Глава 3
Марья Алексеевна сидела перед дамским столиком и перебирала украшения из шкатулки, раскладывала их, любовалась блеском камней. Что говорить, Пётр Яковлевич не скупился на дорогие подарки.
Вдруг в опочивальню влетела горничная Глаша и заголосила с порога:
— Ой, Марья Алексеевна, там пастух прибежал, говорит, что барин в могиле ворочается и стонет! Говорит, живьём его закопали! Пошлите скорее людей!
Марья Алексеевна вскочила.
— Замолчи, дрянь!
Ей захотелось надавать Глаше пощёчин, чтобы та перестала кричать на весь дом.
— Какой пастух сказал этот вздор?
Глаша ойкнула и попятилась.
— Фролка Фокеев.
Барыня вылетела из комнаты в одном пеньюаре.
Во дворе у конюшни в толпе баб и мужиков стоял тот самый Фролка и, размахивая руками, что-то рассказывал Семёну, дёргал его за лацкан нового сюртука.
— Марья Алексеевна, — закричал он, увидев барыню, — велите скореича барина откопать. Обмишурились, живой он!
Среди дворни случилось сильное волнение.
— Да обмер он, а не умер! Мы слыхали, что такое бывает!
Барыня вырвала из рук Семёна нагайку и с размаху ударила пастуха по лицу.
— Холоп, скотина! Как ты смеешь врать!
— Да я не вру…
— Ты хочешь сказать, что я живого мужа от мёртвого не отличу? Ты клевещешь на меня! Выпороть!
По её приказу Фрола схватили и выпороли плетью. Этого барыне показалось мало. Пастуха связали и поставили босыми ногами на лёд в погребе, бедняга простоял так целый день.
— Только посмейте осквернить могилу моего любимого мужа, запорю до смерти, со света сживу! — пригрозила дворне Марья Алексеевна. — Даже приближаться к холму не смейте.
Фрола выволокли из погреба.
— Признайся, что ты подло солгал, — уставилась на него барыня.
Измученный голодом и побоями пастух пробормотал, что, наверно, ошибся, принял шум ветра за стоны и, не разобравшись, взбаламутил народ.
— Иди всем это скажи, — потребовала Марья Алексеевна, — чтобы никаких сплетен не было.
Фрол так и сделал, однако было поздно: слух разлетелся и по имению, и по всей округе. В каждом доме только и разговоров было что о похороненном заживо Петре Яковлевиче.
***
В один из дней в имение нагрянула следственная комиссия. Марью Алексеевну допросили. Она гневно всё отрицала, ссылалась на пастуха. Мол, дурачок всё попутал, а её, честную женщину, обвиняют в таком страшном грехе.
— Мы вынуждены проверить ваши слова.
— Это как же проверить?
— Раскопать могилу и убедиться, — сказали подьячие.
Барыня стала бледной как полотно.
— Вы в своём уме? Прошёл месяц! Что вы хотите там увидеть?
— Хоть год, — спокойно объяснили ей. — По положению тела поймём, был человек мёртв или жив во время погребения.
Подьячие с мужиками из имения пришли на холм, отвалили надгробный камень и под бабьи причитания разрыли могилу. Когда открыли крышку гроба, то увидели окровавленное тело Петра Яковлевича, лежащее лицом вниз. Ногти у него были содраны, пальцы разбиты, дерево гроба исцарапано.
Бабы закричали, завыли.
— Господи, он был жив! В каких мучениях умер бедный наш барин! Накажите эту змею подколодную! Саму её закопать!
Дворня жаждала возмездия и желала барыне оказаться на месте бедного помещика. Однако Марью Алексеевну и Семёна даже не арестовали. Денег у неё было в избытке, она давала щедрые взятки судьям, подкупала лжесвидетелей. Они клялись — барыня не догадывалась, что помещик обмер, а не скончался, даже бабы, которые якобы его обмывали и обряжали, ничего не заподозрили.
Дело затягивали, как могли, и потом передали в казанский суд, от греха подальше, пусть, мол, сами там разбираются.
Время шло, Марью Алексеевну и Семёна не трогали.
Они успокоились и жили в своё удовольствие. Семён завёл себе камердинера, выписал новую коляску из Петербурга. Вечерами посиживал в любимом кресле Петра Яковлевича с чашкой крепкого кофия.
Чтобы прекратить пересуды, они обвенчались в местной церквушке. Бывший псарь стал законным хозяином в имении, барином. Но не успели молодые насладиться медовым месяцем, как в судебном процессе завертелись невидимые шестерёнки, дело сдвинулось с места, и сообщников-отравителей взяли под стражу, отправили в казанский острог.
***
За небольшую мзду Семён уговорил надзирателя устроить им с супругой свидание. Барыня, увидев мужа целым и невредимым, бросилась у нему на грудь и заплакала.
— Полно, полно, милая, — успокаивал её Семён и гладил по вздрагивающим плечам. — Маша, я вот что хотел… послушай. Возьми всю вину на себя.
У той враз высохли слёзы.
— Что? Всю вину на себя?
— Скажи следователю, что я не виноват, что это ты придумала, как отравить мужа.
Марья Алексеевна со злостью оттолкнула Семёна.
— Ты только для этого меня позвал?
— Голубушка, да выслушай меня. Отчего ты не хочешь? Пойми, имение без присмотра осталось. Развалят, погубят, крестьяне разбегутся, — увещевал Семён. — С кого потом спрашивать? Не думай обо мне худого, лапушка. Я выйду отсюда я всё сделаю, чтобы тебя вызволить. Взятки дам, продам землю, имение заложу, но ты вернёшься домой.
— Речи — мёд, а дела — полынь, — сомневалась барыня.
После, размышляя за решёткой в камере, она решила, что лучше сделать так, как говорит муж. Или вдвоём сгинут, или Семён ей поможет, а это хоть какая-то надежда. И на очередном допросе Марья Алексеевна заявила следователю, что убийство мужа она обдумала и осуществила в одиночку. Семён ничего не знал, виновата только она. Решила отравить мужа, потому что влюбилась в доезжачего.
Следователь поверил, и Семёна вскоре выпустили.
Вернувшись из казанского острога в имение, он первым делом пошёл в церковь поставить Богу свечку за чудесное избавление. К его удивлению, службу вёл новый батюшка.
— А где отец Серафим? — спросил Семён.
— Вы ничего не знаете? Сана его лишили и в Сибирь на каторгу отправили, — отозвался священник. — За то, что живого человека отпел и позволил похоронить. Говорят, деньги большие за это получил.
Семён поспешил выйти из церкви.
Он не обманул Марью Алексеевну. Давал взятки направо и налево, подкупал судей и дарил одному, другому и третьему небольшие земельные участки. В деле стали появляться проволочки: терялись протоколы с допросами и появлялись новые, свидетели внезапно отказывались от показаний, всё забывали и путались в мелочах. Дело в конце концов приостановили, Марью Алексеевну пообещали отпустить из острога.
Семён обрадовался и заторопился в Казань за супругой. С нетерпением ждал, когда следователь разрешит увезти её в имение. Однако тот усадил Семёна на стул, подал воды.
— Марья Алексеевна заболела и скоропостижно скончалась третьего дня, уже похоронили. Мои вам соболезнования, Семён Иванович.
Его проводили на тюремный погост с рядами могил под номерами. Ничего не осталось от его дерзкой красавицы, даже имени.
Семён вернулся домой, в Бузулукский уезд. Он стал наследником солидного состояния. Всё имущество, деньги, имение и крестьяне перешли ему. Он получил всё, о чём раньше только грезил, но радости и удовлетворения богатство ему не принесло. Как дамоклов меч висело над Семёном судебное дело, приостановленное, но не закрытое.
Чуть не каждый день камердинер докладывал:
— Семён Иваныч, вас внизу дожидаются.
— Кто ещё?
— Сказал, что из суда.
Семён одевался, спускался в гостиную и видел очередного мздоимца из судейских.
— Прошу прощения, Семён Иванович, дельце небольшое к вам, — потирал руки гость.
Семён запирался с ним в комнате, выслушивал, что кого-то надо опять подмазать, давал деньги за молчание или отписывал участок земли, до которой все были очень падки. Его земельные владения таяли, становились всё меньше и меньше, как высыхающая под ярким солнцем лужа.
Помещики собрали вскладчину денег и на месте ветхой деревянной церкви построили часовню в память о своём невинно убиенном соседе Петре Яковлевиче. Неподалёку от часовни и сейчас находится могила, а над ней — надгробный камень с едва заметной полустёртой надписью: имя, чин и дата смерти — 10 мая 1824 года.
Ольга Пустошинская
Источник «Оренбургская неделя» № 25, 2013 г.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 5
Ни строчки....