Предыдущая публикация
КАК ПОЭЗИЯ ПРОРАСТАЕТ В ЖИЗНЬ
Откуда берется любовь к поэзии? Многим кажется, что из каких-то особенных обстоятельств, высокоумных бесед. Из книг. На самом деле она рождается из жизни.
Рецепт прост: нужно увидеть, как поэзия встраивается в момент, иллюстрирует его. Увидеть совпадение, удивиться ему и обрадоваться. Поэзия обращается к чувствам, к эмоциональному опыту, поэтому здесь требуется узнавание: я ощущаю именно то, о чем говорил поэт.
Чтобы это узнавание произошло у ребенка, нужна помощь взрослых – проиллюстрировать чувства прямо в момент, когда он их испытывает, или после, когда он их помнит и может отрефлексировать.
Звучит сложно, но на самом деле это не так. Вот примеры из моего детства, из жизни моих детей. У каждого они свои, а значит, и путь к поэзии индивидуальный. А принцип общий, смотрите.
Гроза
Папа, как известно, это вам не мама. Когда я оставалась в деревне с папой без мамы, жизнь становилась менее упорядоченной и более интересной. Например, не нужно было терпеть ежедневное расчесывание и заплетание. Папа туго затягивал косички один раз на неделю. Потом маме приходилось выстригать колтуны, но это, как говорится, другая история.
Я прекрасно помню, как папа показывал мне, пятилетней, грозу. Мы стояли на крыльце, смотрели, как стремительно темнеет небо, как гнутся деревья. Ждали раскатов грома после каждой молнии. Дело было в мае, воздух пах сиренью.
А потом разразилось. Ливень был такой, что вода словно кипела на садовых дорожках. Мама ни за что бы не разрешила, а папа отпустил бегать под дождем. Я скакала босая по лужам, было весело и страшно. От каждого удара грома приседала, зажимая уши руками, потом скакала опять. Зарывалась лицом в куст сирени и снова выбегала в кипящие пузырями лужи.
После папа растирал меня полотенцем и читал Тютчева:
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный –
Все вторит весело громам.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Конечно, я не поняла тогда и половины. Но хорошо запомнила слово «громокипящий». Ходила в резиновых сапожках по лужам и бормотала его себе под нос. И потом каждый раз во время грозы оно всплывало у меня в голове. Грохот, сирень, пузыри в лужах навсегда теперь связаны для меня с «громокипящим кубком».
Капитаны
Мне было семь лет. Мы долго ехали пыльной грунтовкой на старом раздолбанном микроавтобусе «Ниса». Было жарко, все затекло, но останавливаться не хотели: узкая дорога, зажатая пыльным подлеском, где тут отдыхать?
А потом кусты вдруг расступились, и вдали сверкнула светлая полоса, похожая на ртуть в градуснике. Она становилась шире, блестела ярче, вплотную подходила к горизонту. Папа крикнул сквозь рев двигателя: «Белое озеро!»
Я впервые видела столько воды. Отвести взгляд было невозможно, и не верилось, что так бывает. Мы вышли из «Нисы» рядом с заплеванной автобусной остановкой, исписанной бранными словами. Папа и дядя Коля подхватили меня и поставили на низкую бетонную крышу.
Взрослые переговаривались внизу, решали, видимо, где поесть – здесь или поискать место получше. Мне было все равно – я смотрела на озеро.
Молчаливая и зачарованная, я молча села в машину. Мама внимательно посмотрела на меня, приобняла.
– Как море, да? – спросила она.
Я кивнула.
И она начала читать стихотворение.
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью затерянных хартий, –
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?
Я слушала и, не отрываясь, смотрела на сияющую полосу у горизонта. Скоро она закончилась, закончилось и стихотворение. Мы снова тряслись в старой машине по пыльным кочкам, но моя жизнь изменилась. Мыслей хватило до конца пути.
Какое отношение имел этот текст к северной глухомани, по которой мы ехали? Что я поняла из него тогда? Кто для меня был автор? Это все неважно – важно чувство.
Новизна серебристого сияния у горизонта соединилась в моей семилетней голове со строками про смелых капитанов. Дома к этому добавились иллюстрации: книжка с поэтическим циклом Николая Гумилева «Капитаны» была проиллюстрирована Александром и Валерием Трауготами. Невесомые фигуры в летящих камзолах, подзорные трубы в бледных пальцах, печальные лица над штормовым морем. Я снова и снова перечитывала эти стихи.
До сих пор я помню весь цикл «Капитаны». И до сих пор, через десятки лет, у меня с ним две ассоциации: легкие глубокие акварели Трауготов и серебристая полоса воды на горизонте с крыши бетонной остановки в брошенной деревне.
М. Минаева
Продолжение следует
Следующая публикация
Нет комментариев