Предыдущая публикация
Мать, Елена Александровна, происходила из знатного дворянского рода, была воспитана в строгости.
Отец, Марк Гаврилович Гурченко, – деревенский мужик, артист и душа компании, крепко ругавшийся матом и до конца жизни говоривший на своем наречии. Отец был чуть ли не в два раза старше матери, но, тем не менее, это был брак по любви. От такой гремучей смеси 12 ноября 1935 года в Харькове и появилась на свет будущая знаменитая актриса. Благополучное детство закончилось для девочки 22 июня 1941 года. «Тогда я росла и взрослела не по дням, а по часам», – писала Гурченко в автобиографической книге «Мое взрослое детство». Эта книга, через которую так и сквозит обида на рукоприкладство матери и особая привязанность к нежному папе, называвшему свою любимицу «богинькой», стала интересным документом о военном детстве в оккупированном немцами Харькове.
Марк Гаврилович любил хвастаться, что до войны семья жила, «как буржуи», даже смогла позволить себе няню для дочки. Правда, девушка Маруся влюбилась в отца семейства, и с ней расстались. Летом 1941-го детский сад, в который ходила пятилетняя Люся, переехал в Ольшаны под Харьковом – на свежий воздух. Еще утром дети гуляли в лесу и собирали полевые цветы, а вечером оказались в своих городских квартирах. Вскоре им пришлось увидеть первые плоды войны. «Ребенок, Леля, хай знаить и видить усе. И хорошее, и плохое... Усе своими глазами... Жисть есь жисть», – отвечал отец Елене Александровне, считавшей, что негоже ребенку смотреть на такие ужасы.
Вскоре отец ушел на фронт добровольцем, он был непризывного возраста – 43 года. Маме на тот момент было всего 24 года, она привыкла жить за папиной спиной, не имела профессии, как писала Людмила Гурченко, всего боялась и была абсолютно потеряна, когда Марк Гаврилович уехал... За первые же годы войны в ней проявились те качества, которые не были особо заметны в мирное время: смелость, сила, смекалка.
Она оказалась способна к гонке на выживание, крутилась и добывала необходимый минимум, даже когда в лютые морозы в домах не было отопления, не было водопровода и еды, когда в городе ввели комендантский час и орудовали нацистские «душегубки», из которых живым никто не выходил..
24 октября в Харьков вошли немцы – тихо, без стрельбы и веселья по поводу захвата крупного города. Для тех, кто не покинул город, начались тяжелые времена. Мысли людей занимала только одна задача – как найти пропитание. К тому же, начался холод, зима 1941-го была суровая и ранняя. Постепенно вырубались сады, а после бомбежек харьковчане подбирали с земли все, что можно было сжечь в печи, не обращая ни малейшего внимания на фарфоровые вазы, дорогие бронзовые люстры и мраморные статуэтки. В печках постепенно исчезали библиотеки, фамильные буфеты, последние столы и стулья. С тех времен Людмила Марковна не любила балконы, балкон – значит, холодно.
«Мама завидовала тем, у кого была деревянная кровать, – рассказывала Людмила Марковна. – А наша железная. Она не горит. Тепла от печки хватало ненадолго... И опять холод, холод... Из окон дуло. Из щелей балкона дуло. С внутренней стороны окна были сантиметров на десять покрыты льдом. Если на ночь на окне оставалось полотенце или тряпка, то наутро их уже не оторвать. Вода в ведре покрывалась за ночь коркой льда. Целыми днями мы лежали с мамой в одежде, набросив на себя все, вплоть до ковровых дорожек. Тулились ближе друг к другу, чтобы согреться, и молчали. Говорить не было сил. Каждый тихо лежал и думал о своем. Я думала о папе...».
В оборот у харьковчан вошло слово «грабиловка». Когда бомбы попадали в продуктовые склады, люди, прихватив ведра и мешки, бежали хватать все, что можно было ухватить, не разбирая надписей. Это было опасно – замешкавшихся на месте такого мародерства немцы rасстреливали.
Чтобы прокормить себя и дочь, пришлось привыкнуть к «грабиловке» и Елене Александровне, которая никогда раньше чужого не брала.
Однажды она возвращалась с «грабиловки» с тяжеленным ящиком, наполненным какими-то банками. Вдруг около дома на нее наскочил мужчина и попытался отобрать добычу. Тогда Люся по наитию крикнула: «Мамочка! Не бойся!
Вон наш папа уже бежит!» Мужчина отстал. Дома выяснилось, что в банках томатная паста. В другой раз мать вернулась с «грабиловки» на кондитерской фабрике с целым ведром патоки. Она рассказывала, что, когда люди набирали патоку, один мужчина упал в огромный чан и утонул в липкой массе.
«Менкой» называли походы женщин в деревни – горожанки брали полезные вещи и небольшими группами пешком отправлялись менять их на еду. Однажды Елена Александровна вернулась с неслыханным богатством: мешком муки, салом, бидончиком меда, которые выменяла на пальто. По воспоминаниям Гурченко, занимались менкой и в центральном месте оккупационного Харькова – на Благовещенском базаре, где не приспособившиеся к новой жестокой жизни интеллигенты отдавали золотые часы за полбуханки хлеба, а когда вещи заканчивались – тихо uмирали в своих нетопленных квартирах.
Живая, любопытная и артистичная с раннего детства – такой описывала себя актриса. Она легко сдружилась с компанией ребят, которые промышляли воровством на базаре. В первый же раз маленькая Людмила Гурченко помогла украсть девять дынь у наивных деревенских женщин, еще не знавших местную шпану. Люсе выпало отвлекать внимание:
«Смотрю на тетенек проникновенно и жалостливо... Кончилось тем, что я их развернула, как хотела. Я им рассказывала, что я круглая сирота... Папа на фронте, жив ли он – неизвестно. Мама недавно умерла с голоду. И сама я в это абсолютно верила... И видела все перед глазами. Слезы лились у меня по лицу. Сказала, что вот уже два дня ничего не ела... «О-ой, такэ малэ, текэ худэ дытя...». Отрезали мне кусок хлеба, кусок сала. Я их вежливо поблагодарила и быстро пошла, на ходу давясь, чтобы новые друзья не отобрали».
Правда, от сочетания сала, дынь и нестерпимой жары девочке стало очень плохо, с тех пор запах дыни стал непереносимым на всю жизнь.
Люся научилась виртуозно воровать еду с прилавков. Однажды Елена Александровна выменяла в деревне на вонючее черное «военное» мыло мешок фасоли и собиралась приготовить суп.Мать с дочкой отправились на рынок за луком. Желая помочь,девочка украла с прилавка луковицу, за что получила пощечину.Дома мама «отошла», но на базар свою Люсю больше не пускала
И взяла честное слово, что «это» было в первый и последний раз...
Кстати, зима 1942-1943 годов чуть не стала для Гурченко последней. Кроме фасоли в доме не было ничего, а организм ребенка ее воспринимать перестал – все выходило обратно. Зима превратилась в сплошной черный провал, спасла девочку тушенка, которую удалось достать матери.
Благовещенский базар был самым оживленным местом Харькова, и здесь немцы начали устраивать показательные казни. Жителей сгоняли со всех концов города в плотный круг. Впереди обязательно должны были стоять дети, чтобы с ранних лет запоминали: нельзя помогать партизанам, нельзя воровать, нельзя заниматься поджогом. В центре круга – деревянная виселица со спущенными веревками. Во время казни из машин выводили людей в нижнем белье с дощечками на груди «Вор», «Поджигатель», «Партизан»... Людмила Марковна писала, что к январю-февралю 1942 года немцы панически боялись партизан, казнь за это «преступление» была самой изуверской.
Попадались и другие немцы – человечные, они не наказывали за проступки и даже помогали с едой. Однажды со своего балкона Люся увидела, что во время обеда один из немцев в части, расположившейся около дома, переливает суп из своего котелка в кастрюльку подбежавшей к нему девочки. Вечером среди других детей она ожидала этого немца со своей кастрюлькой – на первый раз самой маленькой. Артистическая натура подсказала, как надо действовать, чтобы обратить на себя внимание – Гурченко начала петь «Катюшу», а затем и запомнившуюся на слух немецкую песню «O Tannenbaum». В тот вечер девочка принесла домой полную, до краев, кастрюльку наваристого супа. В один из моментов лета 1942 года маленькая Люда стала основным кормильцем. Но удача была не бесконечной – у доброго немца сменился шеф, и подкармливание детей прекратилось.
Вскоре последовал короткий перерыв в оккупации – пришли советские войска, а немцы стояли на окраине Харькова. Через две недели город снова заняли немцы, но уже другие. Шли шеренгой от тротуара до тротуара и разряжали автоматы в малейший звук, движение, в окна, двери, вверх и в стороны. «Вторые немцы» объявили комендантский час с шести вечера.
За нарушение расстреливали без сожаления. Мама теперь торговала на базаре табаком – помог папин товарищ, слепой баянист дядя Вася. Сам дядя Вася вскоре пропал – скорее всего, был убит за нарушение комендантского часа. В тот день его жена опоздала встретить его с работы в пивной, где он играл, дядя Вася пошел домой один и не вернулся.
В людных местах, в основном на базаре, начались облавы. Людей замыкали в кольцо и запускали внутрь овчарок, которые гнали их к «душегубкам» – черным машинам без окон, в салон которых подавались выхлопные газы. Когда «душегубка» набивалась людьми, она отъезжала, нередко навсегда разлучая родных.
"Мы спаслись от душегубки. Когда собаки погнали толпу, мама меня сильно толкнула в спину. Я упала на землю, она накрыла меня собой. Все бежали рядом, совсем у лица, спотыкались о наши ноги, ругались, падали и опять бежали. А когда побежали и мы, мама, стиснув больно мою руку, задыхаясь на бегу, говорила: «Главное опоздать… собак не бойся… кусают тех, кто паникует. Это не смертельно, главное опоздать… Мы опоздали. Но я видела совсем близко, как черно и страшно было в машине без окон.
Как люди, тесно прижатые друг к другу, с искаженными от ужаса лицами смотрели из машины и хватали последний свежий воздух. Они вбегали по доскам в машину... была видна спина, но, очутившись в машине, человек тут же разворачивался лицом. Так и мелькало: спина – лицо, спина – лицо. Такие разные люди, разные лица... А один пожилой седой дяденька даже улыбался. Я подумала, что это и есть, наверное, сумасшедший. Таких я еще никогда не видела".
23 августа 1943 года в Харьков окончательно пришла Красная армия, город начал возвращаться к жизни. Тут новая напасть – на оставшихся в оккупации смотрели косо, в школе устраивали бойкоты, за спиной Люсю называли «овчарочкой». Ненависть начала сходить после того, как в кинотеатрах начали крутить документальные фильмы и хроники, рассказывающие о зверствах немцев на оккупированных территориях...
/Источник: Аплодисменты
Людмила Гурченко, 1987/Мое взрослое детство/
Следующая публикация
Комментарии 7
Могла сыграть любую роль!
Люблю все фильмы с её участием!