духовную консисторию.
Через 3 дня начались допросы «с пристрастием», с батогами и плетьми. Только в ноябре 1748 года 11 избитых до полусмерти крестьян отпустили домой, взяв с них подписку о послушании.
Степана же Мельникова отпустили только в феврале 1750 года. Почти полтора года отработал Степан в архиерейском доме, терпя нужду, унижение, побои. Не вытерпев, пошел на поклон церковным властям, прося их отпустить его домой, так как, работая вдали от семьи, «пришел с домашними в крайнее убожество».
Прошло без малого 5 лет после тобольской отсидки, а не дают поднять хозяйство монастырские власти, никак не хотят простить Степану прошедшие дела. Плюнул бы на все и ушел, а куда, если у тебя семья. На ноги встала пока только одна шестнадцатилетняя любимая дочь Настенька. Жена больная, трое малых детишек есть-пить просят каждый день. А чем их кормить, если в долгах как в шелках. Должен монастырю, задолжал купцу Битюкову, неровен час продадут хозяйство с молотка и самого, как должника, заберут в крепость.
Забрали бы, да слыл Степан за доброго мастера по мельничному делу, по дереву и металлу.
Нужда заставила заняться ремеслом: часто отца его за непокорный нрав наказывали церковные власти.
Особенно не взлюбил его игумен Рафайловского монастыря Исаакий, вошедший в историю Тобольской консистории как духовник, обращавшийся с крестьянами особенно жестоко. Он бил, пишется в старинных книгах, «безвинно своими руками крестьян и даже свою монастырскую братию». Как-то, рассердившись, он страшно избил копьем отца Степана. Произошло это в 1743 году. Отец после долгое время не мог работать, болел.
Хозяйство Мельникова, павшее на плечи жены, пришло в упадок. Пришлось Степану идти на поклон к Битюкову. Выручил Иван Афанасьевич, но «попросил» и его выручить: в самый разгар сезона занедужило несколько работных людей с винокуренного завода, а замену им сыскать было трудно: никто не хотел вариться в аду мануфактуры. И пошел Степан на завод сначала учеником, а там, глядишь, по сметливости природной стал мастером.
Отработал Степан в тот год долг купцу и не думал, не гадал, что жизнь снова толкнет его на винокуренную каторгу.
В 1750 году, а затем почти каждый год пришлось Степану Мельникову работать не только на Рафайловский монастырь, но и подрабатывать на мануфактуре купцов Битюковых. Отец так и не поправился, поболев, к осени умер. Вскоре за ним убралась мать.
На днях вызвали Степана в монастырь и потребовали своевременно выполнять установленные повинности, а нет - пеняй сам на себя. Нет возможности - заплати деньгами. Но где их взять? Это их, монахов и сладкоречивого Нектария, не касается.
Установили срок в 4 недели, две из них уже прошли, но выхода Степан не находил. Оставалось одно - отдать в услужение богатым исетским посадским обывателям дочь Настю. Именно с этой целью и приехал Мельников в уездный городишко.
Прошло почти два дня, а дела с дочерью не сдвинулись с места: то не устраивала цена за услуги Насти, то не нравились масленые, наглые глаза хозяев.
Отчаявшись, Степан решил плюнуть на все и, будь что будет, вернуться в родную деревушку.
И как он обрадовался, увидев приехавшего из далекого Челябинска Ивана Афонасьевича Битюкова. Может, он и на этот раз выручит Степана? Видать, не на день, не на два приехал он в Исетский уезд, наверняка, проживет в Юзинском несколько месяцев. Потребуется ему, как всегда, в услужение женщина. Может, Настеньку возьмет? Молодая, да что поделаешь. Ровно, не варнак он по женской линии, не в пример отцу, не всю еще совесть продал.
Иван Афанасьевич Битюков, узнав мастера, вспомнил, как они с отцом рассчитывали привлечь к строительству стекольного завода в с. Юзинском Мельникова. Оказывается, это не такое уж простое дело - варить стекло.
Стекольная промышленность в Западной Сибири возникла позже, чем в европейской части страны.
«Первый стеклозавод в России был построен в 1635 году шведом А. Коэтом близ Можайска. К концу первой четверти XVII века в России было не менее 12 стекломануфактур.
Сибирское стеклоделие началось с 1723 года, когда тобольские дворяне Петр и Яков Матегоровы в 20 верстах от Ялуторовской слободы на р. Коктюль основали завод. В 40-х годах в «фабричном» поселке Коктюльском было уже 2 двора мастеровых, в дворов работных и 6 дворов крепостных людей».
В первой половине XVIII века стекло в Сибири не нашло еще широкого применения в быту, ни тем более в строительстве. В домах даже богатых горожан окна «стеклились» слюдяными окочинами. Слюда добывалась в Иркутской провинции и развозилась по всей Сибири и даже на Урал и в центр России. По сведениям Тюменской таможни, «в 1730 году купцы доставили в город на Туре 98 пудов слюды».
«Стол сибиряка того времени был сервирован посудой из олова, меди, дерева и глины. Столовый хрусталь и стекло являлись предметами роскоши и украшениями быта дворян и богатых купцов».
О незначительном распространении стекла в быту сибиряков свидетельствует ассортимент ввоза в Сибирь предметов домашнего обихода. В 1730 году Тюменская таможня зарегистрировала привоз из «русских» городов свыше 150 пудов оловянной и медной посуды, ящик стекла (1200 штук), около 100 хрустальных стаканов и рюмок, 76730 зеркал разных сортов.
В значительно большем количестве ввозились в Сибирь украшения из стекла. В том же году было ввезено 43,5 пуда бисера, 140 тысяч штук стеклянных и хрустальных корольков.
Во второй половине XVIII века спрос на стекло в связи с удешевлением его производства и общим ростом культуры заметно увеличился. Это дало толчок развитию сибирского стеклоделия.
В 40-60-х годах открылись один за другим 7 стеклодельных заводов, которые положили начало новой промышленности в Западной Сибири.
Колыбелью сибирского стеклоделия были Ялуторовский, Исетский и Курганский уезды.
Сосредоточие стеклозаводов в южных уездах Тобольской губернии и Исетской провинции определялось несколькими причинами:
1) хлебородные южные уезды давали заводам дешевое сырье - соломенный пепел;
2) здесь размещались винокуренные заводы, которые являлись основными потребителями стеклопосуды.
Технология изготовления стекла в XVIII в. была несложной. Производственный процесс состоял из двух циклов: сырье - промытый песок, зола, соломенный или навозный пепел - смешивали в определенных пропорциях в однородную шихту и плавили в огнеупорных горшках до получения жидкой массы; затем шло формирование, постепенное охлаждение и механическая обработка изделий.
Все операции совершались вручную. Особого искусства требовало так называемое выдувание - операция, посредством которой стекломасса принимала форму штофов, бутылей и др.
В заведении Токарева (с. Духовка Исетского дистрикта), помнил Иван Битюков, имелось 20 стеклодувных трубок по 4 фунта весом каждая, 8 двухфунтовых ножей для резки и разводки стекломассы, один пятипудовый и три трехпудовых лома, 3 клюки и 10 «железков» для обводки горлышков посуды. Весь этот инструмент изготовлялся на месте сельскими или городскими кузнецами. При более крупных заводах были свои кузнецы.
Малые заводы действовали 3-4 месяца в году. В них обычно было 8 работников: 1 мастер, 3 подмастерья, 4 чернорабочих.
Мастера и чернорабочие набирались из местных крестьян и разночинцев по договору. Работники обычно забирали плату вперед. Жили в доме хозяина, где получали пищу, иногда одежду (в счет платы).
Рабочий день был не нормирован, порой доходил до 12 часов. Это в мастерской-то, где температура часто доходила до температуры раскаленной пустыни. Ни устраиваемые сквозняки, ни литры выпитой холодной воды - ничего не могло спасти работных людей от невыносимой жары, а отсюда болезни, больше всего чахотка.
Купцы Битюковы свой завод решили устроить неподалеку от с. Юзинского, здесь же они решили брать песок, а дрова заготовлять в боровом лесу, что тянулся широкой грядой до д. Батенковой. В наши дни здесь можно встретить лишь небольшие колки да у речушки Мостовка тальниковые заросли.
На стеклозаводе Битюковы мечтали изготовлять зеленое оконное стекло, посуду для разлива вина.
Мысли купца прервал Поздняков:
- Так как, Иван Афанасьевич, поможешь с дочкой Мельникова?
- Греховное то дело.
- Да ты что, - удивился Поздняков, - какой тут грех? Задолжал тебе Мельников, предъяви счет, не уплатил - поступай по закону.
- Посмотрим, - уклонился от ответа Битюков.
- А что тут смотреть? Затеваете с отцом новое дело, шляпную фабрику и стеклозавод, разрешение получили купить 70 крепостных. Дочь Мельникова за долги станет первой крепостной. Ты ее мне, а я тебе за нее 2-3 здоровых мужика отдам. Больно она по душе мне.
- Откуда о нашем деле знаешь?
- Велик секрет. Еще в Челябе у провинциальных канцеляристов за взятку все вызнал. Я ведь тоже на днях в свою Духовку приехал. Так как?
- Посмотрим, - снова уклонился Битюков.
- Смотри, не пожалей, - пригрозил тщедушный Поздняков, прослывший среди купеческой братии злопамятным и привередливым человеком.
- Эй, Гришка, - крикнул он, - запрягай лошадей, буран перестал, едем восвояси!
Часа через три следом за ним выехал Битюков. Отдохнувшие кони шли скоро, но в узких местах, где дорога проходила лесом и была занесена снегом, они с трудом пробирались по затвердевшим суметам.
Вез, как всегда, купец все необходимое для работы своих заводов - и настоящих и будущих, как шляпная фабрика и стекольный завод.
Вели обоз из 5 лошадей двое крепостных, купленных по случаю Афонасием Битюковым на Ирбитской ярмарке. Были здесь и два вольнонаемных человека по шляпному и стекольному производствам. Этих сманил добрыми заработками у ярославских купцов.
Один из них, несмотря на свою молодость, слыл на Ярославщине отменным мастером. Он полностью подходил под ту характеристику людей, что бытовала в высшем обществе России: «На берегах Волги люди стройны и рослы... Жители Ярославля, Архангельска, Вологды трудолюбивы и веселы, новгородцы слывут сутягами, галичане - простыми и прямодушными, сибиряки - умны, любознательны и предприимчивы». Ярославский белокурый мастер больше походил на сибиряка.
С Битюковым на кошевке правил выносливым рысаком смотритель купеческих заводов, вольнонаемный, уже в годах, дьявольски преданный Афонасию, рыжебородый мужик - по прозвищу «Полшаньги в рот». Где откопал его отец Ивана Битюкова, никто не знал, попытки узнать о смотрителе лишнее Афонасий пресекал гневно и решительно, а сам Полшаньги в рот был молчалив и неразговорчив. Его боялись все, и даже сам Иван Афанасьевич с опаской посматривал на большерослого мужика, но к его дельным советам прислушивался. Звали смотрителя Фадеем Устюговым.
По всей вероятности, он был из г. Великий Устюг. За 3 часа по убродистой дороге добрались до д. Пакулиной, хотя в добрую погоду доезжали быстрее.
Расположенная на левом берегу деревушка кривобокой улицей сбегала к р. Юзе, а там, через мостик, разбросало свои две не менее кривые улицы с тупиковыми переулками с. Юзинское.
Здесь, на р. Боровке, работал в так называемом Пановском краю винокуренный завод. Воду, родниковую, холодную (от нее ломит зубы даже в жаркую погоду), р. Боровки использовали при производстве вина. Она придавала вину особый приятный вкус, а это ценилось покупателем.
Выше по улице у самого бора виднелось кладбище с небольшой часовенкой, здесь советовал отец Ивану Битюкову построить церковь.
- Далеко будет видно в округе, - говорил он, - на горе, и место красивое.
В селе Юзинском были государственные крестьяне, в отличие от пакулинских, принадлежавших Рафайловскому монастырю.
Царское правительство, заинтересованное в том, чтобы обеспечить служивых людей в Сибири продовольствием и деньгами, стремилось сделать это за счет государственных крестьян, находившихся в феодальной зависимости по отношению ко всему государству в целом. Для деревень, заселенных «государевыми» крестьянами, верховным земельным собственником являлось государство.
Земля в Сибири считалась собственностью государства. Только первые три года переселенцы не платили никаких налогов. Затем они обязаны были обрабатывать пашню, а весь урожай шел в царские амбары. Эта пашня называлась государевой десятиной. Работы на ней выполнялись под надзором приказчиков. По всякому поводу, а часто и без повода, крестьян секли розгами, били батогами, сажали на цепь.
Крестьян сгоняли на строительство мостов, судов, острогов. Выполняли они и другие многочисленные повинности.
Гнет и произвол царских властей вызывали недовольство у крестьян. Царское правительство в 1743 году в Исетской провинции вынуждено было отказаться от десятинной пашни и перевело их на денежный и натуральный оброк. В 1762 году отменили государеву десятину в Сибири. Но от этого жизнь государственных крестьян (с 1724 г.) мало улучшилась, хотя по сравнению с монастырскими, а тем более крепостными, они жили сравнительно свободнее и обеспеченнее.
2.
Прошел месяц после приезда Битюкова в Исетский уезд, и почти не было дня, чтобы Иван Афанасьевич, ложась спать, мог сказать: кажется, на сегодня все сделано, можно и отдохнуть. Не было такого дня, пожалуй, не предвиделось до самой ростепели, а она не за горами: шел март 1755 года, в конце же месяца обычно нарушалась дорога, что для Битюкова было подобно смерти: из лесных боровых дач нужно было вывезти много строевого леса: стеклозавод и шляпная фабрика ждали своего часа.
Отец, как всегда, оказался прав: и ту, и другую мануфактуру пришлось строить в с. Юзинском. Красногорский острог, где первоначально мечтал устроить шляпную фабрику Битюков, не подошел, ибо не было близко соснового леса, да и березовых дров - кот наплакал.
Битюков торопился до весенней распутицы вывезти нарубленный сосняк, а заготовляли его все, кто только мог. Пришлось пойти на поклон к игумену Рафайловского монастыря Нектарию, просить разрешения нанимать его пакулинских крестьян на лесосеку.
Долго не хотел владыка отпускать на лесоруб Степана Мельникова, но не устояло его преподобие от доброй взятки (в счет будущих изделий из стекла и шляпного производства), которую вынужден был дать Битюков,
и не потому, что судьба этого мужика его беспокоила (всех не обогреешь), а потому, что искуснее лесоруба, плотника и столяра, пожалуй, трудно было найти в окрестных деревнях.
Настю взяли на кухню: готовить еду нужно было не только для хозяина, но и работных людей винокуренного завода и лесорубов.
Как-то, запозднившись, она, надевая на ходу шубейку из молоденьких барашков, торопливо бежала по заснеженной, но уже рыхлой от мартовского тепла улице села Юзинское. Вот и мостик, отделяющий ее д. Пакулину от села, а там недалеко и дом родной. Не успела Настенька отбежать от мостика и шага, как кто-то набросил на ее голову пыльный мешок, взвалил на плечи и заскакал по скользкой дороге.
Не поняла сначала Настенька случившегося, а когда поняла, то забилась на плечах. Мужик ускорил шаги и так сжал ее своими руками, что Настя не своим голосом закричала от боли.
Вдруг похититель не то споткнулся, не то еще что с ним случилось, но Настя слетела с его плеч и больно ударилась о заснеженную колею дороги.
Не успела она вскочить на ноги, как чьи-то сильные руки приподняли ее с земли и сдернули с головы мешок.
Перед ней стоял молодой ярославец, мастер по шляпному производству, высокий, стройный, с небольшими рыжеватыми усиками и такой же бородой.
А по взгорью бежал здоровенный мужик в овчинном полушубке и пимах из белой шерсти, бежал тяжело, не оглядываясь и не останавливаясь, хотя слышно было его хриплое дыхание. Не успел он подняться на гору, как откуда-то со стороны подлетела к нему тройка лошадей, запряженная в тяжелую кошеву, мужик свалился в кузов, ямщик махнул плетью, и кони рванули с места.
- Спасибо, Ярославец, - прошептала девушка и заплакала.
- Не стоит, Настя, - ответил мастер и добавил: - У меня имя крещеное есть, Андрей, по отцу Матвеевич.
- А это что, похитить тебя хотели? - поинтересовался Андрей.
- Не знаю, - невесело ответила девушка, все еще всхлипывая и утирая рукой слезы, - кому я нужна, бесприданница?
- Видимо, нужна, если на тройке пригнали за тобой? За красоту поди?
Девушка всхлипнула:
- Нашел красавицу!
Не знала Настя, что не раз наведывался к ее отцу купец Поздняков, предлагал за нее большие деньги, товары, но Степан Мельников не хотел слушать ни о какой сделке, ни о каком даже замужестве его любимицы с тщедушным старым купцом. В последний приезд Позднякова Степан, рассердившись, с руганью выгнал из дома обнаглевшего «жениха» и пригрозил в следующий раз спустить его с крыльца.
И вот последствия. Через неделю Мельникова, оторвав от вывозки леса на строительство битюковских заводов, вызвали в Рафайловский монастырь. На этот раз его принимал сам игумен Нектарий, сладкоречивый старец, с седой бородой и пухлыми ручками.
- Сын мой, - заговорил игумен, - с долгами монастырю ты рассчитался. Благодари купца Ивана Битюкова, что дал в счет еще несделанного немалые деньги. Но сын наш, по рядной ты должен поставлять монастырю ежегодно сажень березовых дров, четверть пуда лыка, по три скалы берест, возить навоз на пашни, делать другие работы, а не делаешь. Мы посоветовались и надумали отозвать тебя на монастырские работы.
- Но, ваше преосвященство, тогда я задолжусь купцу Битюкову...
- Это нас не касается, сын наш. У монастыря своих дел невпроворот.
- Как же мне быть, владыка?
- Не ведаю, Мельников, не ведаю. Выход есть. Пошли на монастырские дела жену и дочь свою.
- Жена больна, а на дочери весь дом держится, да к тому еще она на кухне у купца Битюкова работает.
- Вот видишь, сын мой, - улыбнулся Нектарий, - все для себя, ничего для монастыря.
- Но я же уплатил все, что положено!
- А кто будет монастырские дела делать? Не можешь - нанимай других.
- Где я возьму нанималы-то? И так в долгах как в репьях.
- Не ведаю, Мельников. Завтра должен быть на монастырской работе или сам, или жена, или дочь. Не сделаешь, в железы за непослушание закуем, плетей, батогов получишь. Заберем скот, землю, семью выселим из монастырских владений. Выбирай любое.
До утра советовался Степан Мельников с семьей, как им быть дальше. Сунулся было к Битюкову, но того не оказалось в селе. Принял его смотритель завода, Фадей Устюгов. Выслушав Степана, тот сказал:
- Что ты прикинулся казанской сиротой, полшаньги тебе в рот? И так Иван Афанасьевич повадку тебе дает. На твоем месте постыдился бы хозяина беспокоить.
- Что же, доченька, - вынужден был сказать Степан Мельников после разговора с Устюговым. - Придется идти в монастырь. Мне никак нельзя, задолжал я купцу выше меры, а мать... куда пошлешь больную да с оравой ребятишек. Знаю, нелегко тебе будет, а надо... Проробь там с месяц... потом я сменю тебя, а сейчас мне нельзя - торопится купец, за лес большие деньги платит. Глядишь, может, выкарабкаемся из нужды, одно прошу, Настенька, опаску во всем держи. Зарится на тебя купец Поздняков, богатство сулит немалое, да не нужно нам его богатство. Может, я рассуждаю неверно, доченька?
Поблагодарила Настя отца за его заботу и, не сказав ничего о попытке, наверное, того же Позднякова похитить ее, на второй день с такими же бедолагами отправилась в Рафайловский мужской монастырь отбывать барщину.
На полдороге ее нагнал на лошади Андрей Ярославец.
- Не ходи, Настенька, - попросил он девушку, - займу я денег у купца, отплатимся.
- Нет, Андрей, - улыбнулась девушка, - ничего со мной не случится. Залезать в долги, как батюшка мой, тебе не след.
Сколько ни отговаривал Андрей девушку, все было напрасно. Поняли только одно - с того несчастного вечера полюбили они друг друга, как могут любить пока ничем не запятнанные сердца молодых людей. Договорились о встрече через три дня.
Но встреча не состоялась: Настя не пришла на условленное место. Монашеская братия на расспросы Андрея отнекивалась незнанием, владыка Нектарий попросту выгнал его с подворья.
Узнав о страшном несчастье, мать Насти слегла в постель, сам же Степан Мельников запряг в розвальни лошадь, из потайного места достал саблю, одноствольную пищаль, захватил на всякий случай топор, острый как бритва, и мрачно сказал Андрею:
- Не трусишь - поехали в Духовку к Ваське Позднякову. Погибну, но без дочери не вернусь.
В 15-16 верстах находилось от Юзинского с. Большая Духовка. Из-за дороги прибыли поздно. Дом Поздняковых спал, только псы-волкодавы иногда, гремя цепью, взлаивали и, не дождавшись ответа на свой вызов, надолго замолкали.
- Что будем делать, дядя Степан? - прошептал Андрей Ярославец.
- Подождем, оглядимся, а там решим.
- Кто там? - вдруг раздался в соседней ограде чей-то напуганный мужской голос. - Кого нечистая в такую позднять носит? Ба-а, не Степан ли Мельников?
- Он, - ответил Степан, узнав в спрашивающем тоже монастырского крестьянина Дмитрия Мещерякова. В свое время они не раз вместе отбывали барщину в Рафайловском монастыре.
- Что так припозднился, Степан Иванович?
- Да так. К Позднякову приехал, а он спит.
- Не спит он, в Челябу уехал.
- Как в Челябинск?
- Откуда я знаю, как. Собрался и уехал.
- Давно?
- С утра. Поди уж где едет. Добрых коней запряг. Поклажи взял мало. Налегке выехал.
- Не заметил ничего неладного за Поздняковым?
- Да будто нет.
- Ну что ж, прощевай, Мещеряков.
Эпилог
Дальнейшая судьба Насти неизвестна. Известно одно, что имя Степана Мельникова в повстанческом восстании 1762-1763 годов крестьян монастырей Исетского уезда (Рафайловского, Архангельского, Кондинского) уже не упоминается. Что с ним случилось? Может, он умер своей смертью, может, погиб в борьбе за свои права? Все может быть.
Купцы Битюковы все же построили свои мануфактуры.
О шляпной фабрике известно, что в ней применялся наемный труд приписных крепостных и наемных людей. Правда, владельцам не удалось реализовать полностью данную им привилегию на покупку крестьян. В 1763 году к «фабрике» было куплено 5 душ мужского пола, а в 1768 году на ней работали еще 3 приписных крестьянина и 12 вольнонаемных человек, хотя Битюковы первоначально затратили на свое заведение 1000 рублей капитала.
Мануфактура Битюковых относилась к числу мелких владений. Об этом говорят скромные объемы производства. В 1761 году она производила 500 шляп поярковых с ворсом, 800 гладких и 2000 солдатских (итого - 3300 штук в год). Позднее стали шить картузы.
Существовавшие 10 шляпных мануфактур всей России в среднем за год выпускали по 500 шляп, так что битюковская «фабрика» недалеко от них ушла.
Вся продукция мануфактуры Битюковых расходилась в пределах Исетского уезда и соседних уездов Оренбургской губернии.
После смерти Ивана Битюкова (отец умер раньше) заведение перешло к вдове Марфе. Та, видимо, имела более властный характер. Это видно из того, что к 1782 году она имела уже 30 крепостных крестьян.
Последнее упоминание о шляпной мануфактуре относится к 1790 году.
Ненадолго пережил шляпную «фабрику» битюковский стеклозавод. К 1799 году он уже не существовал, да и доходишко он давал 85 рублей в год.
Остальные три стеклозавода стали представлять из себя мелкие мастерские. Каждая из них имела по одной печи с четырьмя горшками, или дойницами. Изготовляли зеленое стекло, бутылки и другую посуду.
К 80-90-м годам XVIII века в Западной Сибири прошла новая волна строительства стеклозаводов. В отличие от предыдущего периода в эти годы главной фигурой среди заводчиков стал крестьянин.
Колыбелью сибирского стеклоделия стал Ялуторовский уезд. В 1800 году добрая половина западносибирских заводов располагалась в этом уезде (с 1782 по 1924 г. мы входили в состав этого уезда).
В первой трети XIX века мелкие мануфактуры стали перерастать в капиталистические с привлечением в них крупного купеческого капитала и капитала торгующих крестьян.
Так, в 1800 году при озере Пустынном крестьяне Иван и Антип Бархатовы открыли стеклозавод.
В 1806 году близ Рафайловского погоста бывший монастырский крестьянин Иван Шапенков построил стеклозавод. До этого он был известен как крупный поставщик хлеба на Успенский винокуренный завод.
В 1816 году в той же Рафайловской волости построил завод торгующий крестьянин Иван Шадеркин.
К 30-м годам XIX века Медведев имел два поташных завода, стеклофабрику, хрустальный и зеркальный заводы, фаянсовую «фабрику».
В 50-х годах XIX века из старых заводов сохранились заводы Бархатовых и Шапенковых.
Красным следопытам, и прежде всего Рафайловской и Бобылевской средних школ, надо найти место, где в давние годы были построены названные заводы, собрать у населения выпускавшуюся ими посуду. Назову одно место - в с. Рафайлово на огороде Кашина В.П. находят остатки от посуды завода Я. Шадеркина.
Церковь в с. Юзинском купцы все же построили в 1761-1762 годах. Таких церквей на территории Тюменской области, на мой взгляд, раз, два... и обчелся.
Церковь в наши дни обветшала, но, обитая толстыми плахами, да еще коваными гвоздями, на фоне леса в предвечерних сумерках, окрашенная белой краской, секрета которой не знают местные жители, церковь выглядит эффектно.
Кстати, колхоз «Восток» решил ее реставрировать и поместить в ней музей колхоза. Руководство Рафайловского сельского Совета и колхоза приступили к составлению сметы на ремонт церкви, ведут строительство дороги с твердым покрытием от с. Рафайлово до Битюков.
Думаю, история сел и деревень Рафайловского сельского Совета здесь будет представлена широко и полно.