Предыдущая публикация
Большой барак, разделенный на несколько квартир, заселен был не полностью.
Проживали здесь всего две с половиной семьи. Ворониных, Семеновых, и Кругловых – Кати с Саньком. Последние и были той самой половинкой, с которой не особо считались и предпочитали не замечать, пока нужды не случится какой. Катя важной персоной не была, а потому не стоило на нее и время тратить.
У Катерины, кроме сына, никого не было. Ни мужа, ни родителей. Она мыкалась одна, как могла и как умела. Смотрели на нее косо, но особо не трогали, изредка гоняя только Санька, которого звали не иначе как Кузнечиком, за тощие голенастые руки-ноги и большую голову, которая непонятно как держалась на тоненькой шейке-стебельке. Кузнечик был отчаянно некрасив, пуглив, но очень добр. Он не мог пройти мимо плачущего ребенка, тут же бросаясь его утешать, за что нередко получал от заполошных мамаш, которые не хотели терпеть рядом со своими чадами «Страшилу».
Кто такой Страшила, Санек до поры до времени не знал. А потом мама подарила ему книжку про девочку Элли, и мальчику стало понятно, почему его так называют.
Но обижаться он и не подумал. Санек решил, что все те, кто так его кличет, читали эту книжку, а потому знают, что Страшила был умным и добрым, всем помогал, а потом и вовсе стал правителем очень красивого города. Катя, с которой сын поделился своими выводами, разубеждать его не стала, решив, что ничего плохого не будет в том, что мальчик будет думать о людях лучше, чем они есть на самом деле. Ведь в мире и так много зла. И успеет еще ее сын нахлебаться его полной ложкой. Пусть хоть детству порадуется…
Сына Катя любила… Простив отцу Санька непутевость и предательство, она приняла на руки свою судьбу в роддоме и сердито оборвала акушерку, которая что-то говорила о том, что мальчишечка родился «не таким».
- Придумывайте больше! Мой сын – самый красивый ребенок на свете!
- Да кто ж спорит?! Умным, вот, только ему не бывать…
- А это мы еще посмотрим! – Катя гладила личико своего малыша и ревела.
Первые два года она затаскала Санька по врачам и добилась-таки того, чтобы мальчиком занялись всерьез. Моталась в город, трясясь в стареньком автобусе и прижимая к себе закутанного по самые брови сынишку. На сочувственные взгляды не обращала внимания, а если кто-то пытался урезонить ее и лез с советами, превращалась в сущую волчицу:
- Своего в детдом отдай! Нет? Ну и мне твои советы не нужны! Сама знаю, что делать!
К двум годам Санек выровнялся, поздоровел, и по уровню развития почти не отличался от других детей. Но красавцем, конечно, не был. Большая, чуть приплюснутая, голова, тоненькие ручки-ножки, и худоба, с которой Катя боролась всеми возможными и доступными ей средствами. Урезая себя во всем, сыну она давала все лучшее, и это не могло не сказаться на его здоровье. Несмотря на свой внешний вид, врачей Санек беспокоить почти перестал, и они лишь качали головами, глядя, как хрупкая, словной лесной эльф, Катя обнимает своего Кузнечика.
- Таких мам – по пальцам пересчитать! Это надо же! Ребенку инвалидность грозила, а теперь! Гляньте-ка, на него! Герой! Умница просто!
- Да! Мой мальчик такой!
- Так, не про мальчика мы! Про тебя, Катюша! Ты – умница!
Катя пожимала плечами, совершенно не понимая, за что ее хвалят.
Разве мать не должна своего сына любить и о нем заботиться? Какая же тут заслуга?! Все как должно, так и есть! Она просто делает свое дело.
К тому времени, как Саньку пришла пора идти в первый класс, он уже вовсю читал, умел писать и считать, но немного заикался. И это сводило иногда на нет все его таланты.
- Саша, хватит! Спасибо! – обрывала его учительница, передавая право прочесть вслух отрывок из рассказа кому-то из одноклассников Кузнечика.
А потом жаловалась в учительской, что мальчишка всем хорош, но слушать его чтение или ответ у доски просто невозможно.
К счастью Кузнечика, она продержалась в школе всего два года. Выскочила замуж и ушла в декрет, а класс, в котором учился Санек, отдали другому педагогу.
Мария Ильинична была уже в годах, но хватки не потеряла и детей любила так же, как и в начале своей карьеры. Что из себя представляет Кузнечик, она поняла довольно быстро. Переговорила с Катей и направила ее к хорошему логопеду, а Кузнечика просила сдавать задание в письменной форме.
- Ты так хорошо и красиво пишешь! Мне очень приятно читать!
Кузнечик расцветал от такой похвалы, а Мария Ильинична читала вслух его ответы на вопросы, всякий раз подчеркивая, какой талантливый ученик ей достался.
Катя плакала от благодарности и готова была целовать руки, которые словно походя, незаметно, дарили ласку ее сыну, но Мария Ильинична сразу пресекла любые попытки отблагодарить ее за такое отношение к Саше.
- Да вы с ума сошли! Это – моя работа! А мальчик у вас замечательный! И все у него будет хорошо! Вот увидите!
В школу Санек бежал вприпрыжку, чем очень веселил соседей.
- О! Поскакал наш Кузнечик! Значит, и нам на смену пора! Господи, это ж надо природе так дитя обидеть! И зачем рожала?
О том, что думают о ней и ее сыне соседи, Катя, конечно, знала. Но ругаться она не любила и считала, что если уж человеку Бог сердца и души не дал, то вести себя «по-людски» его все равно не заставишь. А потому, нечего и время тратить на то, чтобы понять, почему люди бывают такими. Лучше потратить его на что-то полезное. Например, привести в порядок свое жилище или посадить еще одну розу у своего крылечка.
Большой двор, с разбитыми под каждым окном клумбами и собственным маленьким садиком на задворках, никто и не думал разгораживать, довольствуясь негласным правилом, что пятачок у крылечка – это территория той квартиры, в которую ведут ступеньки.
Катин пятачок был самым красивым. Здесь цвели розы и рос большой куст сирени, а ступеньки Катя выложила осколками плитки, которую выпросила у директора дома культуры. Там делали ремонт и куча битой плитки, которую не успели вывезти, просто заворожила Катю, сияя на солнышке, будто сокровища неведомой далекой страны.
- Отдайте ее мне! – ворвалась она в кабинет директора.
- Что отдать? – удивленно глянул тот на Катю. – Чего ты хочешь?
- Плитку! Отдайте!
Над Катиным желанием директор просто посмеялся, но осколки забрать разрешил. И Катя, выпросив у соседей тачку, до позднего вечера ковырялась к куче битой плитки, выбирая те куски, которые могли послужить основанием для ее задумки. А потом гордо промаршировала через весь поселок, толкая перед собой тачку, в которой восседал гордый Кузнечик.
- И на что ей этот хлам? – недоумевали соседки.
Но уже через пару недель ахнули, увидев, что сотворила Катя из осколков этого, никому не нужного, хлама…
Она никогда не бывала в музеях или за границей. Не видела греческих фресок или величия храмов в византийском стиле. Но ее вкус безошибочно подсказал ей, как распорядиться тем, что попало к ней в руки. И выложенное осколками плитки крылечко стало настоящим произведением искусства, на которое ходил любоваться весь поселок.
- Поди ж ты! А ведь простая…
Катя на удивление соседей не реагировала. Какое ей было дело до того, кто и что думает? Самым главным комплиментом для нее стали слова сына:
- Мама, как же красиво…
Кузнечик, сидя на ступеньке, водил пальчиком по кусочкам плитки, выложенным сложным узором, и млел от радости. А Катя снова ревела.
Ведь ее сынишка был счастлив…
А поводов для счастья у него было не так уж и много в жизни. В школе похвалят или мать что-нибудь вкусненькое приготовит да приласкает, шепча, какой он умный да хороший. Вот и все радости.
Друзей у Кузнечика почти не было, ведь за мальчишками он не успевал, а читать любил больше, чем гонять в футбол.
А девочек к нему даже близко не подпускали. Особенно лютовала соседка – Клавдия, у которой было три внучки – пяти, семи и двенадцати лет.
- Даже близко к ним не подходи! – грозила она кулаком Кузнечику. – Не про тебя ягодки!
Что творилось в ее кудрявой от химической завивки голове, для окружающих было загадкой, но Катя приказала Кузнечику не путаться под ногами у Клавдии и держаться от нее и ее внучек подальше.
- Зачем ее нервировать? Заболеет еще…
Кузнечик с мамой согласился и на пушечный выстрел не подходил к соседке. Он и в тот день, когда Клавдия готовилась к празднику, просто мимо шел, а вовсе не желал присоединиться к веселью.
- Ох, грехи мои тяжкие! – проворчала Клавдия, накидывая на большое блюдо вышитое полотенце. – И ведь скажут, что я злыдня! Постой-ка!
Она выбрала пару пирожков и догнала мальчишку.
- На! И чтобы я тебя во дворе не видела! Праздник у нас! Сиди тихонько у себя, пока мать с работы не придет! Понял?
Санек кивнул, соглашаясь и благодаря за пирожки, но Клавдии было уже не до него. Вот-вот начнут съезжаться дети, привезут внучат, родня нарисуется, и пора будет садится за стол, а у нее еще не все готово. День рождения младшей и самой любимой внучки, Светочки, Клавдия хотела отметить с размахом. И сын соседки, колченогий, большеголовый Санька-Кузнечик, был ей совершенно не нужен!
Нечего детвору пугать этим пучеглазым! Спать потом плохо будут!
Клавдия вздохнула, вспоминая, как отговаривала соседку рожать.
- Куда тебе, Катька, дите?! Зачем?! Пути ты дать ему не сможешь. Сопьется да замерзнет где-нибудь под забором!
- Вы меня хоть раз с рюмкой в руках видели? – Катя за словом в карман не лезла.
- Это ни о чем не говорит! От такой нищеты, как у тебя – одна дорога! Что тебе родители ничего не дали, что ребенку ничего не светит! Не знаешь ты, что такое матерью быть! Не научили! Так, зачем твоему дитю маяться? Избавься от него, пока время есть!
- Дудки! И как вам только не совестно! Ведь сама мать!
- А ты меня не стыди! Я своих детей рожала и поднимала. А ты что ему дашь? Ничегошеньки! Вот и думай!
Катя с Клавдией здороваться тогда перестала. Ходила мимо, с гордостью неся свой большой, какой-то угловатый, странной формы, живот, и даже не смотрела в сторону соседки.
- Что ж ты злишься на меня, глупая? Я же тебе добра хочу! – качала головой ей вслед Клавдия.
- Добро ваше пахнет плохо! А у меня – токсикоз! – огрызалась Катя и гладила свой живот, успокаивая незнакомого ей пока Кузнечика. – Не бойся, маленький! Никто тебя обидеть не посмеет!
О том, что и кто посмел за неполные восемь лет его жизни, Кузнечик маме никогда не рассказывал. Жалел ее… Если сильно обижали – плакал тихонько где-нибудь в уголке, но молчал. Понимал, что мама расстроится куда больше, чем он сам. Обида скатывалась с него, как с гуся вода, не оставляя за собой горечи или злости. Чистые детские слезы начисто вымывали ее из души Санька, и уже через полчаса он и не помнил, кто и что сказал ему, лишь жалея странных взрослых, которые не понимали простого.
Без обид и злости жить куда легче…
Клавдию Матвеевну Кузнечик давно бояться перестал, но не любил особо. Всякий раз, когда она грозила ему пальцем и говорила что-нибудь обидное, Санек улепетывал подальше, чтобы не видеть ее злых глаз и не слышать острых, словно бритва, словечек, которыми соседка награждала его. И спроси она у Кузнечика, что он думает по поводу того, что происходит, Клавдия сильно удивилась бы.
Санек ее жалел. От всего сердца, так, как умел только он. Ему было жаль эту женщину, которая тратила свои минутки на злость.
Минутки Санек ценил, как ничто другое на свете. Он давно понял, что ценнее ничего нет и быть не может. Все можно вернуть и все наладить, но только не время.
- Тик-так! – скажут часы.
И все…
Нет минутки! Лови – не поймаешь! Исчезла… И не вернешь ее! Не купишь ни за какие деньги и не выпросишь в обмен на самый красивый фантик от конфеты.
Но взрослые почему-то этого не понимали…
Забравшись на подоконник в своей комнате, Санек жевал пирожок и смотрел, как носятся по полянке за бараком внуки Клавдии и те дети, которые собрались, чтобы отпраздновать день рождения Светочки. Именинница порхала, словно яркая бабочка в своем нарядном розовом платьице, и Санек завороженно смотрел на нее, представляя ее то принцессой, то феей из волшебной сказки.
Взрослые праздновали, рассевшись за большим столом у крыльца Клавдии, а дети, поиграв немного рядом, унеслись гонять мячик к старому колодцу за бараком, где была полянка побольше.
Санек, как только детвора пестрой гурьбой рванула куда-то, тут же догадался, куда они побежали и потопал в спальню матери. Из окна этой комнаты поляна была видна, как на ладони, и он долго наблюдал за игрой, хлопая в ладоши и радуясь за тех, кто азартно носился за мячиком, пока не начало смеркаться.
Кто-то из детворы набегался и ушел к родителям, кто-то затеял новую игру. И только девочка в розовом платьице крутилась возле старого колодца и тем самым привлекла к себе внимание Кузнечика.
О том, что у колодца небезопасно, он знал. Катя не раз предупреждала об этом сына, запрещая ему подходить к колодцу.
- Там сруб совсем гнилой. И пусть колодцем давно никто не пользуется, но вода в нем есть. Свалишься туда – и пиши-пропало! Хоть оборешься – не услышит никто! Понял? Не подходи к нему, сынок!
- Не буду!
Момент, когда Светочка скользнула по краю колодца и пропала из виду, Санек пропустил. Он отвлекся, засмотревшись на мальчишек, которые зачем-то собрались в кружок, что-то обсуждая. Мальчишки разбежались по поляне, а Санек поискал глазами розовое платьице, и замер от ужаса.
Светочки на поляне не было…
Санек вылетел на свое крыльцо и ему хватило мгновения, чтобы понять – Светы среди людей, поющих про ветер, который не клонит ветку, тоже не было...
Почему ему не пришло в голову, что нужно позвать на помощь, Санек потом ответить так и не смог. Он просто ссыпался по ступенькам, и рванул на задний двор, даже не услышав, что возмущенно закричала ему вслед Клавдия:
- Я кому сказала дома сидеть?!
Детворе, которая с криками носилась по поляне, до Светочки не было никакого дела. Они даже не заметили ее отсутствия. Как не заметили и того, что Санек, подскочив к краю колодца и разглядев где-то далеко внизу что-то светлое, крикнул:
- Прижмись к стенке!
Боясь задеть девочку, Санек лег на край колодца, свесил ноги вниз, и прочесав по трухлявым сверху бревнам пузом, ухнул в темноту.
В колодец Кузнечик сиганул, понимая, что у Светочки счет идет на минуты.
Плавать она не умела…
Это Санек знал точно, потому как не раз барахтался на мелководье на местном пляже, рядом с сердито шипевшей на него Клавдией, которая пыталась научить внучку плавать.
Плавать Светочка так и не научилась, а Санька побаивалась с подачи бабушки. Что, впрочем, не помешало ей, нахлебавшейся пахнущей тиной и чем-то скверным, воды, вцепиться изо всех сил в тощие плечи Кузнечика.
- Все! Не бойся! Я с тобой! – обхватил Светочку за шею, как учила мама, Кузнечик. – Держись! А я кричать буду!
Руки его скользили по покрытым слизью бревнам старого сруба, Светочка тянула ко дну, но Санек все-таки сумел набрать воздуха в тощую грудь и крикнуть так громко, как только смог:
- Помогите!
Он не знал и не мог знать, что детвора с поляны убежала почти сразу после того, как темная вода колодца приняла его.
Он не знал, хватит ли ему сил, чтобы продержаться до того времени, как придут на помощь взрослые.
Он не знал, услышит ли его хоть кто-нибудь…
Он знал лишь одной – маленькая смешная девчонка в розовом платьице должна жить! Ведь красоты в этом мире, так же, как и минуток, не так уж и много.
Зов его услышали не сразу.
Клавдия, вынося большое блюдо с запеченным гусем, поискала глазами внучку, желая похвастаться, и обмерла:
- Светочка где?!
Подвыпившие гости не разобрали поначалу, чего хочет от них разъяренная хозяйка, которая грохнула блюдо на стол и закричала так страшно, что переполошились не только сидевшие за столом, но и те, кто проходил по улице.
А Кузнечик еще успел крикнуть разок-другой, слабея все больше, то слово, которое точно должны были услышать:
- Мама…
И Катя, которая спешила домой с работы, почему-то ускорила шаг, забыв о том, что ей нужно купить хлеба. Она проскочила мимо магазина, не поздоровавшись с соседками, которые чесали языки на крылечке, и припустила к дому, почему-то не сомневаясь, что именно в этот момент нужно не жалеть новых босоножек и бежать, что есть силы…
Во двор она влетела в тот самый момент, когда Клавдия схватилась за сердце и осела на ступеньки Катиного крылечка. Толком не разобрав, что же случилось, Катя кинулась на задний двор, где гулял обычно Кузнечик, и успела услышать голос сына, который звал ее.
- Я здесь, сынок!
Гадать, откуда доносится голос, Кате не пришлось. Ее давно пугал старый колодец, и она не раз ходила в администрацию, прося засыпать его, или хотя бы накрыть чем-то более безопасным, чем старые доски. Ее не услышали. Поставленный ею хлипкий заборчик, конечно, не мог уберечь любопытных детишек от беды, но никому, кроме Кати, не было до этого колодца никакого дела…
Раздумывать было некогда. Катя кинулась обратно в дом, схватила веревку, на которой обычно сушила белье, и, вылетев на крыльцо, заорала:
- За мной! Держите!
К счастью, один из зятьев Клавдии был достаточно трезв, чтобы понять, чего хочет от него Катя. В два счета скрутив прочный узел, он обернул миниатюрную Катю веревкой:
- Давай! Я держу!
Светочку Катя выловила сразу. Девочка, ухватив ее за шею, тут же обмякла, прильнув к Катерине и обхватив ее руками и ногами. А Катю затрясло от ужаса.
Кузнечика она нашарить в темноте, как ни старалась, не могла…
И тогда она взмолилась так же, как когда-то в роддоме, когда кричала в небо от страха, рожая своего мальчика, который никак не хотел появляться на свет:
- Господи! Не забирай!
Потеряв дыхание, она шарила рукой в холодной воде. Ей казалось, что мгновения бьют ее наотмашь, хлеща страхом и безнадежностью, и не давая дышать, но остановиться она попросту не могла.
- Пожалуйста…
Что-то скользкое и тонкое скользнуло ей в руку. Катя рванула на себя дар темной воды и выудила сына, боясь даже думать о том, дышит ли Саша. Она закричала так громко, как только могла:
- Тяни!
И уже поднимаясь над водой, с облегчением услышала тихое, хриплое:
- Мам…
В поселок Кузнечик, проведя почти две недели в городской больнице, вернулся героем.
Светочку выписали чуть раньше. Она нахлебалась воды, испугалась, но почти не пострадала, не считая пары здоровенных царапин и порванного платья.
Саньку досталось куда больше. Сломанное запястье болело, дышать какое-то время было трудно, но мама была рядом, а страх за Светочку, которая приходила его навестить вместе с родителями, прошел. И Саша просто радовался тому, что скоро вернется домой. К своим книжкам и любимому коту.
- Мальчик ты мой дорогой! Господи! Да, если бы не ты… - рыдала Клавдия, обнимая зардевшегося Кузнечика. – Да я… Тебе… Все, что хочешь!
- Зачем? – Кузнечик пожал тощим плечиком в ответ. – Я просто сделал то, что было нужно. Разве я не мужчина?
Клавдия, не найдясь с ответом, просто обняла снова мальчишку, еще не зная, что этот тощий, нескладный мальчуган, который так и останется Кузнечиком, сохранив свое детское прозвище, как позывной, спустя несколько лет уведет «буханку» битком набитую раненными из-под огня. А потом, не разбирая, кто чей, сделает все, чтобы облегчить боль тем, кто будет, так же, как и он когда-то, звать маму…
И на вопрос, почему он это делает, ведь с ним могли поступить совсем по-другому, попади он в плен, Кузнечик ответит коротко:
- Я - врач. Так нужно. Жить нужно. Так правильно!
Следующая публикация
Комментарии 2