Предыдущая публикация
...
К несчастью, за любовь к Альгису сестре пришлось дорого заплатить. На нее давило огромное чувство вины: Лена-маленькая — так мою племянницу зовут домашние — не простила матери уход из семьи.
Недавно мне приснился грустный сон: пустая Ленина дача. Елены Образцовой нет уже полтора года, дом и сад постепенно приходят в упадок. Ее любимые собаки и огромные декоративные карпы, которые летом плавали в пруду, а зимовали в аквариумах, осиротели. При сестре за хозяйством следили помощницы. Пока они остаются на даче, но как сложится дальше? Племянница, Лена-маленькая, вряд ли согласится посвящать дому много времени. Сейчас он брошен. А тогда согласно предсмертной воле сестры гроб привезли на дачу.
Когда сняли крышку, собаки Лены испугались, задрожали мелкой дрожью и забились в угол гостиной. Они мгновенно все поняли. В отличие от меня. Я не плакала. В тот момент просто не могла осознать: как ТАКОЕ могло произойти? Казалось, Лена будет рядом всегда. В юности сестра часто повторяла, что точно дотянет до девяноста пяти лет. Бог отмерил ей всего семьдесят пять, но эти годы прошли так насыщенно, что хватило бы на несколько жизней.
Ирина Образцова. Моя шаровая молния
Сестра Елены Образцовой рассказывает о жизни великой певицы, ее главной любви Альгисе Жюрайтисе, отношениях с единственной дочерью и судьбе ее наследства.
Наталья Черных
--------------------------------------------------------
...«Умоляю, только не при мне!» — Лена протестующе замахала руками. Я вдохновенно рассказывала, что на радио, где тогда работала, затеяли постановку «Вия» и мне доверили роль Панночки. Спектакль был музыкальным. По блистательной задумке режиссера постепенно пение моей героини должно было переходить в волчий вой.
«Ну если вой, тогда нормально», — облегченно протянула Лена и прыснула в кулак. Сестрам Лена прощала практически все, да и «грехов» перед ней у нас с Марьяной было немного. Только петь в ее присутствии не рисковали. У знаменитой Елены Образцовой, что называется, вяли уши.
У Лены не было родных сестер, только двоюродные — я и Марьяна. Мой папа Алексей Алексеевич (для домашних — Леня) и отец Лены Василий Алексеевич — родные братья. Их сестра — мама Марьяны Анастасия Алексеевна, тетя Тася, как ее звали в семье. Я младше Лены на семнадцать лет, и вначале она дружила только с Марьяной. Но как только я подросла, сестры приняли меня в свой девичий кружок. Если мы оказывались вместе на улице, на нас обращали внимание. Еще бы! Сразу три дамы чуть ли не гренадерского роста: Лена — сто семьдесят один сантиметр, я — сто семьдесят четыре, Марьяна — сто семьдесят восемь. Оборачивались еще и потому, что узнавали Лену. Но сестра к своей славе относилась с присущим ей юмором. Я часто слышала: «Ирка, пользуйся тем, что ты моя родственница. Пошли по магазинам, накупим одежды — нам обязательно сделают скидку!» Хотя мы редко осуществляли эту затею. Куда чаще хотелось просто побыть вместе, поговорить.
Сестра Елены Образцовой рассказывает о жизни великой певицы, ее главной любви Альгисе Жюрайтисе, отношениях с единственной дочерью и судьбе ее наследства.
Наталья Черных
--------------------------------------------------------
...«Умоляю, только не при мне!» — Лена протестующе замахала руками. Я вдохновенно рассказывала, что на радио, где тогда работала, затеяли постановку «Вия» и мне доверили роль Панночки. Спектакль был музыкальным. По блистательной задумке режиссера постепенно пение моей героини должно было переходить в волчий вой.
«Ну если вой, тогда нормально», — облегченно протянула Лена и прыснула в кулак. Сестрам Лена прощала практически все, да и «грехов» перед ней у нас с Марьяной было немного. Только петь в ее присутствии не рисковали. У знаменитой Елены Образцовой, что называется, вяли уши.
У Лены не было родных сестер, только двоюродные — я и Марьяна. Мой папа Алексей Алексеевич (для домашних — Леня) и отец Лены Василий Алексеевич — родные братья. Их сестра — мама Марьяны Анастасия Алексеевна, тетя Тася, как ее звали в семье. Я младше Лены на семнадцать лет, и вначале она дружила только с Марьяной. Но как только я подросла, сестры приняли меня в свой девичий кружок. Если мы оказывались вместе на улице, на нас обращали внимание. Еще бы! Сразу три дамы чуть ли не гренадерского роста: Лена — сто семьдесят один сантиметр, я — сто семьдесят четыре, Марьяна — сто семьдесят восемь. Оборачивались еще и потому, что узнавали Лену. Но сестра к своей славе относилась с присущим ей юмором. Я часто слышала: «Ирка, пользуйся тем, что ты моя родственница. Пошли по магазинам, накупим одежды — нам обязательно сделают скидку!» Хотя мы редко осуществляли эту затею. Куда чаще хотелось просто побыть вместе, поговорить.
Марьяша старше Лены на три года, она имела в глазах сестры больший вес. Пожалуй, только ей было позволено критиковать «великую Образцову». Марьяна говорила в лоб, что не понравилось в спектакле или наряде, и вспыльчивая Лена ее выслушивала. Я же помалкивала. В детстве, помню, сестру даже побаивалась. По ее словам, я росла избалованным ребенком. Чуть что не по мне, могла упасть на пол и зарыдать, задрыгать ногами. Лена с моими истериками легко справлялась. Она просто выходила из комнаты и оставляла меня в одиночестве. Без зрителя мне становилось скучно, неинтересно, и рыдания тут же прекращались.
Старших сестер связывало блокадное детство. Лена не любила вспоминать то время, лишь отшучивалась, что голос себе «накричала». Она действительно постоянно громко плакала: «Есть хочу!» Мужчины были на фронте, и семья Образцовых не пережила бы вторую блокадную зиму, не случись чуда. В Ленину маму Наталию Ивановну еще в школе был безнадежно влюблен один мальчик. Во время войны этот человек отвечал за эвакуацию. Благодаря ему весной 1942 года Наталия Ивановна с Леной, ее золовка тетя Тася с Марьяной и бабушка смогли выбраться из осажденного Ленинграда по Дороге жизни.
Тогда, в четыре года, сестре довелось увидеть страшную картину: когда переезжали Ладожское озеро, прямо перед их грузовиком две машины ушли под лед. Лена навсегда запомнила ужас в глазах матери, которая понимала: они тоже могут отправиться на дно в любую минуту. Но Образцовы доехали до берега, хотя в их колонне уцелели далеко не все. Встречавшие смотрели на счастливчиков как на выходцев с того света.
Всю войну семейство прожило в городе Устюжна Вологодской области. Там с сестрами приключилась смешная история. К Новому году тетя Тася и Наталия Ивановна запекли рыбу, но перед тем как сесть за стол, пошли поздравить хозяйку дома. Оставшись без надзора, девочки случайно наткнулись на припрятанную к празднику бутылку водки, выпили ее и закусили рыбкой. А потом залезли под стол и начали распевать песни. В таком состоянии и застали их вернувшиеся взрослые. Негодницам даже не попало: мама Лены рыдала, испугавшись, что после такого количества спиртного дети отравятся и умрут. Слава богу, все обошлось.
Старших сестер связывало блокадное детство. Лена не любила вспоминать то время, лишь отшучивалась, что голос себе «накричала». Она действительно постоянно громко плакала: «Есть хочу!» Мужчины были на фронте, и семья Образцовых не пережила бы вторую блокадную зиму, не случись чуда. В Ленину маму Наталию Ивановну еще в школе был безнадежно влюблен один мальчик. Во время войны этот человек отвечал за эвакуацию. Благодаря ему весной 1942 года Наталия Ивановна с Леной, ее золовка тетя Тася с Марьяной и бабушка смогли выбраться из осажденного Ленинграда по Дороге жизни.
Тогда, в четыре года, сестре довелось увидеть страшную картину: когда переезжали Ладожское озеро, прямо перед их грузовиком две машины ушли под лед. Лена навсегда запомнила ужас в глазах матери, которая понимала: они тоже могут отправиться на дно в любую минуту. Но Образцовы доехали до берега, хотя в их колонне уцелели далеко не все. Встречавшие смотрели на счастливчиков как на выходцев с того света.
Всю войну семейство прожило в городе Устюжна Вологодской области. Там с сестрами приключилась смешная история. К Новому году тетя Тася и Наталия Ивановна запекли рыбу, но перед тем как сесть за стол, пошли поздравить хозяйку дома. Оставшись без надзора, девочки случайно наткнулись на припрятанную к празднику бутылку водки, выпили ее и закусили рыбкой. А потом залезли под стол и начали распевать песни. В таком состоянии и застали их вернувшиеся взрослые. Негодницам даже не попало: мама Лены рыдала, испугавшись, что после такого количества спиртного дети отравятся и умрут. Слава богу, все обошлось.
Когда Лене было пять, а Марьяне восемь, их «взяли на работу». Девочкам велели оседлать лошадей, которые ходили по кругу, приводя в движения жернова, моловшие зерно. Чтобы животные не засыпали, сестры ударяли их в бока пятками. В том же хозяйстве были оставшиеся в живых коровы и быки. Один бык оказался с норовом, сорвался с привязи и погнался за сестрой. «Ма-а-а-ма!» — кричала она во все горло, улепетывая, но взрослых рядом не было. Расстояние между Леной и быком неминуемо сокращалось, она с ужасом понимала, что он ее вот-вот растерзает... На счастье, успела добежать до дома. А бык со всего маху воткнулся рогами в закрытую дверь и застрял. Рога потом выпиливали, в двери осталась большая дырка. «Что такое тореадор, я знаю не понаслышке», — шутила сестра через много лет, исполняя партию Кармен.
Марьянин отец с фронта не вернулся, Ленин, к счастью, выжил. Семья ее родителей была очень крепкой. Наталия Ивановна обожала мужа Василия Алексеевича. Мой дядя был видным мужчиной и всегда служил объектом внимания противоположного пола. Бескомпромиссная Лена в юности возмущалась:
— Мама, как ты все это терпишь?! Отец ни одной юбки не пропускает! На улице постоянно оборачивается!
Мудрая женщина отвечала:
— Дай бог тебе в жизни кого-нибудь так любить...
Судьба Василия Алексеевича не пощадила. Как-то он, передвигая шкаф, надорвался и начал слепнуть — отслоилась сетчатка. Перенес одиннадцать операций, но зрение вернуть не удалось: последние двадцать лет жизни Ленин отец различал только светлые и темные пятна. До конца его дней рядом оставалась верная Наталия Ивановна.
Несмотря на слепоту, Василий Алексеевич жил полной жизнью. Когда я была студенткой, родители Лены уже давно перебрались в Москву: ее папа одно время занимал должность заместителя министра тяжелого машиностроения. Приезжая из родного Ленинграда в столицу на практику, всегда у них останавливалась. Наталия Ивановна кормила меня завтраками и ужинами, по вечерам мы вместе сидели у телевизора. Василий Алексеевич, уже преклонных лет, так держался, что я все время забывала о его трагедии. «Посмотрите...» — обращала на что-нибудь внимание. И только потом понимала: смотреть-то он не может.
Дядю спасал юмор — он был страстным анекдотчиком. Когда еще видел, записывал свои истории в тетрадки, которые сшивал в толстенные тома. Многое он помнил наизусть и мог веселить гостей часами. Сестра унаследовала эту его страсть и смешливость: тоже обожала рассказывать анекдоты в лицах.
Марьянин отец с фронта не вернулся, Ленин, к счастью, выжил. Семья ее родителей была очень крепкой. Наталия Ивановна обожала мужа Василия Алексеевича. Мой дядя был видным мужчиной и всегда служил объектом внимания противоположного пола. Бескомпромиссная Лена в юности возмущалась:
— Мама, как ты все это терпишь?! Отец ни одной юбки не пропускает! На улице постоянно оборачивается!
Мудрая женщина отвечала:
— Дай бог тебе в жизни кого-нибудь так любить...
Судьба Василия Алексеевича не пощадила. Как-то он, передвигая шкаф, надорвался и начал слепнуть — отслоилась сетчатка. Перенес одиннадцать операций, но зрение вернуть не удалось: последние двадцать лет жизни Ленин отец различал только светлые и темные пятна. До конца его дней рядом оставалась верная Наталия Ивановна.
Несмотря на слепоту, Василий Алексеевич жил полной жизнью. Когда я была студенткой, родители Лены уже давно перебрались в Москву: ее папа одно время занимал должность заместителя министра тяжелого машиностроения. Приезжая из родного Ленинграда в столицу на практику, всегда у них останавливалась. Наталия Ивановна кормила меня завтраками и ужинами, по вечерам мы вместе сидели у телевизора. Василий Алексеевич, уже преклонных лет, так держался, что я все время забывала о его трагедии. «Посмотрите...» — обращала на что-нибудь внимание. И только потом понимала: смотреть-то он не может.
Дядю спасал юмор — он был страстным анекдотчиком. Когда еще видел, записывал свои истории в тетрадки, которые сшивал в толстенные тома. Многое он помнил наизусть и мог веселить гостей часами. Сестра унаследовала эту его страсть и смешливость: тоже обожала рассказывать анекдоты в лицах.
Удивительно, что при огромной любви к родителям Лена никогда не поддавалась их влиянию. Отец хотел, чтобы дочь выучилась на инженера, а она стремилась петь на сцене. Мечту Василия Алексеевича воплотила племянница Марьяна: стала инженером-строителем. А из-за решения Лены в семье разгорелся страшный скандал. Когда сестра поступила в Ленинградскую консерваторию, Василий Алексеевич не обрадовался. Отрезал: «Ты выбрала самостоятельную жизнь, вот и зарабатывай сама!»
И выставил Лену в общежитие. Жила на стипендию: в деньгах дядя Лене принципиально отказывал. Правда, Наталия Ивановна потихоньку совала дочке трешки и пятерки, но шиковать не получалось. Первый сценический наряд сестре подарило государство перед поездкой на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию. Лена рассказывала, что платье было серым и скромным, но ей казалось верхом роскошества.
В начале карьеры сестра очень стеснялась того, что не может позволить себе прилично одеться. Был такой случай: еще до пика холодной войны певицей Образцовой заинтересовался Сол Юрок — знаменитый американский импресарио, работавший с Анной Павловой и Айседорой Дункан. Он увидел Лену в «Борисе Годунове» на гастролях Большого театра в Париже и пригласил ее спеть в США. Перед поездкой сестра приоделась в кримпленовое платье и кофту, связанную Марьяной из шерсти, купленной где-то по большому блату. Увидев Лену, Сол расстроился:
— На прием в этом ты идти не можешь.
— Но что делать? У меня нет другого наряда, — покраснела сестра.
— Значит, поедем в магазин.
Юрок подобрал ей коктейльное платье и элегантный костюм. Лене было страшно неловко, и она далеко не сразу согласилась принять подарки. Тогда еще не знала, что в мире это обычная практика: звездам принято дарить наряды, делают это и антрепренеры, и дизайнеры, и даже поклонники. Она долго недоумевала, когда одна канадская миллионерша преподнесла шикарную пихору до пят: внешняя сторона была из ткани, а внутри — соболий мех. «Как это — носить шубу мехом вовнутрь?» — разводила руками сестра. В итоге подарок перешили как положено — мехом наружу.
И выставил Лену в общежитие. Жила на стипендию: в деньгах дядя Лене принципиально отказывал. Правда, Наталия Ивановна потихоньку совала дочке трешки и пятерки, но шиковать не получалось. Первый сценический наряд сестре подарило государство перед поездкой на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию. Лена рассказывала, что платье было серым и скромным, но ей казалось верхом роскошества.
В начале карьеры сестра очень стеснялась того, что не может позволить себе прилично одеться. Был такой случай: еще до пика холодной войны певицей Образцовой заинтересовался Сол Юрок — знаменитый американский импресарио, работавший с Анной Павловой и Айседорой Дункан. Он увидел Лену в «Борисе Годунове» на гастролях Большого театра в Париже и пригласил ее спеть в США. Перед поездкой сестра приоделась в кримпленовое платье и кофту, связанную Марьяной из шерсти, купленной где-то по большому блату. Увидев Лену, Сол расстроился:
— На прием в этом ты идти не можешь.
— Но что делать? У меня нет другого наряда, — покраснела сестра.
— Значит, поедем в магазин.
Юрок подобрал ей коктейльное платье и элегантный костюм. Лене было страшно неловко, и она далеко не сразу согласилась принять подарки. Тогда еще не знала, что в мире это обычная практика: звездам принято дарить наряды, делают это и антрепренеры, и дизайнеры, и даже поклонники. Она долго недоумевала, когда одна канадская миллионерша преподнесла шикарную пихору до пят: внешняя сторона была из ткани, а внутри — соболий мех. «Как это — носить шубу мехом вовнутрь?» — разводила руками сестра. В итоге подарок перешили как положено — мехом наружу.
Однако Лена не испытывала большой страсти к одежде. Скорее старалась достойно выглядеть. В последние годы платья шила у питерского дизайнера Татьяны Котеговой. Очень любила «шкодные» вещички, которые привозила из Японии, где преподавала в музыкальной академии. С забавными рисунками, аппликациями, собачками и котятками. В них она чувствовала себя немного подростком.
Лена щедро делилась вещами со мной и Марьяной. Мало того что у нас высокий рост, еще и очень маленький размер ноги. В советское время это означало катастрофу: красивые вещи и удобные туфли было не достать. Выручала Лена. Приедем в гости, она первым делом ведет в гардеробную: «Девчонки, выберите что-нибудь из вещей, возьмите обувь». Всегда хотела нас порадовать. С легкостью передаривала презенты, которые ей подносили. Предложит мне или Марьяне безделушку, а на ней гравировка: «Дорогой Елене Васильевне от такого-то...» Мы обижались, надували губы, но Лена умела успокоить: «Да бросьте вы, классная же штучка. Я все равно носить не буду, а вам пригодится».
В годы моей молодости общаться нам удавалось нечасто: Лена находилась в зените славы, активно гастролировала, разъезжая по всему миру. У сестры была своя жизнь в Москве, у меня — в Ленинграде: учеба на актерском и на журфаке, работа на радио, семья. Мы сблизились после моего развода: в сорок три года я полюбила и решила уйти от мужа. Марьяша в тот момент почему-то заняла позицию моего супруга. Лена примчалась в Питер на семейный совет и грозно приструнила Марьяну: «Кто нам сестра? Ирина или Алексей? Будь добра — поддержи ее».
В те дни Лена много со мной говорила. Объясняла, что любовь — главное в жизни и предавать ее ни в коем случае нельзя. И даже решение моего сына Миши остаться с отцом не должно меня остановить. Думаю, Лена была так внимательна в той ситуации еще и потому, что понимала: я повторяю ее семейную историю. Однажды моя сестра тоже потеряла голову от любви — сбылась молитва матери! — и была вынуждена сделать тяжелый выбор.
Лена щедро делилась вещами со мной и Марьяной. Мало того что у нас высокий рост, еще и очень маленький размер ноги. В советское время это означало катастрофу: красивые вещи и удобные туфли было не достать. Выручала Лена. Приедем в гости, она первым делом ведет в гардеробную: «Девчонки, выберите что-нибудь из вещей, возьмите обувь». Всегда хотела нас порадовать. С легкостью передаривала презенты, которые ей подносили. Предложит мне или Марьяне безделушку, а на ней гравировка: «Дорогой Елене Васильевне от такого-то...» Мы обижались, надували губы, но Лена умела успокоить: «Да бросьте вы, классная же штучка. Я все равно носить не буду, а вам пригодится».
В годы моей молодости общаться нам удавалось нечасто: Лена находилась в зените славы, активно гастролировала, разъезжая по всему миру. У сестры была своя жизнь в Москве, у меня — в Ленинграде: учеба на актерском и на журфаке, работа на радио, семья. Мы сблизились после моего развода: в сорок три года я полюбила и решила уйти от мужа. Марьяша в тот момент почему-то заняла позицию моего супруга. Лена примчалась в Питер на семейный совет и грозно приструнила Марьяну: «Кто нам сестра? Ирина или Алексей? Будь добра — поддержи ее».
В те дни Лена много со мной говорила. Объясняла, что любовь — главное в жизни и предавать ее ни в коем случае нельзя. И даже решение моего сына Миши остаться с отцом не должно меня остановить. Думаю, Лена была так внимательна в той ситуации еще и потому, что понимала: я повторяю ее семейную историю. Однажды моя сестра тоже потеряла голову от любви — сбылась молитва матери! — и была вынуждена сделать тяжелый выбор.
...Дирижера Большого театра Альгиса Жюрайтиса Лена разглядела, когда уже много лет была замужем за физиком Славой Макаровым, у них подрастала дочь. Чувство накрыло сестру внезапно. Альгис всегда считался другом семьи, Лене и в голову не приходило с ним флиртовать. Но однажды, когда муж не мог встретить Лену на вокзале, он попросил об этом Жюрайтиса. Лена мне рассказывала: «Я вышла из поезда, посмотрела на Альгиса и поняла, что пропала: не смогу ни дня прожить без этого человека. Это было как солнечный удар. Ничего не могла с собой поделать». Тем не менее сестра долго боролась с собой, пыталась сохранить семью. Альгис, страстный автомобилист, грозил, что если Лена к нему не уйдет, разгонится на машине и врежется в стену. Без нее он не хотел жить.
Как женщину я Лену понимаю. Мужчиной Альгис был умопомрачительным. Поджарый, с безупречной осанкой. На одиннадцать лет старше Лены, но всегда за собой следил, занимался йогой, завтракал овсянкой на воде. Как только выходило апрельское солнце, садился в шезлонг и загорал: надевал на шею воротник из фольги, который отражает лучи. Тогда еще не были распространены солярии, а иметь здоровый цвет лица хотелось. Но главное, Жюрайтис был не только красив, но и очень талантлив. Партитуру всегда знал наизусть. Дирижировал без палочки — одними руками.
И этот интересный мужчина, на которого постоянно заглядывались дамы, беспрекословно слушался сестру. Помню, как-то на даче обеденный стол решили вынести на воздух. Увидев это, Альгис возмутился:
— Куда вы его ставите? Лена сказала под дерево!
— Тут же осиное гнездо!
— Распоряжения Елены Васильевны не обсуждаются!
До сих пор перед глазами картинка, как сестра с мужем, совершенно счастливые, рвут в поле васильки. Уже после свадьбы Альгис купил кабриолет. Не для того, чтобы покрасоваться: летом он катал Лену по Подмосковью. Она любила полевые цветы. Как-то по осени я нарвала на даче целую охапку клевера и полыни. Притащила в дом, сестра поставила цветы в дорогую вазу. Потом показала на огромный букет роз, подаренный поклонниками. «Это — красота, — сказала она и переведя взгляд на мои невзрачные полевые цветочки, прошептала: — А это — радость». Из декоративных цветов Лена обожала хризантемы и лилии. Но по иронии судьбы именно на их пыльцу у нее была аллергия.
Кстати, на тех же проселочных дорогах, по бокам которых растут полевые цветы, Альгис учил Лену кататься на велосипеде. Они с удовольствием совершали совместные пробеги на колесах, пока Лена не упала неудачно и чуть не лишилась зрения. У сестры, как и у моего дяди, отслоилась сетчатка, но испанским врачам удалось уберечь ее от слепоты...
Как женщину я Лену понимаю. Мужчиной Альгис был умопомрачительным. Поджарый, с безупречной осанкой. На одиннадцать лет старше Лены, но всегда за собой следил, занимался йогой, завтракал овсянкой на воде. Как только выходило апрельское солнце, садился в шезлонг и загорал: надевал на шею воротник из фольги, который отражает лучи. Тогда еще не были распространены солярии, а иметь здоровый цвет лица хотелось. Но главное, Жюрайтис был не только красив, но и очень талантлив. Партитуру всегда знал наизусть. Дирижировал без палочки — одними руками.
И этот интересный мужчина, на которого постоянно заглядывались дамы, беспрекословно слушался сестру. Помню, как-то на даче обеденный стол решили вынести на воздух. Увидев это, Альгис возмутился:
— Куда вы его ставите? Лена сказала под дерево!
— Тут же осиное гнездо!
— Распоряжения Елены Васильевны не обсуждаются!
До сих пор перед глазами картинка, как сестра с мужем, совершенно счастливые, рвут в поле васильки. Уже после свадьбы Альгис купил кабриолет. Не для того, чтобы покрасоваться: летом он катал Лену по Подмосковью. Она любила полевые цветы. Как-то по осени я нарвала на даче целую охапку клевера и полыни. Притащила в дом, сестра поставила цветы в дорогую вазу. Потом показала на огромный букет роз, подаренный поклонниками. «Это — красота, — сказала она и переведя взгляд на мои невзрачные полевые цветочки, прошептала: — А это — радость». Из декоративных цветов Лена обожала хризантемы и лилии. Но по иронии судьбы именно на их пыльцу у нее была аллергия.
Кстати, на тех же проселочных дорогах, по бокам которых растут полевые цветы, Альгис учил Лену кататься на велосипеде. Они с удовольствием совершали совместные пробеги на колесах, пока Лена не упала неудачно и чуть не лишилась зрения. У сестры, как и у моего дяди, отслоилась сетчатка, но испанским врачам удалось уберечь ее от слепоты...
Со своей стороны сестра тоже делала мужу подарки. Он любил плавать, и Лена построила на даче бассейн. Времена стояли глухие советские, строительные материалы были дефицитом. Но сестра с кем-то сумела договориться и несколько ночей подряд собственноручно загружала машину с черного хода магазина тяжелющей облицовочной плиткой.
Каким Альгис был мужчиной, могу только догадываться. Лена никогда не делилась интимной стороной своей жизни. После одной из «Кармен» я спросила:
— Ты столько раз умирала в театре! Не скучно потом жить в реальности — после таких страстей и безумного напряжения?
Она засмеялась:
— У меня в жизни такие страсть и любовь, что «Кармен» меркнет.
В другой раз сестра проговорилась, что после гастролей они с мужем так соскучились друг по другу, что на даче упали прямо в гостиной на ковер. Они всегда подолгу разговаривали, сколько бы километров их ни разделяло. Разбирая архив Марьяны, которая иногда сопровождала сестру в поездках, нашла в ее путевых заметках такую строчку: «Лена опять беседовала с Альгисом. Осталась очень довольна...» Жюрайтис мог позвонить сестре из театра и сказать: «Сегодня адажио в «Лебедином озере» я дирижировал для тебя». Лена в ответ счастливо улыбалась.
Многие из Лениного окружения на Альгиса поглядывали косо, были настроены настороженно. Виной тому его статья «В защиту «Пиковой дамы», напечатанная в 1978 году в газете «Правда». За год до этого дирекция парижской «Гранд-опера» обратилась в Министерство культуры с просьбой дать согласие на постановку в этом театре «Пиковой дамы» «силами советских мастеров». Режиссером будущего спектакля стал Юрий Любимов. Его замысел требовал, чтобы в оперу Чайковского были внесены изменения. Этим занимался Альфред Шнитке. Обновленный клавир вызвал в минкульте бурю негодования. Жюрайтис, который в той же «Гранд-опера» ставил вместе с Юрием Григоровичем «Ромео и Джульетту», смог ознакомиться с клавиром Шнитке, и он ему категорически не понравился. Альгис посчитал, что своими новшествами режиссер и композитор исковеркали классику.
Естественно, после такого разгрома в центральной прессе Юрия Любимова не выпустили во Францию и премьера его «Пиковой дамы» отодвинулась на годы. Характерно, что после нее зарубежные критики отзывались о спектакле очень сдержанно, с прохладцей. А некоторые откровенно ругали. Но Альгиса к тому времени уже успели обвинить во всех смертных грехах, определив чуть ли не в «цепные псы режима». За его спиной шушукались, а Лену укоряли:
— Зачем вы связали судьбу с Жюрайтисом? Ведь он выступает душителем всего свежего и новаторского!
Сестра улыбалась:
— Вам рассказать, зачем замуж выходят?
Никто не нашелся, что ответить. Моя Лена умела быть саркастичной.
Каким Альгис был мужчиной, могу только догадываться. Лена никогда не делилась интимной стороной своей жизни. После одной из «Кармен» я спросила:
— Ты столько раз умирала в театре! Не скучно потом жить в реальности — после таких страстей и безумного напряжения?
Она засмеялась:
— У меня в жизни такие страсть и любовь, что «Кармен» меркнет.
В другой раз сестра проговорилась, что после гастролей они с мужем так соскучились друг по другу, что на даче упали прямо в гостиной на ковер. Они всегда подолгу разговаривали, сколько бы километров их ни разделяло. Разбирая архив Марьяны, которая иногда сопровождала сестру в поездках, нашла в ее путевых заметках такую строчку: «Лена опять беседовала с Альгисом. Осталась очень довольна...» Жюрайтис мог позвонить сестре из театра и сказать: «Сегодня адажио в «Лебедином озере» я дирижировал для тебя». Лена в ответ счастливо улыбалась.
Многие из Лениного окружения на Альгиса поглядывали косо, были настроены настороженно. Виной тому его статья «В защиту «Пиковой дамы», напечатанная в 1978 году в газете «Правда». За год до этого дирекция парижской «Гранд-опера» обратилась в Министерство культуры с просьбой дать согласие на постановку в этом театре «Пиковой дамы» «силами советских мастеров». Режиссером будущего спектакля стал Юрий Любимов. Его замысел требовал, чтобы в оперу Чайковского были внесены изменения. Этим занимался Альфред Шнитке. Обновленный клавир вызвал в минкульте бурю негодования. Жюрайтис, который в той же «Гранд-опера» ставил вместе с Юрием Григоровичем «Ромео и Джульетту», смог ознакомиться с клавиром Шнитке, и он ему категорически не понравился. Альгис посчитал, что своими новшествами режиссер и композитор исковеркали классику.
Естественно, после такого разгрома в центральной прессе Юрия Любимова не выпустили во Францию и премьера его «Пиковой дамы» отодвинулась на годы. Характерно, что после нее зарубежные критики отзывались о спектакле очень сдержанно, с прохладцей. А некоторые откровенно ругали. Но Альгиса к тому времени уже успели обвинить во всех смертных грехах, определив чуть ли не в «цепные псы режима». За его спиной шушукались, а Лену укоряли:
— Зачем вы связали судьбу с Жюрайтисом? Ведь он выступает душителем всего свежего и новаторского!
Сестра улыбалась:
— Вам рассказать, зачем замуж выходят?
Никто не нашелся, что ответить. Моя Лена умела быть саркастичной.
Альгис умер в семьдесят лет: сгорел от рака буквально за год. Когда болезнь победила — окончательно переехал на дачу, да и там запирался в комнате на втором этаже. Не хотел видеть никого из домочадцев. Но даже в те тяжелые для всех дни запрещал Лене бросать работу, уверяя, что нисколько не нуждается в ее присутствии: за ним прекрасно ухаживает тогдашняя помощница по дому Аня. Для семьи остается тайной, обвенчались ли Лена с Альгисом. Жюрайтис большую часть жизни был католиком, но за несколько лет до смерти принял православие, покрестился под именем Александр.
Любимый муж сестры умер ранним утром двадцать пятого октября 1998 года. Похороны прошли очень тихо. За гробом вместе с сестрой шагали дочка от первого брака Альгиса Аудроне и его сын от второго брака Алексей. Жюрайтиса похоронили на Аксиньинском кладбище, недалеко от любимой дачи. Я знаю, что с его детьми Лена потом продолжала общаться. С Аудроне перезванивалась — она живет в Литве. А вот москвич Леша несколько раз приезжал к ней на дачу уже со своими ребятишками.
Лена прожила с Альгисом больше пятнадцати лет. Его уход обернулся для нее серьезной депрессией. Обычно деятельная, тогда сестра лишь одиноко бродила по дачным комнатам или сидела в саду. Начала писать стихи, посвящая их покойному мужу. На нервной почве у нее пропал голос, и доктора разводили руками, не в силах обнадежить благоприятным прогнозом. К тому же Лена поправилась на двадцать килограммов. Но жажда жизни все-таки победила! Сестра согласилась сыграть в спектакле Романа Виктюка «Антонио фон Эльба», и после премьеры ее голос вновь зазвучал в полную силу.
Любимый муж сестры умер ранним утром двадцать пятого октября 1998 года. Похороны прошли очень тихо. За гробом вместе с сестрой шагали дочка от первого брака Альгиса Аудроне и его сын от второго брака Алексей. Жюрайтиса похоронили на Аксиньинском кладбище, недалеко от любимой дачи. Я знаю, что с его детьми Лена потом продолжала общаться. С Аудроне перезванивалась — она живет в Литве. А вот москвич Леша несколько раз приезжал к ней на дачу уже со своими ребятишками.
Лена прожила с Альгисом больше пятнадцати лет. Его уход обернулся для нее серьезной депрессией. Обычно деятельная, тогда сестра лишь одиноко бродила по дачным комнатам или сидела в саду. Начала писать стихи, посвящая их покойному мужу. На нервной почве у нее пропал голос, и доктора разводили руками, не в силах обнадежить благоприятным прогнозом. К тому же Лена поправилась на двадцать килограммов. Но жажда жизни все-таки победила! Сестра согласилась сыграть в спектакле Романа Виктюка «Антонио фон Эльба», и после премьеры ее голос вновь зазвучал в полную силу.
Сестра не хотела стареть. Редкий день когда обходилась без макияжа — только если не ожидала гостей. Когда они приезжали внезапно, могла накраситься быстро, минут за пятнадцать. Волосы Лена завивала на термобигуди, которые по старинке «варила» в кастрюле с водой. Она делала пластические операции и не стеснялась об этом рассказывать. Считала, что артистка всегда на виду, и была при параде даже в больнице, когда проходила курс химиотерапии. И не зря. Люди действительно везде и всюду ее узнавали. Как-то встретилась в коридоре клиники со своим старинным поклонником. Он счастлив:
— Я так рад видеть вас здесь!
А Ленка ему:
— Лучше бы в другом месте! — и смеется.
Конечно, в зрелости она переживала, что тело постепенно теряет былую упругость. Я храню письма сестры, в одном из них она пишет: «Ира, это очень большая трагедия для женщины. Ее надо пережить, подготовиться к ней. Когда твое красивое тело начинает опадать, оплывать, конечно, тяжело эмоционально. Я это пережила, и не скажу, что легко. Любая женщина (даже если она не признается) с наступлением какого-то возраста начинает страдать из-за внешности. Но жизнь на этом не кончается! Наступает момент, когда ты пересматриваешь свои ценности. Не самое главное быть красивой и сексуальной, не самое главное нравиться мужчинам. Важнее доброта, желание поделиться знаниями, понять, зачем ты родилась на свет и какими талантами тебя наградил Господь. Если ты это поймешь, будешь счастлива всю жизнь. Потому что отдаешь людям то, что тебе дал Бог. Я считаю, что самый большой дар — это дар общения».
Этим даром сестра обладала как никто. И центром ее маленькой вселенной была не городская квартира, а обожаемый загородный дом. Дачу в поселке Большого театра сестра приобрела лет сорок назад, еще когда жила со Славой. В правлении пообещали, что все сделают без их участия, можно будет просто заехать и жить, что называется, на всем готовом. Сестра с мужем поверили и приехали на участок с матрасом, думали — переночуют на новом месте. Но увидели... котлован, на дне которого валялся одинокий кирпич. Так что пришлось строить самостоятельно.
Лену это нисколько не испугало: она любила все делать сама. Даже дизайн ландшафта разработала лично. Что только не произрастало на участке, всего и не перечислить! Особенно много высадили цветов и красивых кустарников, которые вымахали так, что Марьяна возмущалась: «Скоро уже негде будет посидеть на солнышке». Позднее появился пруд с громадными валунами на берегу: Лене их кто-то подарил. В пруд запустили огромных карпов, белых с рыжими пятнами, над водой построили японский домик. Японию Ленка очень любила и преподавала там несколько месяцев в году. Она сама рисовала чертежи домика — внутри все было аутентичное, привезенное из Страны восходящего солнца, вплоть до декоративных шишек.
— Я так рад видеть вас здесь!
А Ленка ему:
— Лучше бы в другом месте! — и смеется.
Конечно, в зрелости она переживала, что тело постепенно теряет былую упругость. Я храню письма сестры, в одном из них она пишет: «Ира, это очень большая трагедия для женщины. Ее надо пережить, подготовиться к ней. Когда твое красивое тело начинает опадать, оплывать, конечно, тяжело эмоционально. Я это пережила, и не скажу, что легко. Любая женщина (даже если она не признается) с наступлением какого-то возраста начинает страдать из-за внешности. Но жизнь на этом не кончается! Наступает момент, когда ты пересматриваешь свои ценности. Не самое главное быть красивой и сексуальной, не самое главное нравиться мужчинам. Важнее доброта, желание поделиться знаниями, понять, зачем ты родилась на свет и какими талантами тебя наградил Господь. Если ты это поймешь, будешь счастлива всю жизнь. Потому что отдаешь людям то, что тебе дал Бог. Я считаю, что самый большой дар — это дар общения».
Этим даром сестра обладала как никто. И центром ее маленькой вселенной была не городская квартира, а обожаемый загородный дом. Дачу в поселке Большого театра сестра приобрела лет сорок назад, еще когда жила со Славой. В правлении пообещали, что все сделают без их участия, можно будет просто заехать и жить, что называется, на всем готовом. Сестра с мужем поверили и приехали на участок с матрасом, думали — переночуют на новом месте. Но увидели... котлован, на дне которого валялся одинокий кирпич. Так что пришлось строить самостоятельно.
Лену это нисколько не испугало: она любила все делать сама. Даже дизайн ландшафта разработала лично. Что только не произрастало на участке, всего и не перечислить! Особенно много высадили цветов и красивых кустарников, которые вымахали так, что Марьяна возмущалась: «Скоро уже негде будет посидеть на солнышке». Позднее появился пруд с громадными валунами на берегу: Лене их кто-то подарил. В пруд запустили огромных карпов, белых с рыжими пятнами, над водой построили японский домик. Японию Ленка очень любила и преподавала там несколько месяцев в году. Она сама рисовала чертежи домика — внутри все было аутентичное, привезенное из Страны восходящего солнца, вплоть до декоративных шишек.
Сестра легко проектировала строения, сажала кусты, косила траву. Лена все умела. При этом жила очень быстро — не принимала другого ритма. Постоянно восставала против законов физики: если ставим чай, то готов он должен быть немедленно! Будто не понимала, что никто не в силах повлиять на скорость закипания воды. Цветы на даче часто высаживались уже с бутонами — чтобы быстрее зацвели. Сестра могла выхватить тряпку у уборщицы своего оперного центра, если ей казалось, что та недостаточно проворна. «Что вы там копаетесь?!» — любила она прикрикнуть, если мы с Марьяшей долго собирались перед выходом. У самой на даче стояло сразу несколько «гастрольных» чемоданов, которые постоянно собирались-разбирались.
С годами Лена превратила загородный дом в свою резиденцию. Когда она не была на гастролях, туда стекались люди: можно было приехать и жить сколько хочешь. В комнатах для гостей с легкостью разместилась бы труппа небольшого театра. Марьяна, когда вышла на пенсию, подолгу жила у сестры. Там же собирались ее подруги — Тамара Синявская, Валентина Терешкова, Маквала Касрашвили. На даче встречался весь Ленкин разношерстный круг знакомых, однажды я видела там даже певицу Валерию.
Сестра всегда мечтала о большой дружной семье, потому и собирала вокруг себя множество людей. Дружить она умела. При этом каждого из ее компании принимали как дорогого гостя, никто не чувствовал себя «массовкой». Лена не делала различий между людьми и всех усаживала за один стол: своих родственников и меценатов-толстосумов, чиновников городской администрации и друзей из театра. Тут же обедали помощницы по хозяйству сестры Аля и Нина: Лена не относилась к ним как к прислуге, это были ее родные люди. Никто не испытывал неловкости. Сестра брала на себя роль конферансье: она любила анекдоты «с перчиком» и виртуозно их рассказывала. Гости слушали байки хозяйки, и дружный хохот неизменно объединял компанию.
На Новый год на веранде выстраивался целый строй из пакетов с подарками — их набиралось до пятидесяти штук! Каждый приехавший получал именно то, о чем мечтал. Открываю как-то предназначенный мне пакет: среди праздничных безделушек лежит красивый футляр для фотоаппарата. Свой я потеряла еще летом — Лена это запомнила.
С годами Лена превратила загородный дом в свою резиденцию. Когда она не была на гастролях, туда стекались люди: можно было приехать и жить сколько хочешь. В комнатах для гостей с легкостью разместилась бы труппа небольшого театра. Марьяна, когда вышла на пенсию, подолгу жила у сестры. Там же собирались ее подруги — Тамара Синявская, Валентина Терешкова, Маквала Касрашвили. На даче встречался весь Ленкин разношерстный круг знакомых, однажды я видела там даже певицу Валерию.
Сестра всегда мечтала о большой дружной семье, потому и собирала вокруг себя множество людей. Дружить она умела. При этом каждого из ее компании принимали как дорогого гостя, никто не чувствовал себя «массовкой». Лена не делала различий между людьми и всех усаживала за один стол: своих родственников и меценатов-толстосумов, чиновников городской администрации и друзей из театра. Тут же обедали помощницы по хозяйству сестры Аля и Нина: Лена не относилась к ним как к прислуге, это были ее родные люди. Никто не испытывал неловкости. Сестра брала на себя роль конферансье: она любила анекдоты «с перчиком» и виртуозно их рассказывала. Гости слушали байки хозяйки, и дружный хохот неизменно объединял компанию.
На Новый год на веранде выстраивался целый строй из пакетов с подарками — их набиралось до пятидесяти штук! Каждый приехавший получал именно то, о чем мечтал. Открываю как-то предназначенный мне пакет: среди праздничных безделушек лежит красивый футляр для фотоаппарата. Свой я потеряла еще летом — Лена это запомнила.
Дни рождения сестра тоже отмечала на даче. И каждый раз придумывала для торжества особенную тему. Однажды попросила надуть сотни воздушных шаров, чтобы лежали вокруг дома на траве. Это было очень красиво. В другой раз расставила по участку диванчики и стулья, рядом с которыми в корзинках лежали вино и фрукты. На тот случай, если разбредшиеся группками по участку гости решат присесть и поговорить. Правда, муравьи и осы добрались до десерта раньше нас. Но ни Лену, ни собравшихся это нисколько не смутило. Все дружно хохотали, вытряхивая из корзинок «постояльцев».
Но при всех плюсах характер у сестры был вспыльчивым. Когда сильно уставала, тем, кто был рядом, доставалось изрядно. Помню, как-то после спектакля сестра потеряла булавку. Обыскала гримерку — безрезультатно. Как сквозь землю провалилась! Мы с помощницей Любой бросились помогать, а Ленка нас распекать: «Вот же две дуры! Какую-то ерундовую булавку найти не могут!» На самом деле мы лишь делали вид, что ищем: прекрасно знали, что никакой булавки не существует. Бесплодные поиски и раздражение в наш адрес были для эмоциональной Ленки способом выпустить пар. На следующий день я съязвила:
— Помнишь, как вчера дурами обзывалась?
— Я?! — брови Лены поползли вверх. — Не может быть...
Сестра покраснела, извинилась. Но ничего не поделаешь: в порыве эмоций Ленка могла припечатать и тех, кого любила.
Но при всех плюсах характер у сестры был вспыльчивым. Когда сильно уставала, тем, кто был рядом, доставалось изрядно. Помню, как-то после спектакля сестра потеряла булавку. Обыскала гримерку — безрезультатно. Как сквозь землю провалилась! Мы с помощницей Любой бросились помогать, а Ленка нас распекать: «Вот же две дуры! Какую-то ерундовую булавку найти не могут!» На самом деле мы лишь делали вид, что ищем: прекрасно знали, что никакой булавки не существует. Бесплодные поиски и раздражение в наш адрес были для эмоциональной Ленки способом выпустить пар. На следующий день я съязвила:
— Помнишь, как вчера дурами обзывалась?
— Я?! — брови Лены поползли вверх. — Не может быть...
Сестра покраснела, извинилась. Но ничего не поделаешь: в порыве эмоций Ленка могла припечатать и тех, кого любила.
...Сестра производила впечатление властной и сильной женщины. И в то же время была очень ранимой. Помню, как рыдала в голос, когда в перестройку у нее забрали рояль. Этот инструмент сестре подарило правительство, но в связи с «новыми веяниями» его вынесли из квартиры и увезли, кажется, в какой-то Дом культуры. Сестра плакала в трубку: «Неужели я не заслужила даже инструмента?» Конечно, она купила новый рояль. Но всерьез обиделась.
В другой раз видела Ленины слезы незадолго до смерти Марьяши. Старшая сестра ушла на полтора года раньше. Лена успела с ней попрощаться, специально приезжала в Петербург. Помню, как она поднялась в квартиру, где угасала Марьяна. Я решила оставить сестер одних и ждала внизу. Проходит время, а ее нет и нет. Я забеспокоилась, заглянула в парадное и увидела, что Лена рыдает на лестнице, не в силах остановиться. У них была очень тесная связь: она сразу почувствовала, что конец Марьяши близок.
В то время сестра уже знала и свой диагноз, но никому о нем не рассказывала. У нее нашли лейкемию, но в курсе были лишь дочь и личная помощница Люба. Меня она, думаю, жалела, оттого и молчала: незадолго до этого я перенесла жуткий приступ панкреатита, чуть не умерла, на нервной почве мог случиться новый.
Догадывалась, что Лена больна, но степень серьезности недуга оценить не могла. Тем более что сестра по привычке летала как шаровая молния. Даже после «химии» в петербургской клинике спешила на концерт или преподавать. Врачи глазам не верили: другие пациенты после капельницы еле до палаты доползали, а Лена работала. Вот какая в ней была сила! Никогда не поддавалась хандре. В последние годы у сестры сильно болели ноги. «Так, встаем на счет «три»!» — хохмила она по этому поводу.
Я так и не услышала от Лены о ее болезни. Врачи тоже молчали. Узнала, что речь идет о лейкемии, совсем поздно, от Любы. На последнем концерте в Большом театре было видно, что Лена идет по сцене с трудом, будто по битому стеклу. Но она отчаянно боролась за жизнь.
В другой раз видела Ленины слезы незадолго до смерти Марьяши. Старшая сестра ушла на полтора года раньше. Лена успела с ней попрощаться, специально приезжала в Петербург. Помню, как она поднялась в квартиру, где угасала Марьяна. Я решила оставить сестер одних и ждала внизу. Проходит время, а ее нет и нет. Я забеспокоилась, заглянула в парадное и увидела, что Лена рыдает на лестнице, не в силах остановиться. У них была очень тесная связь: она сразу почувствовала, что конец Марьяши близок.
В то время сестра уже знала и свой диагноз, но никому о нем не рассказывала. У нее нашли лейкемию, но в курсе были лишь дочь и личная помощница Люба. Меня она, думаю, жалела, оттого и молчала: незадолго до этого я перенесла жуткий приступ панкреатита, чуть не умерла, на нервной почве мог случиться новый.
Догадывалась, что Лена больна, но степень серьезности недуга оценить не могла. Тем более что сестра по привычке летала как шаровая молния. Даже после «химии» в петербургской клинике спешила на концерт или преподавать. Врачи глазам не верили: другие пациенты после капельницы еле до палаты доползали, а Лена работала. Вот какая в ней была сила! Никогда не поддавалась хандре. В последние годы у сестры сильно болели ноги. «Так, встаем на счет «три»!» — хохмила она по этому поводу.
Я так и не услышала от Лены о ее болезни. Врачи тоже молчали. Узнала, что речь идет о лейкемии, совсем поздно, от Любы. На последнем концерте в Большом театре было видно, что Лена идет по сцене с трудом, будто по битому стеклу. Но она отчаянно боролась за жизнь.
Сестра тесно дружила со своим духовником, архиереем Меркурием Ивановым — митрополитом Ростовским и Новочеркасским, главой Донской митрополии, председателем Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Владыка часто бывал на даче, мы все любили с ним разговаривать: Меркурий умел и искрометно пошутить, и увлечь собеседника беседой на серьезные темы — как о божественном, философском, так и о земном. На своем участке сестра выстроила небольшую часовню. Там всегда лежал молитвослов, и самые затертые страницы были с молитвами «о болящих». Лена переживала, если с кем-то из близких людей случалась беда. Но сама ни в какую не соглашалась ложиться в больницу. Именно владыка Меркурий нашел слова, которые убедили сестру лечиться.
...Лена позвонила из немецкой клиники, уже пройдя химиотерапию:
— Хочешь анекдот?
— Давай.
— Встречаются два кота во дворе. Один другому говорит: «Мой хозяин «Ниссан» купил!» — «Ни-ссан? Сейчас исправим».
И мы обе захохотали как ненормальные. В этом вся Лена. Она так любила жизнь, что травила байки даже на больничной койке.
Но конечно, вдали от дома, наедине со своей болезнью, она страшно тосковала. Прежде всего по своим собакам и коту. Собаки окружали ее всю жизнь. Первым и самым любимым был маленький пудель Джоник, поселившийся с Леной еще до переезда в Москву. Также в жизни сестры был карликовый пудель Антон, который очень ревновал хозяйку к Альгису: всегда на него рычал, а порой кусал за ноги. В последние годы на подмосковной даче обитали Кармен, Мюзетта, Мишка, Даша и Манон. А еще здоровущий кот Сережа.
Ленка животных обожала. Много лет назад на каких-то заграничных гастролях ей подарили редкой породы тушканчика. К грызуну прилагался большой пакет корма. Но перед возвращением в Москву сестра забежала в зоомагазин.
— У меня только одна упаковка корма. Вдруг в России такого не достать? Сколько надо купить?
Ее успокоили:
— Этого пакета зверьку на всю жизнь хватит.
Оказалось, век тушканчиков очень короток. Но и за пару лет этот грызун успел отличиться. Не представляю, как удалось провезти его через таможню, но Лена притащила-таки нового питомца в квартиру и поселила на шкафу, опасаясь, чтобы до него не добрался кот. Зверек оказался очень музыкальным и начал по ночам... свистеть. Мы выяснили, что так тушканчики подзывают подружку. Негодник настолько разошелся, что у Лены, страдавшей бессонницей, стала болеть голова. Но она продолжала терпеть бесконечные трели: не могла отдать уже взятое, а значит, родное животное. Лишь когда его цапанул-таки кот, перевезла тушканчика к родителям — они еще были живы, — где он благополучно обитал в ванной комнате. В другом месте держать «презент» было невозможно: от его свиста тряслись стены.
...Лена позвонила из немецкой клиники, уже пройдя химиотерапию:
— Хочешь анекдот?
— Давай.
— Встречаются два кота во дворе. Один другому говорит: «Мой хозяин «Ниссан» купил!» — «Ни-ссан? Сейчас исправим».
И мы обе захохотали как ненормальные. В этом вся Лена. Она так любила жизнь, что травила байки даже на больничной койке.
Но конечно, вдали от дома, наедине со своей болезнью, она страшно тосковала. Прежде всего по своим собакам и коту. Собаки окружали ее всю жизнь. Первым и самым любимым был маленький пудель Джоник, поселившийся с Леной еще до переезда в Москву. Также в жизни сестры был карликовый пудель Антон, который очень ревновал хозяйку к Альгису: всегда на него рычал, а порой кусал за ноги. В последние годы на подмосковной даче обитали Кармен, Мюзетта, Мишка, Даша и Манон. А еще здоровущий кот Сережа.
Ленка животных обожала. Много лет назад на каких-то заграничных гастролях ей подарили редкой породы тушканчика. К грызуну прилагался большой пакет корма. Но перед возвращением в Москву сестра забежала в зоомагазин.
— У меня только одна упаковка корма. Вдруг в России такого не достать? Сколько надо купить?
Ее успокоили:
— Этого пакета зверьку на всю жизнь хватит.
Оказалось, век тушканчиков очень короток. Но и за пару лет этот грызун успел отличиться. Не представляю, как удалось провезти его через таможню, но Лена притащила-таки нового питомца в квартиру и поселила на шкафу, опасаясь, чтобы до него не добрался кот. Зверек оказался очень музыкальным и начал по ночам... свистеть. Мы выяснили, что так тушканчики подзывают подружку. Негодник настолько разошелся, что у Лены, страдавшей бессонницей, стала болеть голова. Но она продолжала терпеть бесконечные трели: не могла отдать уже взятое, а значит, родное животное. Лишь когда его цапанул-таки кот, перевезла тушканчика к родителям — они еще были живы, — где он благополучно обитал в ванной комнате. В другом месте держать «презент» было невозможно: от его свиста тряслись стены.
В больнице сестра скучала и по своим коллекциям — всю жизнь скупала всюду смешных лягушек, а в последние годы — еще и белых медведей. Кроме того, она собирала коромысла. Ценила их выше, чем золото с бриллиантами. Нужно было видеть Лену в норковой шубе, тащащую по вагону «Сапсана» очередной раритет, отысканный на блошином рынке! Она любила старые вещи, антикварную мебель, умела вписать их в интерьер своего дома. На даче завела специальный уголок, где висели старинные ключи, ножницы, предметы обихода. С упоением рассказывала о каждом экспонате: «Это сигаретница, это шкатулка для марок. Это коробочка для разметки сукна во время игры в карты». Когда ограбили соседскую дачу, помощница Нина даже шутила: «Вот залезут воры, убьют нас, а взять будет нечего — одни коромысла...»
Если всерьез, воры залезали в дом несколько раз. Однажды по горячим следам милиция поймала парня из соседней деревни. Его посадили. Представляете — он начал писать Лене письма! О том, что раскаивается, мол, бес попутал и вообще никогда бы не полез в дом, знай, что он принадлежит самой Образцовой. Просил помощи. И Лена даже высылала ему деньги!
Еще был случай, когда из московской квартиры унесли коллекцию столового серебра. И картины уже приготовили: поснимали со стен, составили у черного хода, но сработала сигнализация, примчалась милиция, и воры убежали с одним серебром. Расследование зашло в тупик. «Походите по комиссионкам, поищите ваши вещи...» — посоветовали Лене в милиции. И она махнула рукой.
Вообще, сестра легко отпускала — и речь не только о материальном. У Ленки был счастливый характер: она умела прощать. Прежде всего, конечно, имею в виду ее историю отношений с дочерью: сестра смогла простить ей холодность и многолетний бойкот. Но до конца жизни переживала, считая себя виноватой.
Если всерьез, воры залезали в дом несколько раз. Однажды по горячим следам милиция поймала парня из соседней деревни. Его посадили. Представляете — он начал писать Лене письма! О том, что раскаивается, мол, бес попутал и вообще никогда бы не полез в дом, знай, что он принадлежит самой Образцовой. Просил помощи. И Лена даже высылала ему деньги!
Еще был случай, когда из московской квартиры унесли коллекцию столового серебра. И картины уже приготовили: поснимали со стен, составили у черного хода, но сработала сигнализация, примчалась милиция, и воры убежали с одним серебром. Расследование зашло в тупик. «Походите по комиссионкам, поищите ваши вещи...» — посоветовали Лене в милиции. И она махнула рукой.
Вообще, сестра легко отпускала — и речь не только о материальном. У Ленки был счастливый характер: она умела прощать. Прежде всего, конечно, имею в виду ее историю отношений с дочерью: сестра смогла простить ей холодность и многолетний бойкот. Но до конца жизни переживала, считая себя виноватой.
...К несчастью, за любовь к Альгису сестре пришлось дорого заплатить. На нее давило огромное чувство вины: Лена-маленькая — так мою племянницу зовут домашние — не простила матери уход из семьи. Даже сегодня возмущенно твердит: детей не бросают! Но позвольте, на момент развода ей исполнилось уже пятнадцать лет. Не грудным младенцем была, а вполне сформировавшейся личностью. Да и бросать ее сестра не собиралась, о разводе не думала.
Она честно рассказала мужу и дочери, что полюбила Альгиса, и попросила ей помочь, то есть поддержать, попытаться всем вместе справиться с чувством. Но Слава и Лена-маленькая решили по-своему. После ее признания вышли из комнаты, а потом просто перестали общаться с Леной. Понимаю, для них ее слова прозвучали как гром среди ясного неба. Но объявлять бойкот — не разговаривать, отказываться от встреч, не принимать подарки... Не могу этого понять. Как дался развод самой Лене, она никому не рассказывала. Но по тому, как она резко похудела, я догадывалась, насколько ей больно.
Племянница даже сегодня, после смерти матери, продолжает ковырять старые раны. Не скрою: отношения у нас довольно прохладные. Когда Лены-большой не стало, на даче были уничтожены все фотографии Альгиса. А ведь раньше они были расставлены повсюду. И при его жизни, и после. Сегодня о них напоминают лишь выцветшие квадраты на обоях да следы от гвоздей. Откуда столько неприязни к человеку, с которым сестра счастливо прожила долгие годы? Возможно, это просто банальная ревность.
Лена-маленькая утверждает, что именно ее отец Вячеслав Макаров сделал Образцову тем, кем она стала. Самоотверженно взял на себя ребенка и быт, предоставив сестре возможность заниматься исключительно творчеством. Это, мягко говоря, неправда. Слава Макаров — кандидат наук, он тоже всегда много работал: в теоретическом отделе Института общей физики РАН, в «Бауманке», где преподавал физику. Когда я разбирала архивы Марьяны, наткнулась на детское письмо племянницы. Она пишет тетке: «Папа на работе, мама в театре, я сижу одна...» Конечно, сестра часто подолгу отсутствовала — выступала по всему миру. Но тем самым она хорошо зарабатывала: ее дочь никогда ни в чем не нуждалась.
Она честно рассказала мужу и дочери, что полюбила Альгиса, и попросила ей помочь, то есть поддержать, попытаться всем вместе справиться с чувством. Но Слава и Лена-маленькая решили по-своему. После ее признания вышли из комнаты, а потом просто перестали общаться с Леной. Понимаю, для них ее слова прозвучали как гром среди ясного неба. Но объявлять бойкот — не разговаривать, отказываться от встреч, не принимать подарки... Не могу этого понять. Как дался развод самой Лене, она никому не рассказывала. Но по тому, как она резко похудела, я догадывалась, насколько ей больно.
Племянница даже сегодня, после смерти матери, продолжает ковырять старые раны. Не скрою: отношения у нас довольно прохладные. Когда Лены-большой не стало, на даче были уничтожены все фотографии Альгиса. А ведь раньше они были расставлены повсюду. И при его жизни, и после. Сегодня о них напоминают лишь выцветшие квадраты на обоях да следы от гвоздей. Откуда столько неприязни к человеку, с которым сестра счастливо прожила долгие годы? Возможно, это просто банальная ревность.
Лена-маленькая утверждает, что именно ее отец Вячеслав Макаров сделал Образцову тем, кем она стала. Самоотверженно взял на себя ребенка и быт, предоставив сестре возможность заниматься исключительно творчеством. Это, мягко говоря, неправда. Слава Макаров — кандидат наук, он тоже всегда много работал: в теоретическом отделе Института общей физики РАН, в «Бауманке», где преподавал физику. Когда я разбирала архивы Марьяны, наткнулась на детское письмо племянницы. Она пишет тетке: «Папа на работе, мама в театре, я сижу одна...» Конечно, сестра часто подолгу отсутствовала — выступала по всему миру. Но тем самым она хорошо зарабатывала: ее дочь никогда ни в чем не нуждалась.
Слава не был ангелом. И никогда не был «добреньким». Он довольно строго воспитывал маленькую Лену. Запомнила такую сценку. Я была у сестры в гостях, когда племянница вернулась из школы. Скинула пальто, разбросала сапоги, зашвырнула куда-то портфель. Увидев это, Макаров вскипел: «Немедленно за дверь! Зашла, разделась, аккуратно все развесила. Снова оделась, вышла, зашла. И так десять раз». Что девочка и сделала. Но теперь строгости забылись. В своих гневных обвинениях дочь сестры «забывает» сказать, что Слава не такой уж бедный и несчастный: после развода он недолго оставался одиноким, женился второй раз, у него родился ребенок. К слову, только тогда, видимо, почувствовав себя ненужной, Лена-маленькая стала общаться с матерью, приняла ее помощь.
Племянница — человек довольно специфический. Ей скоро пятьдесят, но она до сих пор эльф — играет в ролевые игры толкинистов. Эльфы — самые умные и вечно молодые, им никто не указ. Так Лена-маленькая, видимо, себя и ощущает, руководствуясь по большей части только собственными желаниями. Вначале училась в МГУ на факультете журналистики. Бросила. Потом поступила в «Гнесинку». Уехала в школу Монтсеррат Кабалье, с которой сестра была очень дружна. В Испании отлично выучила язык, подрабатывала гидом. Там же нашла мужа Джорди, красавца-каталонца, Лена-большая называла его «наш мучачо». У них родилась малышка Элиа. Джорди — очередной Ленин супруг. От первого брака у нее есть сын Саша, которому сейчас двадцать восемь лет.
Внука сестра обожала! Когда тот жил в Испании, Лена посылала ему всю пенсию, около тысячи долларов. Но Саша не стремился ничем заняться. Сейчас он вернулся в Россию и по-прежнему живет одним днем. Не стал даже получать водительские права. Съездил пару раз на занятия, потом отказался: «Слишком рано вставать». Несмотря на то что сестра предлагала устроить его на работу, возможностью не воспользовался.
Вернувшись в Москву, Саша поставил руки в боки:
— Ну, тетя Ира, будете меня уму-разуму учить?
— Это твоя жизнь, я тебя видела двадцать лет назад и, может, еще двадцать не увижу. Поступай как знаешь.
— О! Вы единственный адекватный человек! — обрадовался внучатый племянник.
Только после смерти Лены внук взялся за ум: сейчас он работает в фирме своего отчима Джорди. Сестра бы порадовалась.
Племянница — человек довольно специфический. Ей скоро пятьдесят, но она до сих пор эльф — играет в ролевые игры толкинистов. Эльфы — самые умные и вечно молодые, им никто не указ. Так Лена-маленькая, видимо, себя и ощущает, руководствуясь по большей части только собственными желаниями. Вначале училась в МГУ на факультете журналистики. Бросила. Потом поступила в «Гнесинку». Уехала в школу Монтсеррат Кабалье, с которой сестра была очень дружна. В Испании отлично выучила язык, подрабатывала гидом. Там же нашла мужа Джорди, красавца-каталонца, Лена-большая называла его «наш мучачо». У них родилась малышка Элиа. Джорди — очередной Ленин супруг. От первого брака у нее есть сын Саша, которому сейчас двадцать восемь лет.
Внука сестра обожала! Когда тот жил в Испании, Лена посылала ему всю пенсию, около тысячи долларов. Но Саша не стремился ничем заняться. Сейчас он вернулся в Россию и по-прежнему живет одним днем. Не стал даже получать водительские права. Съездил пару раз на занятия, потом отказался: «Слишком рано вставать». Несмотря на то что сестра предлагала устроить его на работу, возможностью не воспользовался.
Вернувшись в Москву, Саша поставил руки в боки:
— Ну, тетя Ира, будете меня уму-разуму учить?
— Это твоя жизнь, я тебя видела двадцать лет назад и, может, еще двадцать не увижу. Поступай как знаешь.
— О! Вы единственный адекватный человек! — обрадовался внучатый племянник.
Только после смерти Лены внук взялся за ум: сейчас он работает в фирме своего отчима Джорди. Сестра бы порадовалась.
Сразу после поминок племянница забрала ключи и от подмосковного дома. Они были у Любы Рощиной, которая последние двадцать лет считалась правой рукой сестры. Помогала с бумагами, заказывала билеты, писала электронные письма, следила, чтобы Лену никто не «доставал», особенно в день концерта. Люба помогла привести в порядок нотный каталог и фонотеку, перепечатывала Ленины стихи. Им всегда было о чем поговорить, ведь Люба — математик с ученой степенью.
Сегодня Лена-маленькая не приветствует приезды Рощиной на дачу. Иногда Люба пробирается туда тайком, чтобы покормить и приласкать собак. А ведь сестра умерла у нее на руках: в последние дни Люба вместе с певицей Олей Балашовой были рядом неотлучно. От Любы я и узнала о смерти Лены: она позвонила через час после того, как сердце сестры остановилось.
На похороны пришло очень много народа. Поражало то, что люди, не знавшие сестру лично, переживали ее уход как собственное горе. Владыка Меркурий отпевал Лену в храме Христа Спасителя и плакал. Слезы дорожками текли по его лицу и капали на облачение. На Новодевичьем кладбище, где схоронили сестру, играла труба. Когда гроб опустили, зазвучала мелодия «Есть только миг между прошлым и будущим...» из фильма «Земля Санникова». Сестра хотела лежать рядом с Альгисом, но такие звезды, как она, не вольны выбирать.
Через пару месяцев после похорон Фонд Елены Образцовой обратился к мэру Москвы. Иосиф Кобзон и Валентина Терешкова лично передали ему письмо за подписями многих деятелей науки и культуры с просьбой сделать из квартиры на Патриарших прудах музей. Но Лена-маленькая наотрез отказалась ее продавать. Напротив, переехала туда сама — будто назло (Саша живет в однокомнатной квартире матери). Создается впечатление, что детская травма по-прежнему дает о себе знать. А между тем квартира большая и содержать ее дорого. Сестру освободили от квартплаты, так как она была «гертруда» — имела звание Героя Социалистического Труда. А ее дочери никаких льгот не полагается.
Насколько мне известно, маленькая Лена собирается взять фамилию матери — Образцова. По документам всегда была Макаровой, зачем вдруг такая рокировка? Непонятно. Мы никогда не ссорились, но держим дистанцию. Не знаю, почему она не идет на сближение. Мне кажется, тем, кто продолжает дело сестры, хранит ее память, стоит объединиться. Тут не место каким-то недомолвкам и конфликтам. Хочется, чтобы в Культурном центре Елены Образцовой на Невском проспекте продолжала кипеть жизнь, чтобы там выступали молодые актеры и певцы.
...Недавно я съездила на дачу сестры. И обняла три дерева, которые Лена посадила в честь наших родителей. Она назвала их Леня, Тася и Вася. Часто любила повторять: «Леня, Тася и Вася смотрят на нас с небес». Теперь с небес на меня смотрят родители, дядя и тетя, Марьяна с Леной. А я еще живу, и мне очень хочется, чтобы сестру помнили не только великой певицей, но и смешной, ранимой, где-то грозной, а где-то добрейшей. Просто женщиной... Даст Бог, напишу о ней книгу воспоминаний — и буду делать все, чтобы ее не забывали, продолжали любить.
Сегодня Лена-маленькая не приветствует приезды Рощиной на дачу. Иногда Люба пробирается туда тайком, чтобы покормить и приласкать собак. А ведь сестра умерла у нее на руках: в последние дни Люба вместе с певицей Олей Балашовой были рядом неотлучно. От Любы я и узнала о смерти Лены: она позвонила через час после того, как сердце сестры остановилось.
На похороны пришло очень много народа. Поражало то, что люди, не знавшие сестру лично, переживали ее уход как собственное горе. Владыка Меркурий отпевал Лену в храме Христа Спасителя и плакал. Слезы дорожками текли по его лицу и капали на облачение. На Новодевичьем кладбище, где схоронили сестру, играла труба. Когда гроб опустили, зазвучала мелодия «Есть только миг между прошлым и будущим...» из фильма «Земля Санникова». Сестра хотела лежать рядом с Альгисом, но такие звезды, как она, не вольны выбирать.
Через пару месяцев после похорон Фонд Елены Образцовой обратился к мэру Москвы. Иосиф Кобзон и Валентина Терешкова лично передали ему письмо за подписями многих деятелей науки и культуры с просьбой сделать из квартиры на Патриарших прудах музей. Но Лена-маленькая наотрез отказалась ее продавать. Напротив, переехала туда сама — будто назло (Саша живет в однокомнатной квартире матери). Создается впечатление, что детская травма по-прежнему дает о себе знать. А между тем квартира большая и содержать ее дорого. Сестру освободили от квартплаты, так как она была «гертруда» — имела звание Героя Социалистического Труда. А ее дочери никаких льгот не полагается.
Насколько мне известно, маленькая Лена собирается взять фамилию матери — Образцова. По документам всегда была Макаровой, зачем вдруг такая рокировка? Непонятно. Мы никогда не ссорились, но держим дистанцию. Не знаю, почему она не идет на сближение. Мне кажется, тем, кто продолжает дело сестры, хранит ее память, стоит объединиться. Тут не место каким-то недомолвкам и конфликтам. Хочется, чтобы в Культурном центре Елены Образцовой на Невском проспекте продолжала кипеть жизнь, чтобы там выступали молодые актеры и певцы.
...Недавно я съездила на дачу сестры. И обняла три дерева, которые Лена посадила в честь наших родителей. Она назвала их Леня, Тася и Вася. Часто любила повторять: «Леня, Тася и Вася смотрят на нас с небес». Теперь с небес на меня смотрят родители, дядя и тетя, Марьяна с Леной. А я еще живу, и мне очень хочется, чтобы сестру помнили не только великой певицей, но и смешной, ранимой, где-то грозной, а где-то добрейшей. Просто женщиной... Даст Бог, напишу о ней книгу воспоминаний — и буду делать все, чтобы ее не забывали, продолжали любить.
Следующая публикация
Комментарии 5
Елена Образцова всегда вызывала восхищение своим творчеством,а ее жизнь оставалась для нас ,ее почитателей, закрытой книгой.
Узнав подробности,благодаря ее сестре,удивляешься ее силе духа и ее желанию жить и радовать всех,кто с ней соприкасался по жизни , и радоваться жизни, несмотря на тяжелейшее заболевание !
В нашей памяти остаётся ее замечательный голос и очаровательная улыбка,на которую невозможно отреагировать иначе,как также широко и дружелюбно улыбнуться!