Этого писателя знают по повести «Ташкент - город хлебный»
«Лет 30 назад был я кабатчиком в селе Ряскине. Кабаки тогда были вольные, торговля шла бойко, водка выходила бочками. Да и не водка, а так себе. Бывало, и табаку положишь в нее и перцу, только бы с ног сшибало. А от этого иного так скрутит,- неделю не встает, за попом посылает. А немного поправится - опять ко мне. А народ в селе горчайший пьяница был. Иной на четвереньках ползет, а все еще просит.
Я тогда при своих интересах был. Но иногда все-таки скажешь:
- Эй вы, христиане, не довольно ли?
- О-о-о! – закричат. – Ты нас не жалей, Кирилыч. Мы народ земляной. Шесть дней на земле батрачим, от нужды-горя плачем. В седьмой напиваемся, на восьмой – с похмелья валяемся, перед богом каемся.
Жил в то время в Ряскине Максим Скорняков. Мужик не глупый, но пьянствовал по целому месяцу. Нет денег – принесет хомутишко. Не возьмешь – тащит ведро, а то сапог, варежку. Иногда торгуется, да скажет?
- Ну, душу мою купи. Дешево отдам!
А как рассердится, кричит:
- Вошь ты кабацкая! Меня поп учил, дьячок доучивал, жена экзаменту задает – и то без пользы.
Натешится, наругается и совестливо так улыбнется:
- Не сердись, Кирилыч. Больной я человек. Не люблю, кто учит. Да и зачем. Мое дело стакан опрокинуть, да развеселую песню запеть, да бедность свою рассмешить.
Была у Максима жена. Звали Домной, а в шутку Иваном. Росту была высокого, полногрудая, лицом красивая, умная. Умела работать и сохой, и косой, и серпом, и вилами. Всему нужда научила. Загуляет миленький сокол, а в поле яровина падает, зерно летит. Домна снесет маленьких до соседей, у кого старуха есть, а сама соху на телегу, косу на плечо и айда, пошел. Не жаловалась, не выносила горе на улицу. Пьяниц терпеть не могла, и меня не любила.
Осенью случилось несчастье. Максим 3 дня сидел в кабаке, спал под крыльцом. На четвертый нашли на веревке его. Помрачение мозгов произошло. Ну схоронили, кому надо – поплакали. И забыли, что жил такой в Ряскине.
Пришла зима. Я все торгую. Помню как-то вечером сидим мы с женой, чай пьем. Входит Домна, а с ней – трое у подола, а четвертый на руках. Помолилась, села на лавку, улыбается и говорит:
- С докукой я до тебя. Сосчитай потрудись, сколько тебе пропил покойный.
- Зачем считать. Должен не остался, - отвечаю
- А ты все-таки посчитай. Деньги очень надо.
- Какие деньги, - спрашиваю
- Будто не знаешь? Вон ребячьи, сиротские деньги. Посмотри , добродетель, в чем вожу их. Вася, покажи ноги свои, и Поленька простудилась, и этот вот все кашляет.
Раскусил я бабью задачу, рассердился.
- Коли у тебя нужда, - говорю, - так бы и сказала. Вот, мол, Кирилыч, до твоей милости. Не оставь!
Вынимаю полтинник, подаю. Жена булочку сует ребятишкам. Деньги она не взяла, а сама все улыбается нехорошей такой улыбкой, и глаза горят. А потом вдруг отвернулась и заплакала и говорит:
- Уйди отсюда, не торгуй здесь!
Я выхожу из-за стола и хочу ее выпроводить, а она ко мне подвигается и говорит:
- Удавился Максим-то. Ты веревку надевал. Своими руками веревку затягивал. И на переклад ты вешал. Ты!
Вывел я их на улицу и дверь на крючок.
Весной сожгли кабак у меня. Лошадь сгорела. Выстроился. Через 2 месяца опять сожгли, а дверь заперли, чтоб не выйти.
Знал я, что Домна это. Махнул рукой, переехал в Матюшкино.
1910 год
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев