Предыдущая публикация
Виталий Голышев: "Кораблик".
Воспоминания о срочной службе.
Заполярье – холодное, гордое.
Сопки голые, камни, вода…
Я, живущий как многие, в городе,
Не мечтал о тебе никогда.
Срочная служба заканчивалась…
Стылый октябрь пришёл на Мурманскую землю. Низкое, пасмурное небо надолго обосновалось на вершинах окрестных пологих сопок, снег уже прочно лежал в лощинах между ними, грозя со дня на день выкрасить в белое и сами вершины. Воды Кольского залива приобрели оттенок расплавленного и остывшего свинца и словно замерли в ожидании порывистых норд-вестов, вспенивающих барашковой рябью незамерзающий залив. Скоро, совсем скоро обрушатся снежные заряды наступающей медленно, но неумолимо полярной зимы вкупе с такой же затяжной и непроглядной полярной ночью.
Я возвращался после очередного дежурства в казарму и, в предвкушении положенного четырёхчасового сна, думал о том, как чертовски тяжело даётся служба, особенно когда до увольнения в запас осталось совсем чуть-чуть. Это особенно остро чувствуется на службе здесь, в строительном управлении (УНРе), где отдыхать приходится очень мало. Только ко вчерашнему утру отстоял дежурным 31 час, не спал две ночи, и вот уже прошлым вечером опять пришлось заступить на ночное дежурство.
Третья ночь за столом, у телефонов, оказалась весьма утомительной. На протяжении ночи пришлось по контрольным точкам отслеживать маршрут движения грузо-пассажирского судна «Аянка», везущего продукты и стройматериалы для наших подразделений, разбросанных по побережью Баренцева моря, чтобы утром быть в готовности доложить об этом главному инженеру управления, мужику строгому, не терпящему приблизительности.
Ругаешь в душе начальство последними словами, но что поделаешь – приказ есть приказ!..
В более спокойные ночи дежурств, из-за привычки не спать, пытаешься занять себя чем-нибудь менее серьёзным, и, зная по голосам знакомых телефонисток и некоторые их пристрастия, просишь кого-нибудь из них почитать по телефону стихи. Это отвлекает ото сна и тяжёлых раздумий.
* * * * *
Сколько же я приобрёл специальностей за неполный год службы, в какой только шкуре не пришлось побывать? Не считая первых полутора месяцев пребывания на время карантина в Североморской школе сержантов, в должности курсанта, откуда я, так и не получив сержантских нашивок, под самый Новый год был направлен в обычный военно-строительный отряд, - здесь я освоил такие внешне малозаметные, но «шибко важные» для нашего войскового хозяйства тыловые специальности, как: товаровед, калькулятор, кладовщик, заведующий складом, экспедитор, бухгалтер, кассир-инкассатор, телефонист-дежурный. Не хило, да?
Всё думаю – почему именно мне судьба предоставила возможность испытать себя на прочность, отправив служить не в обычные строевые, а именно в строительные части, к тому же находящиеся за Полярным кругом? Меня, выросшего на юге, разменявшего уже двадцать два года, полгода назад женившегося и только что окончившего институт, словно в насмешку, Армия направила в среду тех «счастливцев-защитников», про которых в народе с усмешкой говорится: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор!». Уже много позже я осознал, что всё это было не случайно и не напрасно. Оно незаметно, но верно, дозрев в моей душе, привело меня в дальнейшем к твёрдому решению о моей будущности.
Несмотря на свой, более солидный, чем у моих сослуживцев, жизненный багаж, здесь поневоле заражаешься некоторыми глупостями и условностями, которые одолевают этих мальчишек, попавших в непривычные для них условия. Они не понимают того, что все их армейские «ценности», кажущиеся в армии важными, но не стоящие на «гражданке» ни гроша, отпадут сами собой, стоит им переступить порог родного дома. У меня даже родилась такая солдатская мудрость: «Человек меняет форму, а форма меняет человека».
Солдаты, скажем, любят вести счёт времени, как они поначалу считают, понапрасну потерянному на службе. Я тоже заразился этой пустопорожней затеей, и вот что у меня получилось, особенно когда я работал товароведом и калькулятором.
Предстоящий срок службы я определил условно в 400 дней (строителей чаще задерживают с увольнением, чем другие категории военных).
Итак, предстояло служить 400 дней, 9600 часов, 576000 минут, 34560000 секунд. Из них на сон уходит 133 дня, 3192 часа, 191520 минут, 11491200 секунд.
Съесть: 360 кг хлеба, 240 кг картошки, 80 кг мяса, 56 кг рыбы, 40 кг капусты, 32 кг крупы, 26 кг сахара и по 12 кг масла и соли!
Вот такая солдатская арифметика. Как же я ошибся – мне пришлось прослужить всего 10 месяцев и 26 дней! Сейчас, конечно, нормы солдатского питания изменились в лучшую сторону – и по калориям, и по ассортименту (скажем, добавились яйца).
Военные строители!.. Ещё несколько лет назад эти ребята, как правило, не дружившие на «гражданке» с законом, не имевшие никакой серьёзной профессии, а некоторые, успев «по малолетке» отсидеть за решёткой, - будучи призваны в армию, назывались скромно «строитель военного призыва» и, надев солдатскую форму, без знаков различия и погон, жили в казармах, ходили на работу на военные стройки, получали за это зарплату, из которой удерживалась стоимость их питания, обмундирования, бытового обслуживания. Оставшиеся суммы делились пополам, одну половину которых выдавали им на руки, а вторую направляли им во вклады, которые выдавались только по увольнении из армии.
Такая практика себя не только никак не оправдывала, но и создавала предпосылки к худшему: эта околоармейская «вольница» слишком дорого обходилась и государству, и командованию того же Северного флота, на объектах которого они работали, и местному населению, становившемуся заложником этой системы и находившемуся под постоянной угрозой нападок и грабежей со стороны этих неуправляемых, расхлябанных, наглых в своей безнаказанности и вечно пьяных, «защитников отечества».
А потому на уровне Правительства и Министерства обороны к началу 70-х годов наконец-то созрело решение - привести в порядок это военизированное «гуляй-поле». Для этого их перевели в статус военнослужащих, с присвоением звания «военный строитель – рядовой», одели в обычную военную форму, со знаками различия, погонами, стали выплачивать денежное довольствие, как и всем срочнослужащим – 3 рубля 80 копеек. Были созданы военно-строительные формирования, по образцу и подобию отдельных воинских частей – батальонов и дивизионов, с примерно такой же численностью. А потому вначале их и называли «стройбатами». Это уже потом, с 1978 года они стали называться военно-строительными отрядами.
Этим формированиям (батальонам, а затем отрядам) был придан командный состав кадровых армейских офицеров – командиров и политработников, а младшие командиры укомплектовывались как из числа тех же кадровых сверхсрочнослужащих (а в дальнейшем и прапорщиков), так и специально подготовленными сержантами.
Эти подразделения придавались военно-строительным организациям – управлениям инженерных работ (УИРам) и управлениям начальников работ (УНРам), которые были основными подрядными организациями в каждом военном округе, на каждом флоте.
* * * * *
Вот в такую специфичную структуру я и попал в ноябре 1970 года, сам того не ожидая. Дело в том, что мы с женой, как и все оканчивавшие в те годы вузы, получили назначение - в Мурманскую область, на строящийся военный завод, недалеко от города Полярного и были в полной уверенности, что статус этого серьёзного оборонного предприятия гарантирует мне броню от призыва на срочную службу. Но, как это часто у нас бывает, за нераспорядительность начальства отвечает подчинённый. Тем более, из числа счастливо пребывающих в рамках неразумного молодого специалиста, не знающего законов и не умеющего отстоять свои права.
Молодость наивна и этим частенько пользуются в своих корыстных целях прожжёные бюрократы. Радужные служебные перспективы нам с женой убедительно и красочно обрисовал вновь назначенный на должность директор этого завода, вначале в Москве, в Министерстве судостроительной промышленности, где он утверждался в должности и где мы с ним и познакомились. Он буквально очаровал нас своим красноречием. А как же иначе – как-никак, бывший кадровик со стажем!
Затем им же, уже непосредственно на самом заводе, были обещаны нам с женой золотые горы: мне через пару лет должность главного бухгалтера, а ей - начальника планового отдела. Увы! Эти красивые «обещалки» были одним махом перечёркнуты спустя три месяца работы, вручением мне 12 ноября повестки Североморским райвоенкоматом с уведомлением о призыве на действительную военную службу.
Затем была мандатная комиссия при военкомате, очень важная для меня, имеющего высшее образование. По закону, если бы я попадал непосредственно на флот, то пришлось бы служить два года, а если в сухопутные войска, то один год. К тому же я плохо переносил морскую качку, да и наслышан был о том, что «дедовщина» на флоте была на порядок более жестокой и изощренной, чем в обычных частях. Поэтому «строительные войска» для меня оказались во многих смыслах более предпочтительными.
Таких, как я, в нашем призыве оказалось много, и нас всех загнали предварительно в школу сержантов, где мы полтора месяца проходили карантин. Признаюсь, было поначалу сложно и… тоскливо. Непривычно жёсткий распорядок, шагистика, солдатская еда, много, казавшихся глупыми, армейских требований и условностей, ненужной физической работы.
Чего стоила одна вступительная речь начальника школы, с которой он выступил перед нами на плацу, заставив перед этим строй будущих курсантов снять шапки и внимать его нравоучениям с непокрытой головой (и это в ноябрьские морозы!). Естественно, на следующий день десяток сопливых курсантов, в числе которых был и ваш покорный слуга, оказались на больничной койке. Одним словом – Устав!..
В дальнейшем, видимо посчитав, что невыгодно полгода тратить время на подготовку из нас – специалистов с высшим образованием - обычных сержантов, которые потом в войсках, оставшиеся полгода, будут заниматься не службой, а подготовкой к «дембелю», а перед увольнением в запас всё равно по закону получат звание «младшего лейтенанта», нас всех просто разбросали по военно-строительным частям.
* * * * *
За полтора года пребывания в Мурманской области мне посчастливилось побывать во многих местах, и я смог убедиться, что этот суровый, но красивый край – форпост самого современного в стране и важного в стратегическом отношении Северного флота. Сразу за Мурманском начиналась запретная зона: всё побережье Кольского полуострова – начиная на западе от границы с Норвегией (военно-морская база Печенга, полуостров Рыбачий), далее от Кольского залива, с его многочисленными удобными закрытыми бухтами, и по всему побережью Баренцева моря на восток, где оно плавно переходит в Белое море, - всё было наполнено многочисленными гарнизонами и базами Северного флота, с массой надводных и подводных кораблей, морской авиацией, многочисленными вспомогательными службами Флота.
Одной из таких важных служб являлось Строительное управление Северного флота («Северовоенморстрой» или сокращённо «СВМС»), которое размещалось на главной базе Северного флота, городе Североморске, в районе Верхней Ваенги, на улице адмирала Падорина, со стоящим перед зданием управления красивым монументом флотскому воину-строителю, как символу всех титанических усилий по развитию и совершенствованию самого современного флота страны (автор Т. К. Хайров, в ноябре 2015 года исполняется полвека с момента его установки).
Действительно, подчиненные «СВМС» многочисленные строительные организации – военно-строительные части и строительные управления - были разбросаны по всей территории области, где они строили или ремонтировали многочисленные флотские объекты.
Достаточно сказать, что только на строительстве завода, куда мы с женой попали по распределению, было задействовано несколько военно-строительных организаций, которые составляли целый гарнизон, со всей своей инфраструктурой, включая даже собственную гауптвахту. Оттуда, в наш обеденный перерыв, который, пока позволяла погода, мы проводили на свежем воздухе, частенько разносилось по округе бодрое пение, сопровождающее чёткое отбивание строевого шага проштрафившимися «воинами»:
«А, все мы парни обыкновенные,
И недаром мы сильны
Той дружбой солдатской верною,
Что побеждала в дни войны…»
А ещё сведущее гражданское население посёлка настоятельно не рекомендовало мне, молодому и гражданскому (тогда!) парню, ходить в местный продуктовый магазин, так как я обязательно буду «атакован» местными стройбатовцами, страждущими выпить, но которым категорически было запрещено отпускать спиртное, а потому они выжидали появления таких «лопушков», как я, чтобы заставить купить для них запретное питие. Мог ли я представить тогда, что совсем скоро окажусь в их шкуре?!..
Итак, накануне Нового года меня и ещё двоих моих коллег с высшим образованием отправили из школы сержантов в обычную строительную часть, расположенную ровно посередине между Североморском и Мурманском, в посёлке Росляково-1 или, по-старому, Чалмпушке. Говорили, что история его восходит ни много, ни мало к XVII веку, а своим названием посёлок и одна из двух губ Кольского залива, расположенных рядом, обязаны жившему здесь купцу, который, согласно писцовым книгам того времени, именовался «Богдашка Иванова сын Рослякова», имел рыбные лабазы, ремонтировал суда для выхода в открытое море. На сопке возвышалась причальная пушка, возвещавшая о возвращении поморов с промысла, отсюда и название речушки – Чалмпушка. По другой версии там размещался саамский промысловый стан Чалмпушка – от саамского «тихая бухта», «золотая чаша».
Нам нравилось это смешное название, тем более, что сама наша воинская часть находилась как бы на отшибе, вдалеке от посёлка, на семи ветрах – на самом высоком и обрывистом берегу Кольского залива, и одной из его губ, и нам казалось, что та знаменитая пушка стояла именно на месте нашей части.
Территория части была огорожена, а за забором находилась ещё одна строительная часть, по численному составу больше нашей. У нас с ними была общая столовая, клуб, складское хозяйство.
Наши отряд и УНР были необычными, экспедиционными – они строили военные объекты в удалении от основной базы, по всему побережью Баренцева моря – от полуострова Рыбачий на северо-западе, почти на границе с Норвегией, до острова Колгуев в Белом море. На некоторых объектах, где работали наши ребята, и мне пришлось побывать в качестве сопровождающего-экспедитора грузов, которые доставлялись на эти объекты морем. В частности, я побывал на Териберке и Мысе Териберском. Сейчас они стали знамениты тем, что в тех краях снимал свой неоднозначный фильм «Левиафан» Андрей Звягинцев, вокруг которого последнее время ломается столько копий…
А в моё время Териберка была забытым Богом рыбацким посёлком, по которому одиноко бродили грустные женщины самых разных возрастов, в ожидании окончания путины и возвращения с Баренцева моря своих мужчин. Мыс Териберский вообще представлял собой дикий скалистый берег, на котором жила и работала небольшая группа наших солдат в главе с двумя офицерами, один из которых жил со своей женой. Других женщин ребята не видели по полгода и более. Когда я привёз туда продовольствие и стройматериалы на самоходной барже, то оказался для них самым желанным гостем. Каждый старался отвести меня в заветный уголок и поговорить наедине – настолько они надоели друг другу за долгие месяцы одиночества на этом пустынном побережье.
Но, честно говоря, больше всего мне хотелось побывать на полуострове Рыбачий, куда был отправлен один из моих приятелей по школе сержантов, Толя Рясов, с которым мы встретились только спустя полгода, когда он возвратился в Росляково для сдачи экзаменов на присвоение офицерского звания.
Об этом легендарном кусочке суши – «непотопляемом линкоре Заполярья», как его называли в годы Великой Отечественной войны – и его героических защитниках, о тяжелейших боях в районе реки Западная Лица, на плато и горном хребте Муста-Тунтури, где в 1941 году были остановлены отборные части фашистских горных егерей, а в 1944 они были выбиты оттуда, о знаменитой Долине Смерти, а теперь – Долине Славы, которая до последнего времени была закрытой для посещения территорией, напичканной опасными остатками той войны – об этом легендарном полуострове написано очень много, в том числе в книге Валентина Пикуля «Океанский патруль». А знаменитая песня «Прощайте, скалистые горы…» с тех времён моей заполярной молодости остаётся одной из любимых моих песен, вместе с другой песней «Усталая подлодка». Увы! Эта мечта оказалась несбыточной…
* * * * *
Существование и развитие посёлка Росляково было связано, конечно же, с Северным флотом: в обеих бухтах разместился 82 судоремонтный завод Военно-морского флота, кроме того, там же свою производственную деятельность осуществляло другое ремонтное предприятие Минобороны – завод по ремонту вооружения. Оба предприятия развивались, совершенствовались, строилось жильё.
Судоремонтный завод занимался важными работами, в его составе было большое доковое хозяйство, позволявшее осуществлять сложные ремонты подводной части судов, в том числе таких мощных, как первый атомный ледокол «Ленин», который мне довелось видеть самому в период его ожидания на рейде, перед заводом его в один из таких доков. Позже, в 2002-2003 годах, по информации СМИ, на этом же заводе производилась утилизация атомной подводной лодки «Курск».
Этим и объяснялось то большое количество военных строителей, которое жило с нами по соседству. Да и много ребят из нашей части также было занято на этих поселковых объектах, в частности водителями на грузовых перевозках. Большинство из них были казахи – весёлые и дружные ребята, которыми негласно руководил парень по имени Орымбай (среди нас он звался просто Олег, фамилию я запамятовал), имевший за плечами техникум. Другие были заняты на разных хозяйственных и обслуживающих должностях: повара, кочегары, сантехники, электрики, каптёры, кладовщики, свинари, телефонисты и т.д.
Сержантский состав возглавлял старшина роты Росляков (мы дружно шутили, что поселок носит его славное имя!). Ко всеобщему удивлению, он, во первых, был из числа срочнослужащих, а не из «сверчков» (сверхсрочнослужащих), но службу свою знал и спуску никому не давал, а во-вторых, он был родом не с Украины, выходцы из которой обычно с трепетом относятся и рвутся к младшим командирским должностям, а из Белоруссии, а посему считал меня за своего земляка и особо не притеснял.
Больше всех нас донимал наш зампотылу части – необъятных габаритов и уже далеко не молодой офицер, который величал себя не иначе, как «старый капитан Шпигов» (с ударением на последней гласной). От его красной физиономии можно было прикуривать, ходил он вечно в расстёгнутой шинели, любимым его занятием было чревоугодничество (стол в его кабинете ломился от консервов).
Пребывая после очередной съеденной банки (а, может, и ещё кое-чего) в благодушном расположении, он позволял себе «шутить» с подчинённым весьма оригинальным способом: разговаривая с кем-то из нас, он каблуком сапога пребольно наступал на ногу стоящему навытяжку солдатику, проводя с ним «воспитательную» беседу. Вот такой был оригинал! Но дело своё знал и за него болел.
Ну, как тут не вспомнить такой нехороший случай, в котором оказался замешанным и я. На дворе лютая зима, с резкими порывами ветра, а мы, как назло, попадаем в наряд по кухне. Кто служил, тот знает. Все ложатся спать, а ты и твои товарищи по несчастью, после тяжкого трудового дня, должны идти в столовую и заниматься заготовкой овощей для приготовления пищи.
В заготовительном зале – несколько мешков картошки, лука, моркови, свеклы и т.д. Всё это надо почистить, помыть и приготовить для поваров, которые под утро придут варить еду на день. Лимита времени нет; надо всё это просто сделать, и… можешь быть свободен. Объём работы можно себе представить, если ежесуточно нужно было накормить несколько сот человек, а нас в наряде всего человек 5 – 6. Работай хоть до утра.
Не знаю, сколько мы поработали над всем этим, но все устали и кто-то вдруг предложил: хватит, бросаем и уходим – поварам достаточно того, что уже заготовили. Не помню сейчас, что же нами руководило тогда, но не здравый смысл – это уж точно. Дружно перемешали очистки с тем, что осталось не сделанным, вынесли всё это и выбросили за забор, на свалку.
Утром, идя на завтрак, мы были остановлены у дверей столовой нашим разъярённым капитаном, который отозвал в сторону всю нашу ночную смену, сунул нам в руки по пустому мешку и заставил идти за забор и из замёршей кучи выбирать нами выброшенное.
Вечером в клубе был собран весь личный состав части. Занавес на сцене был закрыт. И вот на ней появился наш славный капитан, чернее тучи. Махнул рукой, занавес открылся: за ним оказались те самые злосчастные кучки мёрзлых овощей, которые мы с трудом собрали из отходов. Затем он вывел всех нас, виновников «торжества» и, грозно и презрительно указывая на нас пальцем, сказал: «Государство затрачивает большие усилия, чтобы довести до Крайнего Севера продукты и накормить всех вас. Но нашлись такие…, которым наплевать на все эти усилия. Эти вот (палец уткнулся в первых двоих) с десятью классами образования, эти двое - со среднетехническим. А вот этот (палец упёрся в меня) – с высшим образованием, и не просто, а с высшим экономическим… Ну, ладно, я вас научу ценить труд людей и любить овощи!», и объявил нам по несколько нарядов вне очереди.
Да, урок был слишком наглядным! Наказание тоже соответствовало содеянному: нам приказали перебирать по ночам в сыром и холодном складе картофель и другие овощи, каждодневно выделяя фронт работ и оставляя на сон не более 2 -3 часов. И так несколько ночей кряду.
Чуть позже тот же капитан, видимо посчитав, что лично для меня этого наказания мало (а, может быть, наоборот, доверяя мне больше, чем остальным? Ведь я в ту пору был у него заведующим складом), в одну из очередных «опальных» ночей, дал мне более серьёзное задание: посадил на машину и отвёз в Североморск, на грузовой причал, где стояла самоходная баржа, на которую грузили стройматериалы и продовольствие для наших ребят, работавших на Мысе Териберском.
Задание казалось простым: следить за погрузкой, а главное, за тем, чтобы члены команды баржи – отпетые бичи, которых уже давно не рисковали брать на приличные суда, не растащили наш груз. Но если учесть, что на дворе была зима, вдоль Кольского залива дули лютые ветра, а на мне, кроме тощей шинелёшки, сапог и солдатской шапки ничего более существенного не было, то это можно было бы вытерпеть, если бы погрузка быстро закончилась. Однако, она шла ни шатко, ни валко, уже вторые сутки, и не наблюдалось, чтобы мой капитан проявил хоть какую-нибудь заботу о своём подчинённом.
Зато, как это ни странно, её проявили сердобольные бичи. Они принесли мне старенький полушубок и такие же старые валенки. Наверно они и спасли меня. Во всяком случае, я выполнил свою основную задачу, а когда погрузка была завершена, я, уже в качестве сопровождающего, был направлен с ними к месту назначения: спустился в кубрик, был приглашён за стол, где меня хозяева не только накормили, но и поднесли стакан водки. Мне уже не о чём было беспокоиться – груз в целости и на месте - и после обильной еды, в тепле и в сытости, я провалился в сон. Проснулся же, когда баржа, выйдя из Кольского залива, уже миновала Кильдинский пролив, а до Мыса Териберского оставалось идти совсем недолго…
* * * * *
Конечно, двадцать четыре часа в казарме – не сахар. Тем более, когда ты целый день на работе, где своих проблем хватает. Вечером все съезжаются со своих рабочих мест и тут уж никуда не деться, приходится не только наблюдать, но и терпеть разность поведения, характеров, причуд отдельных людей. И не спасает ни телевизор, ни воскресные кинофильмы в солдатском клубе, ни политбеседы с офицерами-воспитателями, ни новогодняя ёлка, с накрытыми в том же клубе столами, на которых красовались, абсолютно недоступные для солдата в обычные дни, такие изыски, как фрукты, пирожные, лимонад, даже кофе с молоком. От этого тоска ещё больше накатывала на тебя, и хотелось куда-нибудь забиться и остаться одному.
В моей старенькой записной книжке тех лет сохранились записи, которые отразили состояние души человека в этом замкнутом пространстве:
«Пожалуй, нигде так не предстаёт перед тобой человек со всеми его достоинствами и недостатками, со всей его обнажённой, ничем не прикрытой, натурой, как в армии. Тут уж нигде не скроешься, не уйдёшь «в себя», не избежишь неминуемых конфликтов, которые часто возникают в здешней разношёрстной и разномастной среде.
И вот эти конфликты, да и сама жизнь в казарме – совместная постоянная жизнь десятков людей – всё это сразу открывает перед тобой отдельные личности – их внутренний мир, отношение к окружающим и к себе.
И горе тому, кто пройдёт через это. Перед ним откроются самые тёмные глубины души человеческой. И содрогнётся он, окунувшись в них, ибо подчас они бывают очень страшны, страшны именно своей наготой, неприкрытостью. И ты окунаешься в эту вечную ночь и содрогаешься от той грязи, которая лежит на дне её.
Это неизбежно и необходимо, так как нужно пройти через всё…».
«Кончилось детство, и кончилась юность,
Зрелости мудрой настали года.
Сколько бы жизнь не трепала в бою нас,
Мне не забыть о тебе никогда…».
Душа просила чего-то иного, светлого, возвышенного. Недаром, самые оторванные ребята, уже вкусившие «прелести» колоний и зон (а в армию стали брать и таких!), вдвоём-втроём садились вечером в углу казармы, брали в руки гитары и давали нам такие импровизированные концерты, с которыми не смогла бы состязаться никакая София Ротару, которая в те давние времена своим молодым трубным карпатским голосищем с экрана телевизора пыталась покорить сердца молодых меломанов.
Наши ребята в основном играли инструментальные вещи, но просили написать стихи, которые можно было бы положить на музыку. Увы! Казарма не особо располагала к поэзии. Просились на свет какие-то обрывки мыслей, чувств, не слагаясь во что-то завершённое:
«Каждый год в ноябре или мае
Призывают мальчишек в Армию.
На вокзалах девчонки рыдают,
Провожая в дорогу дальнюю.
Постригут их очень коротко.
И нет разницы между всеми.
Повезут их очень скоро
В Туркестан и на Дальний Север.
А на Севере дни короткие,
А на Севере ночи длинные.
И различия очень чёткие
Между «старыми» и «молодыми»…».
Незаметно пролетела зима, наступила неласковая северная весна, мурманчан стало, пока ещё ненадолго, посещать робкое полярное солнце. Ещё в момент моего призыва, в прошлом году, мы с женой решили, что она, находившаяся к тому времени в положении, уволится с завода и уедет к родителям в Ярославль, что она и сделала. И вот 22 апреля я получил известие, что у меня родилась дочь. Я, естественно, предпринял попытку упросить командование предоставить мне отпуск. Попытка увенчалась успехом и в начале мая меня отпустили на целых десять суток. Как здорово было подержать на руках нашу малышку Олечку!
* * * * *
По возвращении из отпуска изменилось не только моё настроение, но и сама военная служба. Мы получили информацию о том, что призванные в прошлом году в строительные части ребята с высшим образованием, летом будут сдавать экзамены на присвоение офицерского звания. Экзамены мы сдавали в Североморске. Проваливших, конечно же, не оказалось, а потому всем нам оставалось только ждать приказа Министра обороны о присвоении нам звания «младший лейтенант» с последующим увольнением в запас. А, как известно, ждать и догонять – самое трудное в жизни, а в армии, тем более.
Между тем, на меня «положили глаз» офицеры из управления (УНРа): сначала главный бухгалтер – старый, болезненный капитан Баусов, говорят, получивший дозу облучения ещё в 1961 году на Новой Земле, при испытании там водородной бомбы, а затем и главный инженер, суровый и педантичный, как все «технари», подполковник Иванов.
Капитан Баусов поставил меня поначалу на должность кассира: штатный кассир, жена командира нашего отряда, подполковника Буркова, уехала с мужем в отпуск, а отпуска на Севере длительные, поэтому мне предстояло осваивать новую должность около двух месяцев. Затем я был повышен в должности и работал бухгалтером. И это несмотря на то, что во время работы кассиром со мной приключился неприятный казус, который, казалось бы, должен был поставить крест на моей бухгалтерской карьере.
Работа кассира предполагала получение в отделении банка наличных денег и доставку их до кассы. До банка, находившегося в Североморске, и обратно меня сопровождала машина и вооружённая охрана. Но вся трудность заключалась в том, что само помещение банка не имело специального места для покупюрной проверки получаемых денег – ты расписывался в ведомости, тебе через окошко выдавали наличные в пачках, а вот проверить полноту самих пачек было практически негде, а в спину тебе уже дышали другие кассиры.
Воспользовавшись этим, банковские «умельцы», видя, что за наличными постоянно приезжает неразумный солдатик, у которого нет возможности пересчёта наличных, как-то раз выдали мне пачки, в которых оказались недовложенными несколько купюр разного достоинства. Потом уже я узнал, что существует много способов такого рода мошенничества, одним из которых было ловкое извлечение купюр из заклеенной крест-накрест пачки путём вставки в неё, промазанного клеем, гвоздя и проворачивания его, в результате чего приклеенная купюра наворачивалась на гвоздь, а затем аккуратно вытаскивалась из пачки.
Я же заметил недостачу только в процессе выдачи наличных уже на рабочем месте, доложил главбуху, но найти виновных в банке нам конечно не удалось. Надо отдать должное капитану, он поверил мне, и даже пошёл навстречу моему горю: временно поставил меня на инженерную должность, чтобы я смог, без ущерба для собственного «кармана», возместить эту недостачу, получив повышенный оклад.
Несмотря на всё это, командование начало меня усиленно уговаривать остаться после срочной службы в УНРе – либо в качестве гражданского, либо надеть офицерские погоны. У них ощущался явный недостаток специалистов финансово-экономического звена. Главбух видел во мне своего будущего преемника, а главный инженер – начальника отдела труда и зарплаты. Предлагали на пару месяцев отправить в Прибалтику на офицерские курсы и потом возглавить вновь формируемый отдел труда. В качестве последнего довода обещали устроить у них же мою жену и даже дать квартиру в Мурманске, до которого от поселка Росляково, где находились наши части, было каких-то полтора десятка километров.
А я сопротивлялся, как мог – меня абсолютно не прельщало оставаться в этих опостылевших северных широтах, давила тяжесть двадцатичетырёхчасового пребывания в казарме, да и не возникало особого желания после окончания службы возвращаться на наш завод.
* * * * *
Так пролетело короткое полярное лето, с его белыми ночами, рабочими буднями, отъездом на «гражданку» очередных «дембелей», призванных летом 1969 года. Затем подоспел новый набор, прошёл свой карантин, был распределён по рабочим бригадам и отправлен на «точки».
Незаметно подкралась осень, с её надеждами на скорое увольнение. Я незаметно оказался в почётной когорте «дембелей». Эта каста неприкасаемых, особо почитаемая в армии, которые, якобы познав все «тяготы и лишения…», могли позволить себе многое. Например, при приёмах пищи широким жестом отказаться от положенных по нормам солдатского пайка сахара и сливочного масла. Или, махнув рукой на все условности, заниматься подготовкой к увольнению: готовить с помощью доморощенных художников «дембельские» альбомы, озаботившись тем, где и как сфотографироваться с автоматом в руках (ну, не с лопатой же позировать – Армия!); ушивать по моде парадные мундиры, приталивая кителя и делая клёши на брюках («а ля» Битлз); мучиться в поисках военных значков («воин-спортсмен», классный специалист и т.д.).
А самым «писком» для тех, кто хотел по прибытии на Родину наповал поразить воображение, а заодно и завоевать трепетные сердца домашних потенциальных невест, ждущих их на бескрайних сухопутных российских просторах и никогда не видавших моря, считалось явиться в свою деревню этаким «морским волком», облачившись в шикарную морскую форму и, лихо заломив бескозырку и небрежно расстегнув бушлат до умопомрачительной тельняшки, процедить сквозь зубы: «Плюнь, без моря жить не могу!».
* * * * *
…Итак, начало октября, конец очередного дежурства. По дороге в казарму я захожу в столовую на завтрак. Все уже поели и ушли на работу. Знакомый повар, родом из Ленинграда (он считал меня земляком, «земелей», так как я только в прошлом году окончил Питерский вуз и женился там же, а, значит «свой в доску»), по блату угостил меня жареной картошкой. А это в наших условиях больший деликатес, чем какое-нибудь пирожное.
Я спешил, так как к нам должны были прийти матросы с 82 судоремонтного завода. Там, кроме гражданского персонала, работали, вернее, служили и военные моряки. Их служба была много сложнее нашей: срок службы их составлял три года, они числились на флоте, а их денежное довольствие составляло всего 3 рубля 80 копеек. И хоть они были на суше, а не в экипажах кораблей, но всё же их «дедовщина» не шла ни в какое сравнение с нашей, будучи более изощрённой и жестокой. А потому традиционно существовала взаимная неприязнь «мареманов» к «сухопутчикам». Они традиционно презрительно величали нас «сапогами», ну, а мы их – «шнурками».
Увы! Эти, не самые разумные, неприязненные отношения культивировались и пестовались с древних времён до настоящего времени. Особенно они бросались в глаза в тех городах и гарнизонах, где традиционно соседствовали оба этих вида Вооружённых Сил. Где, как говорят: «Каждый кулик своё болото хвалит». Примером тому – старые, недобрые поговорки: «Умный в артиллерии, храбрый в кавалерии, дураки в пехоте, а пьяницы на флоте»; «Я всё пропью, но флот не опозорю» и тому подобные.
Ну, одно дело – флотский гонор, за которым кроется многое, а другое – частная инициатива. Да, товарно-денежный обмен был поставлен и у нас на широкую ногу. Моряки как могли, стремились поправить своё скудное финансовое положение за счёт «богатеньких» стройбатовцев, получающих зарплату. Хотя они и знали, что на руки нам ежемесячно выдавали те же 3 рубля 80 копеек, а остальную зарплату клали на вклады, но при желании часть своих заработанных денег нам можно было снять под уважительный предлог, написав рапорт командиру.
Вот и сегодня, ближе к вечеру, когда народ придёт со смены, нас посетят двое флотских киномехаников и начнётся настоящий торг. Я также был заранее предупреждён, что лично мне ими будет сделано эксклюзивное предложение. Заинтригованный, я лёг спать.
Вечером прибыли «гости», нагруженные не только коробками с кинофильмами, но и товаром посерьёзнее. Было смешно смотреть, как они, словно кочаны капусты, в сержантской каптёрке бойко снимали с себя по несколько комплектов флотской экипировки для страждущих уволиться со службы «по флоту»: брюки, тельняшки, фланельки, гюйсы, пояса с якорем на бляхе и другое, чисто флотское обмундирование.
Один из них отозвал меня в сторону и достал из пакета картонную коробку.
«Я знаю, что ты на днях уходишь на «дембель». Думаю, тебе будет приятно увести с собой такой подарок», - сказал он и открыл коробку. Внутри, завернутый в бумагу, лежал макет трёхмачтового парусника. Яркий, изготовленный из нержавеющей стали, включая корпус, паруса, окрашенные с обратной стороны алой краской, проволочный такелаж, цветные флажки – он, изящно вознесённый прозрачным пластмассовым держателем, прикреплённым к чёрной эбонитовой подставке, сверкал, словно готовый к отплытию настоящий корабль. Я был очарован!
Продавец явно рассчитывал на такой эффект: «Берёшь?».
- «Спрашиваешь! Конечно, беру», - ответил я.
- «А флотскую форму?», - последовал следующий вопрос.
- «Мне не к чему».
- «Ну, как знаешь».
Деньги у меня были, несмотря на предложенную внушительную цену. Подарок перекочевал в мой «дембельский» чемодан. А в памяти пунктиром мелькнули знакомые строки Николая Гумилёва:
«На полярных морях и на южных,
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей…».
* * * * *
А через два дня меня вызвали в строевую часть, зачитали приказ Министра обороны о присвоении мне звания «младший лейтенант» и увольнении в запас, вручили увольнительные документы. Но я был оповещён об этом своими приятелями накануне, успел сбегать в магазин, взять водки с закуской и вечером, в старшинской, мы отметили это скромным застольем.
Получив документы, я забежал в казарму, попрощался с сослуживцами, собрал своё нехитрое имущество, уложенное в чемоданчик, где самым большим богатством был кораблик, зашёл на радиоузел и шепнул кое-что кинорадиомеханику. Спустился по лестнице, вышел на плац. И в этот момент из динамика загремело: на весь плац, на всё Росляково, на весь Кольский залив, торжественно и горько, - «Прощание славянки»:
«Наступает минута прощания,
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза…
…Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости - прощай, прости - прощай...».
* * * * *
…Минуло 43 года. Кораблик давно и прочно занял почётное место на книжной полке моего кабинета. Потускнели от времени его паруса, потерялись флажки, эбонитовая подставка из чёрной превратилась в светло-коричневую. Что делать – время не остановить: сын, а затем и оба внука, каждый в своё время проявляли неподдельный интерес к этому сувениру.
Нет, этот кораблик не просто сувенир, не только добрая память о Северном флоте. Он явился своего рода эталоном, средством измерения моей будущей жизни – как лучше и грамотней распорядиться своими знаниями, силами и способностями. Он стал на долгие годы своего рода талисманом, который ровно через три года после срочной службы позвал меня исполнить свой мужской и человеческий долг – пойти в Армию кадровым офицером, как до меня это свершили мой отец и мой дед.
…А сейчас я частенько беру в руки кораблик, и меня окутывают воспоминания. Казалось, что за эти годы я всё позабыл, что следующие за этим годом моей срочной службы не самые лёгкие времена должны были стереть в памяти Заполярье… Нет! Всё осталось, остались переживания, осталось понятие важности нашей нелёгкой службы, остались командиры и сослуживцы: майор (всё же он получил «майора»!) Шпигов, капитан Баусов, лейтенант Давлеканов, старшина Росляков, сержанты Галкин и Смородский, рядовые Байкин, Рясов, мой приятель Юра Гусейнов, проводивший меня при увольнении до Мурманска и посадивший в поезд…
Разве всех их можно забыть?! Никогда!..
В заключение хочу предложить Читателям одну из любимых моих песен времен срочной службы: "Прощайте, скалистые горы", в исполнении Евгения Дятлова:
http://www.youtube.com/watch?v=pDnZZH4LXHg
Сопки голые, камни, вода…
Я, живущий как многие, в городе,
Не мечтал о тебе никогда.
Срочная служба заканчивалась…
Стылый октябрь пришёл на Мурманскую землю. Низкое, пасмурное небо надолго обосновалось на вершинах окрестных пологих сопок, снег уже прочно лежал в лощинах между ними, грозя со дня на день выкрасить в белое и сами вершины. Воды Кольского залива приобрели оттенок расплавленного и остывшего свинца и словно замерли в ожидании порывистых норд-вестов, вспенивающих барашковой рябью незамерзающий залив. Скоро, совсем скоро обрушатся снежные заряды наступающей медленно, но неумолимо полярной зимы вкупе с такой же затяжной и непроглядной полярной ночью.
Я возвращался после очередного дежурства в казарму и, в предвкушении положенного четырёхчасового сна, думал о том, как чертовски тяжело даётся служба, особенно когда до увольнения в запас осталось совсем чуть-чуть. Это особенно остро чувствуется на службе здесь, в строительном управлении (УНРе), где отдыхать приходится очень мало. Только ко вчерашнему утру отстоял дежурным 31 час, не спал две ночи, и вот уже прошлым вечером опять пришлось заступить на ночное дежурство.
Третья ночь за столом, у телефонов, оказалась весьма утомительной. На протяжении ночи пришлось по контрольным точкам отслеживать маршрут движения грузо-пассажирского судна «Аянка», везущего продукты и стройматериалы для наших подразделений, разбросанных по побережью Баренцева моря, чтобы утром быть в готовности доложить об этом главному инженеру управления, мужику строгому, не терпящему приблизительности.
Ругаешь в душе начальство последними словами, но что поделаешь – приказ есть приказ!..
В более спокойные ночи дежурств, из-за привычки не спать, пытаешься занять себя чем-нибудь менее серьёзным, и, зная по голосам знакомых телефонисток и некоторые их пристрастия, просишь кого-нибудь из них почитать по телефону стихи. Это отвлекает ото сна и тяжёлых раздумий.
* * * * *
Сколько же я приобрёл специальностей за неполный год службы, в какой только шкуре не пришлось побывать? Не считая первых полутора месяцев пребывания на время карантина в Североморской школе сержантов, в должности курсанта, откуда я, так и не получив сержантских нашивок, под самый Новый год был направлен в обычный военно-строительный отряд, - здесь я освоил такие внешне малозаметные, но «шибко важные» для нашего войскового хозяйства тыловые специальности, как: товаровед, калькулятор, кладовщик, заведующий складом, экспедитор, бухгалтер, кассир-инкассатор, телефонист-дежурный. Не хило, да?
Всё думаю – почему именно мне судьба предоставила возможность испытать себя на прочность, отправив служить не в обычные строевые, а именно в строительные части, к тому же находящиеся за Полярным кругом? Меня, выросшего на юге, разменявшего уже двадцать два года, полгода назад женившегося и только что окончившего институт, словно в насмешку, Армия направила в среду тех «счастливцев-защитников», про которых в народе с усмешкой говорится: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор!». Уже много позже я осознал, что всё это было не случайно и не напрасно. Оно незаметно, но верно, дозрев в моей душе, привело меня в дальнейшем к твёрдому решению о моей будущности.
Несмотря на свой, более солидный, чем у моих сослуживцев, жизненный багаж, здесь поневоле заражаешься некоторыми глупостями и условностями, которые одолевают этих мальчишек, попавших в непривычные для них условия. Они не понимают того, что все их армейские «ценности», кажущиеся в армии важными, но не стоящие на «гражданке» ни гроша, отпадут сами собой, стоит им переступить порог родного дома. У меня даже родилась такая солдатская мудрость: «Человек меняет форму, а форма меняет человека».
Солдаты, скажем, любят вести счёт времени, как они поначалу считают, понапрасну потерянному на службе. Я тоже заразился этой пустопорожней затеей, и вот что у меня получилось, особенно когда я работал товароведом и калькулятором.
Предстоящий срок службы я определил условно в 400 дней (строителей чаще задерживают с увольнением, чем другие категории военных).
Итак, предстояло служить 400 дней, 9600 часов, 576000 минут, 34560000 секунд. Из них на сон уходит 133 дня, 3192 часа, 191520 минут, 11491200 секунд.
Съесть: 360 кг хлеба, 240 кг картошки, 80 кг мяса, 56 кг рыбы, 40 кг капусты, 32 кг крупы, 26 кг сахара и по 12 кг масла и соли!
Вот такая солдатская арифметика. Как же я ошибся – мне пришлось прослужить всего 10 месяцев и 26 дней! Сейчас, конечно, нормы солдатского питания изменились в лучшую сторону – и по калориям, и по ассортименту (скажем, добавились яйца).
Военные строители!.. Ещё несколько лет назад эти ребята, как правило, не дружившие на «гражданке» с законом, не имевшие никакой серьёзной профессии, а некоторые, успев «по малолетке» отсидеть за решёткой, - будучи призваны в армию, назывались скромно «строитель военного призыва» и, надев солдатскую форму, без знаков различия и погон, жили в казармах, ходили на работу на военные стройки, получали за это зарплату, из которой удерживалась стоимость их питания, обмундирования, бытового обслуживания. Оставшиеся суммы делились пополам, одну половину которых выдавали им на руки, а вторую направляли им во вклады, которые выдавались только по увольнении из армии.
Такая практика себя не только никак не оправдывала, но и создавала предпосылки к худшему: эта околоармейская «вольница» слишком дорого обходилась и государству, и командованию того же Северного флота, на объектах которого они работали, и местному населению, становившемуся заложником этой системы и находившемуся под постоянной угрозой нападок и грабежей со стороны этих неуправляемых, расхлябанных, наглых в своей безнаказанности и вечно пьяных, «защитников отечества».
А потому на уровне Правительства и Министерства обороны к началу 70-х годов наконец-то созрело решение - привести в порядок это военизированное «гуляй-поле». Для этого их перевели в статус военнослужащих, с присвоением звания «военный строитель – рядовой», одели в обычную военную форму, со знаками различия, погонами, стали выплачивать денежное довольствие, как и всем срочнослужащим – 3 рубля 80 копеек. Были созданы военно-строительные формирования, по образцу и подобию отдельных воинских частей – батальонов и дивизионов, с примерно такой же численностью. А потому вначале их и называли «стройбатами». Это уже потом, с 1978 года они стали называться военно-строительными отрядами.
Этим формированиям (батальонам, а затем отрядам) был придан командный состав кадровых армейских офицеров – командиров и политработников, а младшие командиры укомплектовывались как из числа тех же кадровых сверхсрочнослужащих (а в дальнейшем и прапорщиков), так и специально подготовленными сержантами.
Эти подразделения придавались военно-строительным организациям – управлениям инженерных работ (УИРам) и управлениям начальников работ (УНРам), которые были основными подрядными организациями в каждом военном округе, на каждом флоте.
* * * * *
Вот в такую специфичную структуру я и попал в ноябре 1970 года, сам того не ожидая. Дело в том, что мы с женой, как и все оканчивавшие в те годы вузы, получили назначение - в Мурманскую область, на строящийся военный завод, недалеко от города Полярного и были в полной уверенности, что статус этого серьёзного оборонного предприятия гарантирует мне броню от призыва на срочную службу. Но, как это часто у нас бывает, за нераспорядительность начальства отвечает подчинённый. Тем более, из числа счастливо пребывающих в рамках неразумного молодого специалиста, не знающего законов и не умеющего отстоять свои права.
Молодость наивна и этим частенько пользуются в своих корыстных целях прожжёные бюрократы. Радужные служебные перспективы нам с женой убедительно и красочно обрисовал вновь назначенный на должность директор этого завода, вначале в Москве, в Министерстве судостроительной промышленности, где он утверждался в должности и где мы с ним и познакомились. Он буквально очаровал нас своим красноречием. А как же иначе – как-никак, бывший кадровик со стажем!
Затем им же, уже непосредственно на самом заводе, были обещаны нам с женой золотые горы: мне через пару лет должность главного бухгалтера, а ей - начальника планового отдела. Увы! Эти красивые «обещалки» были одним махом перечёркнуты спустя три месяца работы, вручением мне 12 ноября повестки Североморским райвоенкоматом с уведомлением о призыве на действительную военную службу.
Затем была мандатная комиссия при военкомате, очень важная для меня, имеющего высшее образование. По закону, если бы я попадал непосредственно на флот, то пришлось бы служить два года, а если в сухопутные войска, то один год. К тому же я плохо переносил морскую качку, да и наслышан был о том, что «дедовщина» на флоте была на порядок более жестокой и изощренной, чем в обычных частях. Поэтому «строительные войска» для меня оказались во многих смыслах более предпочтительными.
Таких, как я, в нашем призыве оказалось много, и нас всех загнали предварительно в школу сержантов, где мы полтора месяца проходили карантин. Признаюсь, было поначалу сложно и… тоскливо. Непривычно жёсткий распорядок, шагистика, солдатская еда, много, казавшихся глупыми, армейских требований и условностей, ненужной физической работы.
Чего стоила одна вступительная речь начальника школы, с которой он выступил перед нами на плацу, заставив перед этим строй будущих курсантов снять шапки и внимать его нравоучениям с непокрытой головой (и это в ноябрьские морозы!). Естественно, на следующий день десяток сопливых курсантов, в числе которых был и ваш покорный слуга, оказались на больничной койке. Одним словом – Устав!..
В дальнейшем, видимо посчитав, что невыгодно полгода тратить время на подготовку из нас – специалистов с высшим образованием - обычных сержантов, которые потом в войсках, оставшиеся полгода, будут заниматься не службой, а подготовкой к «дембелю», а перед увольнением в запас всё равно по закону получат звание «младшего лейтенанта», нас всех просто разбросали по военно-строительным частям.
* * * * *
За полтора года пребывания в Мурманской области мне посчастливилось побывать во многих местах, и я смог убедиться, что этот суровый, но красивый край – форпост самого современного в стране и важного в стратегическом отношении Северного флота. Сразу за Мурманском начиналась запретная зона: всё побережье Кольского полуострова – начиная на западе от границы с Норвегией (военно-морская база Печенга, полуостров Рыбачий), далее от Кольского залива, с его многочисленными удобными закрытыми бухтами, и по всему побережью Баренцева моря на восток, где оно плавно переходит в Белое море, - всё было наполнено многочисленными гарнизонами и базами Северного флота, с массой надводных и подводных кораблей, морской авиацией, многочисленными вспомогательными службами Флота.
Одной из таких важных служб являлось Строительное управление Северного флота («Северовоенморстрой» или сокращённо «СВМС»), которое размещалось на главной базе Северного флота, городе Североморске, в районе Верхней Ваенги, на улице адмирала Падорина, со стоящим перед зданием управления красивым монументом флотскому воину-строителю, как символу всех титанических усилий по развитию и совершенствованию самого современного флота страны (автор Т. К. Хайров, в ноябре 2015 года исполняется полвека с момента его установки).
Действительно, подчиненные «СВМС» многочисленные строительные организации – военно-строительные части и строительные управления - были разбросаны по всей территории области, где они строили или ремонтировали многочисленные флотские объекты.
Достаточно сказать, что только на строительстве завода, куда мы с женой попали по распределению, было задействовано несколько военно-строительных организаций, которые составляли целый гарнизон, со всей своей инфраструктурой, включая даже собственную гауптвахту. Оттуда, в наш обеденный перерыв, который, пока позволяла погода, мы проводили на свежем воздухе, частенько разносилось по округе бодрое пение, сопровождающее чёткое отбивание строевого шага проштрафившимися «воинами»:
«А, все мы парни обыкновенные,
И недаром мы сильны
Той дружбой солдатской верною,
Что побеждала в дни войны…»
А ещё сведущее гражданское население посёлка настоятельно не рекомендовало мне, молодому и гражданскому (тогда!) парню, ходить в местный продуктовый магазин, так как я обязательно буду «атакован» местными стройбатовцами, страждущими выпить, но которым категорически было запрещено отпускать спиртное, а потому они выжидали появления таких «лопушков», как я, чтобы заставить купить для них запретное питие. Мог ли я представить тогда, что совсем скоро окажусь в их шкуре?!..
Итак, накануне Нового года меня и ещё двоих моих коллег с высшим образованием отправили из школы сержантов в обычную строительную часть, расположенную ровно посередине между Североморском и Мурманском, в посёлке Росляково-1 или, по-старому, Чалмпушке. Говорили, что история его восходит ни много, ни мало к XVII веку, а своим названием посёлок и одна из двух губ Кольского залива, расположенных рядом, обязаны жившему здесь купцу, который, согласно писцовым книгам того времени, именовался «Богдашка Иванова сын Рослякова», имел рыбные лабазы, ремонтировал суда для выхода в открытое море. На сопке возвышалась причальная пушка, возвещавшая о возвращении поморов с промысла, отсюда и название речушки – Чалмпушка. По другой версии там размещался саамский промысловый стан Чалмпушка – от саамского «тихая бухта», «золотая чаша».
Нам нравилось это смешное название, тем более, что сама наша воинская часть находилась как бы на отшибе, вдалеке от посёлка, на семи ветрах – на самом высоком и обрывистом берегу Кольского залива, и одной из его губ, и нам казалось, что та знаменитая пушка стояла именно на месте нашей части.
Территория части была огорожена, а за забором находилась ещё одна строительная часть, по численному составу больше нашей. У нас с ними была общая столовая, клуб, складское хозяйство.
Наши отряд и УНР были необычными, экспедиционными – они строили военные объекты в удалении от основной базы, по всему побережью Баренцева моря – от полуострова Рыбачий на северо-западе, почти на границе с Норвегией, до острова Колгуев в Белом море. На некоторых объектах, где работали наши ребята, и мне пришлось побывать в качестве сопровождающего-экспедитора грузов, которые доставлялись на эти объекты морем. В частности, я побывал на Териберке и Мысе Териберском. Сейчас они стали знамениты тем, что в тех краях снимал свой неоднозначный фильм «Левиафан» Андрей Звягинцев, вокруг которого последнее время ломается столько копий…
А в моё время Териберка была забытым Богом рыбацким посёлком, по которому одиноко бродили грустные женщины самых разных возрастов, в ожидании окончания путины и возвращения с Баренцева моря своих мужчин. Мыс Териберский вообще представлял собой дикий скалистый берег, на котором жила и работала небольшая группа наших солдат в главе с двумя офицерами, один из которых жил со своей женой. Других женщин ребята не видели по полгода и более. Когда я привёз туда продовольствие и стройматериалы на самоходной барже, то оказался для них самым желанным гостем. Каждый старался отвести меня в заветный уголок и поговорить наедине – настолько они надоели друг другу за долгие месяцы одиночества на этом пустынном побережье.
Но, честно говоря, больше всего мне хотелось побывать на полуострове Рыбачий, куда был отправлен один из моих приятелей по школе сержантов, Толя Рясов, с которым мы встретились только спустя полгода, когда он возвратился в Росляково для сдачи экзаменов на присвоение офицерского звания.
Об этом легендарном кусочке суши – «непотопляемом линкоре Заполярья», как его называли в годы Великой Отечественной войны – и его героических защитниках, о тяжелейших боях в районе реки Западная Лица, на плато и горном хребте Муста-Тунтури, где в 1941 году были остановлены отборные части фашистских горных егерей, а в 1944 они были выбиты оттуда, о знаменитой Долине Смерти, а теперь – Долине Славы, которая до последнего времени была закрытой для посещения территорией, напичканной опасными остатками той войны – об этом легендарном полуострове написано очень много, в том числе в книге Валентина Пикуля «Океанский патруль». А знаменитая песня «Прощайте, скалистые горы…» с тех времён моей заполярной молодости остаётся одной из любимых моих песен, вместе с другой песней «Усталая подлодка». Увы! Эта мечта оказалась несбыточной…
* * * * *
Существование и развитие посёлка Росляково было связано, конечно же, с Северным флотом: в обеих бухтах разместился 82 судоремонтный завод Военно-морского флота, кроме того, там же свою производственную деятельность осуществляло другое ремонтное предприятие Минобороны – завод по ремонту вооружения. Оба предприятия развивались, совершенствовались, строилось жильё.
Судоремонтный завод занимался важными работами, в его составе было большое доковое хозяйство, позволявшее осуществлять сложные ремонты подводной части судов, в том числе таких мощных, как первый атомный ледокол «Ленин», который мне довелось видеть самому в период его ожидания на рейде, перед заводом его в один из таких доков. Позже, в 2002-2003 годах, по информации СМИ, на этом же заводе производилась утилизация атомной подводной лодки «Курск».
Этим и объяснялось то большое количество военных строителей, которое жило с нами по соседству. Да и много ребят из нашей части также было занято на этих поселковых объектах, в частности водителями на грузовых перевозках. Большинство из них были казахи – весёлые и дружные ребята, которыми негласно руководил парень по имени Орымбай (среди нас он звался просто Олег, фамилию я запамятовал), имевший за плечами техникум. Другие были заняты на разных хозяйственных и обслуживающих должностях: повара, кочегары, сантехники, электрики, каптёры, кладовщики, свинари, телефонисты и т.д.
Сержантский состав возглавлял старшина роты Росляков (мы дружно шутили, что поселок носит его славное имя!). Ко всеобщему удивлению, он, во первых, был из числа срочнослужащих, а не из «сверчков» (сверхсрочнослужащих), но службу свою знал и спуску никому не давал, а во-вторых, он был родом не с Украины, выходцы из которой обычно с трепетом относятся и рвутся к младшим командирским должностям, а из Белоруссии, а посему считал меня за своего земляка и особо не притеснял.
Больше всех нас донимал наш зампотылу части – необъятных габаритов и уже далеко не молодой офицер, который величал себя не иначе, как «старый капитан Шпигов» (с ударением на последней гласной). От его красной физиономии можно было прикуривать, ходил он вечно в расстёгнутой шинели, любимым его занятием было чревоугодничество (стол в его кабинете ломился от консервов).
Пребывая после очередной съеденной банки (а, может, и ещё кое-чего) в благодушном расположении, он позволял себе «шутить» с подчинённым весьма оригинальным способом: разговаривая с кем-то из нас, он каблуком сапога пребольно наступал на ногу стоящему навытяжку солдатику, проводя с ним «воспитательную» беседу. Вот такой был оригинал! Но дело своё знал и за него болел.
Ну, как тут не вспомнить такой нехороший случай, в котором оказался замешанным и я. На дворе лютая зима, с резкими порывами ветра, а мы, как назло, попадаем в наряд по кухне. Кто служил, тот знает. Все ложатся спать, а ты и твои товарищи по несчастью, после тяжкого трудового дня, должны идти в столовую и заниматься заготовкой овощей для приготовления пищи.
В заготовительном зале – несколько мешков картошки, лука, моркови, свеклы и т.д. Всё это надо почистить, помыть и приготовить для поваров, которые под утро придут варить еду на день. Лимита времени нет; надо всё это просто сделать, и… можешь быть свободен. Объём работы можно себе представить, если ежесуточно нужно было накормить несколько сот человек, а нас в наряде всего человек 5 – 6. Работай хоть до утра.
Не знаю, сколько мы поработали над всем этим, но все устали и кто-то вдруг предложил: хватит, бросаем и уходим – поварам достаточно того, что уже заготовили. Не помню сейчас, что же нами руководило тогда, но не здравый смысл – это уж точно. Дружно перемешали очистки с тем, что осталось не сделанным, вынесли всё это и выбросили за забор, на свалку.
Утром, идя на завтрак, мы были остановлены у дверей столовой нашим разъярённым капитаном, который отозвал в сторону всю нашу ночную смену, сунул нам в руки по пустому мешку и заставил идти за забор и из замёршей кучи выбирать нами выброшенное.
Вечером в клубе был собран весь личный состав части. Занавес на сцене был закрыт. И вот на ней появился наш славный капитан, чернее тучи. Махнул рукой, занавес открылся: за ним оказались те самые злосчастные кучки мёрзлых овощей, которые мы с трудом собрали из отходов. Затем он вывел всех нас, виновников «торжества» и, грозно и презрительно указывая на нас пальцем, сказал: «Государство затрачивает большие усилия, чтобы довести до Крайнего Севера продукты и накормить всех вас. Но нашлись такие…, которым наплевать на все эти усилия. Эти вот (палец уткнулся в первых двоих) с десятью классами образования, эти двое - со среднетехническим. А вот этот (палец упёрся в меня) – с высшим образованием, и не просто, а с высшим экономическим… Ну, ладно, я вас научу ценить труд людей и любить овощи!», и объявил нам по несколько нарядов вне очереди.
Да, урок был слишком наглядным! Наказание тоже соответствовало содеянному: нам приказали перебирать по ночам в сыром и холодном складе картофель и другие овощи, каждодневно выделяя фронт работ и оставляя на сон не более 2 -3 часов. И так несколько ночей кряду.
Чуть позже тот же капитан, видимо посчитав, что лично для меня этого наказания мало (а, может быть, наоборот, доверяя мне больше, чем остальным? Ведь я в ту пору был у него заведующим складом), в одну из очередных «опальных» ночей, дал мне более серьёзное задание: посадил на машину и отвёз в Североморск, на грузовой причал, где стояла самоходная баржа, на которую грузили стройматериалы и продовольствие для наших ребят, работавших на Мысе Териберском.
Задание казалось простым: следить за погрузкой, а главное, за тем, чтобы члены команды баржи – отпетые бичи, которых уже давно не рисковали брать на приличные суда, не растащили наш груз. Но если учесть, что на дворе была зима, вдоль Кольского залива дули лютые ветра, а на мне, кроме тощей шинелёшки, сапог и солдатской шапки ничего более существенного не было, то это можно было бы вытерпеть, если бы погрузка быстро закончилась. Однако, она шла ни шатко, ни валко, уже вторые сутки, и не наблюдалось, чтобы мой капитан проявил хоть какую-нибудь заботу о своём подчинённом.
Зато, как это ни странно, её проявили сердобольные бичи. Они принесли мне старенький полушубок и такие же старые валенки. Наверно они и спасли меня. Во всяком случае, я выполнил свою основную задачу, а когда погрузка была завершена, я, уже в качестве сопровождающего, был направлен с ними к месту назначения: спустился в кубрик, был приглашён за стол, где меня хозяева не только накормили, но и поднесли стакан водки. Мне уже не о чём было беспокоиться – груз в целости и на месте - и после обильной еды, в тепле и в сытости, я провалился в сон. Проснулся же, когда баржа, выйдя из Кольского залива, уже миновала Кильдинский пролив, а до Мыса Териберского оставалось идти совсем недолго…
* * * * *
Конечно, двадцать четыре часа в казарме – не сахар. Тем более, когда ты целый день на работе, где своих проблем хватает. Вечером все съезжаются со своих рабочих мест и тут уж никуда не деться, приходится не только наблюдать, но и терпеть разность поведения, характеров, причуд отдельных людей. И не спасает ни телевизор, ни воскресные кинофильмы в солдатском клубе, ни политбеседы с офицерами-воспитателями, ни новогодняя ёлка, с накрытыми в том же клубе столами, на которых красовались, абсолютно недоступные для солдата в обычные дни, такие изыски, как фрукты, пирожные, лимонад, даже кофе с молоком. От этого тоска ещё больше накатывала на тебя, и хотелось куда-нибудь забиться и остаться одному.
В моей старенькой записной книжке тех лет сохранились записи, которые отразили состояние души человека в этом замкнутом пространстве:
«Пожалуй, нигде так не предстаёт перед тобой человек со всеми его достоинствами и недостатками, со всей его обнажённой, ничем не прикрытой, натурой, как в армии. Тут уж нигде не скроешься, не уйдёшь «в себя», не избежишь неминуемых конфликтов, которые часто возникают в здешней разношёрстной и разномастной среде.
И вот эти конфликты, да и сама жизнь в казарме – совместная постоянная жизнь десятков людей – всё это сразу открывает перед тобой отдельные личности – их внутренний мир, отношение к окружающим и к себе.
И горе тому, кто пройдёт через это. Перед ним откроются самые тёмные глубины души человеческой. И содрогнётся он, окунувшись в них, ибо подчас они бывают очень страшны, страшны именно своей наготой, неприкрытостью. И ты окунаешься в эту вечную ночь и содрогаешься от той грязи, которая лежит на дне её.
Это неизбежно и необходимо, так как нужно пройти через всё…».
«Кончилось детство, и кончилась юность,
Зрелости мудрой настали года.
Сколько бы жизнь не трепала в бою нас,
Мне не забыть о тебе никогда…».
Душа просила чего-то иного, светлого, возвышенного. Недаром, самые оторванные ребята, уже вкусившие «прелести» колоний и зон (а в армию стали брать и таких!), вдвоём-втроём садились вечером в углу казармы, брали в руки гитары и давали нам такие импровизированные концерты, с которыми не смогла бы состязаться никакая София Ротару, которая в те давние времена своим молодым трубным карпатским голосищем с экрана телевизора пыталась покорить сердца молодых меломанов.
Наши ребята в основном играли инструментальные вещи, но просили написать стихи, которые можно было бы положить на музыку. Увы! Казарма не особо располагала к поэзии. Просились на свет какие-то обрывки мыслей, чувств, не слагаясь во что-то завершённое:
«Каждый год в ноябре или мае
Призывают мальчишек в Армию.
На вокзалах девчонки рыдают,
Провожая в дорогу дальнюю.
Постригут их очень коротко.
И нет разницы между всеми.
Повезут их очень скоро
В Туркестан и на Дальний Север.
А на Севере дни короткие,
А на Севере ночи длинные.
И различия очень чёткие
Между «старыми» и «молодыми»…».
Незаметно пролетела зима, наступила неласковая северная весна, мурманчан стало, пока ещё ненадолго, посещать робкое полярное солнце. Ещё в момент моего призыва, в прошлом году, мы с женой решили, что она, находившаяся к тому времени в положении, уволится с завода и уедет к родителям в Ярославль, что она и сделала. И вот 22 апреля я получил известие, что у меня родилась дочь. Я, естественно, предпринял попытку упросить командование предоставить мне отпуск. Попытка увенчалась успехом и в начале мая меня отпустили на целых десять суток. Как здорово было подержать на руках нашу малышку Олечку!
* * * * *
По возвращении из отпуска изменилось не только моё настроение, но и сама военная служба. Мы получили информацию о том, что призванные в прошлом году в строительные части ребята с высшим образованием, летом будут сдавать экзамены на присвоение офицерского звания. Экзамены мы сдавали в Североморске. Проваливших, конечно же, не оказалось, а потому всем нам оставалось только ждать приказа Министра обороны о присвоении нам звания «младший лейтенант» с последующим увольнением в запас. А, как известно, ждать и догонять – самое трудное в жизни, а в армии, тем более.
Между тем, на меня «положили глаз» офицеры из управления (УНРа): сначала главный бухгалтер – старый, болезненный капитан Баусов, говорят, получивший дозу облучения ещё в 1961 году на Новой Земле, при испытании там водородной бомбы, а затем и главный инженер, суровый и педантичный, как все «технари», подполковник Иванов.
Капитан Баусов поставил меня поначалу на должность кассира: штатный кассир, жена командира нашего отряда, подполковника Буркова, уехала с мужем в отпуск, а отпуска на Севере длительные, поэтому мне предстояло осваивать новую должность около двух месяцев. Затем я был повышен в должности и работал бухгалтером. И это несмотря на то, что во время работы кассиром со мной приключился неприятный казус, который, казалось бы, должен был поставить крест на моей бухгалтерской карьере.
Работа кассира предполагала получение в отделении банка наличных денег и доставку их до кассы. До банка, находившегося в Североморске, и обратно меня сопровождала машина и вооружённая охрана. Но вся трудность заключалась в том, что само помещение банка не имело специального места для покупюрной проверки получаемых денег – ты расписывался в ведомости, тебе через окошко выдавали наличные в пачках, а вот проверить полноту самих пачек было практически негде, а в спину тебе уже дышали другие кассиры.
Воспользовавшись этим, банковские «умельцы», видя, что за наличными постоянно приезжает неразумный солдатик, у которого нет возможности пересчёта наличных, как-то раз выдали мне пачки, в которых оказались недовложенными несколько купюр разного достоинства. Потом уже я узнал, что существует много способов такого рода мошенничества, одним из которых было ловкое извлечение купюр из заклеенной крест-накрест пачки путём вставки в неё, промазанного клеем, гвоздя и проворачивания его, в результате чего приклеенная купюра наворачивалась на гвоздь, а затем аккуратно вытаскивалась из пачки.
Я же заметил недостачу только в процессе выдачи наличных уже на рабочем месте, доложил главбуху, но найти виновных в банке нам конечно не удалось. Надо отдать должное капитану, он поверил мне, и даже пошёл навстречу моему горю: временно поставил меня на инженерную должность, чтобы я смог, без ущерба для собственного «кармана», возместить эту недостачу, получив повышенный оклад.
Несмотря на всё это, командование начало меня усиленно уговаривать остаться после срочной службы в УНРе – либо в качестве гражданского, либо надеть офицерские погоны. У них ощущался явный недостаток специалистов финансово-экономического звена. Главбух видел во мне своего будущего преемника, а главный инженер – начальника отдела труда и зарплаты. Предлагали на пару месяцев отправить в Прибалтику на офицерские курсы и потом возглавить вновь формируемый отдел труда. В качестве последнего довода обещали устроить у них же мою жену и даже дать квартиру в Мурманске, до которого от поселка Росляково, где находились наши части, было каких-то полтора десятка километров.
А я сопротивлялся, как мог – меня абсолютно не прельщало оставаться в этих опостылевших северных широтах, давила тяжесть двадцатичетырёхчасового пребывания в казарме, да и не возникало особого желания после окончания службы возвращаться на наш завод.
* * * * *
Так пролетело короткое полярное лето, с его белыми ночами, рабочими буднями, отъездом на «гражданку» очередных «дембелей», призванных летом 1969 года. Затем подоспел новый набор, прошёл свой карантин, был распределён по рабочим бригадам и отправлен на «точки».
Незаметно подкралась осень, с её надеждами на скорое увольнение. Я незаметно оказался в почётной когорте «дембелей». Эта каста неприкасаемых, особо почитаемая в армии, которые, якобы познав все «тяготы и лишения…», могли позволить себе многое. Например, при приёмах пищи широким жестом отказаться от положенных по нормам солдатского пайка сахара и сливочного масла. Или, махнув рукой на все условности, заниматься подготовкой к увольнению: готовить с помощью доморощенных художников «дембельские» альбомы, озаботившись тем, где и как сфотографироваться с автоматом в руках (ну, не с лопатой же позировать – Армия!); ушивать по моде парадные мундиры, приталивая кителя и делая клёши на брюках («а ля» Битлз); мучиться в поисках военных значков («воин-спортсмен», классный специалист и т.д.).
А самым «писком» для тех, кто хотел по прибытии на Родину наповал поразить воображение, а заодно и завоевать трепетные сердца домашних потенциальных невест, ждущих их на бескрайних сухопутных российских просторах и никогда не видавших моря, считалось явиться в свою деревню этаким «морским волком», облачившись в шикарную морскую форму и, лихо заломив бескозырку и небрежно расстегнув бушлат до умопомрачительной тельняшки, процедить сквозь зубы: «Плюнь, без моря жить не могу!».
* * * * *
…Итак, начало октября, конец очередного дежурства. По дороге в казарму я захожу в столовую на завтрак. Все уже поели и ушли на работу. Знакомый повар, родом из Ленинграда (он считал меня земляком, «земелей», так как я только в прошлом году окончил Питерский вуз и женился там же, а, значит «свой в доску»), по блату угостил меня жареной картошкой. А это в наших условиях больший деликатес, чем какое-нибудь пирожное.
Я спешил, так как к нам должны были прийти матросы с 82 судоремонтного завода. Там, кроме гражданского персонала, работали, вернее, служили и военные моряки. Их служба была много сложнее нашей: срок службы их составлял три года, они числились на флоте, а их денежное довольствие составляло всего 3 рубля 80 копеек. И хоть они были на суше, а не в экипажах кораблей, но всё же их «дедовщина» не шла ни в какое сравнение с нашей, будучи более изощрённой и жестокой. А потому традиционно существовала взаимная неприязнь «мареманов» к «сухопутчикам». Они традиционно презрительно величали нас «сапогами», ну, а мы их – «шнурками».
Увы! Эти, не самые разумные, неприязненные отношения культивировались и пестовались с древних времён до настоящего времени. Особенно они бросались в глаза в тех городах и гарнизонах, где традиционно соседствовали оба этих вида Вооружённых Сил. Где, как говорят: «Каждый кулик своё болото хвалит». Примером тому – старые, недобрые поговорки: «Умный в артиллерии, храбрый в кавалерии, дураки в пехоте, а пьяницы на флоте»; «Я всё пропью, но флот не опозорю» и тому подобные.
Ну, одно дело – флотский гонор, за которым кроется многое, а другое – частная инициатива. Да, товарно-денежный обмен был поставлен и у нас на широкую ногу. Моряки как могли, стремились поправить своё скудное финансовое положение за счёт «богатеньких» стройбатовцев, получающих зарплату. Хотя они и знали, что на руки нам ежемесячно выдавали те же 3 рубля 80 копеек, а остальную зарплату клали на вклады, но при желании часть своих заработанных денег нам можно было снять под уважительный предлог, написав рапорт командиру.
Вот и сегодня, ближе к вечеру, когда народ придёт со смены, нас посетят двое флотских киномехаников и начнётся настоящий торг. Я также был заранее предупреждён, что лично мне ими будет сделано эксклюзивное предложение. Заинтригованный, я лёг спать.
Вечером прибыли «гости», нагруженные не только коробками с кинофильмами, но и товаром посерьёзнее. Было смешно смотреть, как они, словно кочаны капусты, в сержантской каптёрке бойко снимали с себя по несколько комплектов флотской экипировки для страждущих уволиться со службы «по флоту»: брюки, тельняшки, фланельки, гюйсы, пояса с якорем на бляхе и другое, чисто флотское обмундирование.
Один из них отозвал меня в сторону и достал из пакета картонную коробку.
«Я знаю, что ты на днях уходишь на «дембель». Думаю, тебе будет приятно увести с собой такой подарок», - сказал он и открыл коробку. Внутри, завернутый в бумагу, лежал макет трёхмачтового парусника. Яркий, изготовленный из нержавеющей стали, включая корпус, паруса, окрашенные с обратной стороны алой краской, проволочный такелаж, цветные флажки – он, изящно вознесённый прозрачным пластмассовым держателем, прикреплённым к чёрной эбонитовой подставке, сверкал, словно готовый к отплытию настоящий корабль. Я был очарован!
Продавец явно рассчитывал на такой эффект: «Берёшь?».
- «Спрашиваешь! Конечно, беру», - ответил я.
- «А флотскую форму?», - последовал следующий вопрос.
- «Мне не к чему».
- «Ну, как знаешь».
Деньги у меня были, несмотря на предложенную внушительную цену. Подарок перекочевал в мой «дембельский» чемодан. А в памяти пунктиром мелькнули знакомые строки Николая Гумилёва:
«На полярных морях и на южных,
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей…».
* * * * *
А через два дня меня вызвали в строевую часть, зачитали приказ Министра обороны о присвоении мне звания «младший лейтенант» и увольнении в запас, вручили увольнительные документы. Но я был оповещён об этом своими приятелями накануне, успел сбегать в магазин, взять водки с закуской и вечером, в старшинской, мы отметили это скромным застольем.
Получив документы, я забежал в казарму, попрощался с сослуживцами, собрал своё нехитрое имущество, уложенное в чемоданчик, где самым большим богатством был кораблик, зашёл на радиоузел и шепнул кое-что кинорадиомеханику. Спустился по лестнице, вышел на плац. И в этот момент из динамика загремело: на весь плац, на всё Росляково, на весь Кольский залив, торжественно и горько, - «Прощание славянки»:
«Наступает минута прощания,
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза…
…Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости - прощай, прости - прощай...».
* * * * *
…Минуло 43 года. Кораблик давно и прочно занял почётное место на книжной полке моего кабинета. Потускнели от времени его паруса, потерялись флажки, эбонитовая подставка из чёрной превратилась в светло-коричневую. Что делать – время не остановить: сын, а затем и оба внука, каждый в своё время проявляли неподдельный интерес к этому сувениру.
Нет, этот кораблик не просто сувенир, не только добрая память о Северном флоте. Он явился своего рода эталоном, средством измерения моей будущей жизни – как лучше и грамотней распорядиться своими знаниями, силами и способностями. Он стал на долгие годы своего рода талисманом, который ровно через три года после срочной службы позвал меня исполнить свой мужской и человеческий долг – пойти в Армию кадровым офицером, как до меня это свершили мой отец и мой дед.
…А сейчас я частенько беру в руки кораблик, и меня окутывают воспоминания. Казалось, что за эти годы я всё позабыл, что следующие за этим годом моей срочной службы не самые лёгкие времена должны были стереть в памяти Заполярье… Нет! Всё осталось, остались переживания, осталось понятие важности нашей нелёгкой службы, остались командиры и сослуживцы: майор (всё же он получил «майора»!) Шпигов, капитан Баусов, лейтенант Давлеканов, старшина Росляков, сержанты Галкин и Смородский, рядовые Байкин, Рясов, мой приятель Юра Гусейнов, проводивший меня при увольнении до Мурманска и посадивший в поезд…
Разве всех их можно забыть?! Никогда!..
В заключение хочу предложить Читателям одну из любимых моих песен времен срочной службы: "Прощайте, скалистые горы", в исполнении Евгения Дятлова:
http://www.youtube.com/watch?v=pDnZZH4LXHg
02:53
Следующая публикация
Нет комментариев