Предыдущая публикация
В канун 1927 года в Разночиновском сельсовете расписались молодые Фёдор Киселёв и Лариса Суслова, но венчаться в церкви Фёдор, как большевик, отказался.
В белом кисейном подвенечном платье, с венчиком восковых ландышей в волнистых волосах, с приветливым лицом, невеста понравилась сельчанам.
— Хорошую девку Фёдор взял, ничего не скажешь! Даром, что городская, — перешептывались они, когда Лариса с Фёдором вышли из сельсовета.
Он гордо поддерживал молодую жену под локоток, набросив ей на плечи новый овчинный полушубок. Его костюм был прост. От пиджака и белой рубашки, купленной Ларисой в городе, Фёдор наотрез отказался.
— Она на исподнюю похожа, — сказал он. — А отцовский китель в самый раз.
Лариса спорить не стала, пусть будет по его. После бракосочетания молодые уселись в тройку с бубенцами, выделенную им сельсоветом, и покатили вокруг села.
Вслед за ними в розвальнях поехали друзья Фёдора и развеселый гармонист. Бубенцы звенели на всю округу, парни распевали залихватские песни и так подъехали к дому Киселёвых.
Хлебом-солью встретили их матери, прослезились обе: вспомнили своих мужей, не вернувшихся с Первой мировой. Больше десяти лет уж прошло, а раны в душе не зажили до конца.
Но радость вокруг звенела веселым молодым смехом гостей, которых позвали в дом. Свадебное застолье продлилось до поздней ночи.
Мария Ильинична Киселёва приняла молодую с добром и почестями. Женщина она была приветливая, характером мягкая и добрая. Невестку полюбила, желая сыну добра. И как-то так повелось, что и муж, и свекровь стали Ларису ласково Лёлей называть. А жизнь в семье Киселёвых была размеренной и спокойной.
Женщины по дому да по хозяйству, а Фёдор на работе в сельсовете. Он был убежденный большевик, вел пропагандистскую работу, ездил по близлежащим селам с докладами и партийной разъяснительной работой. Сельчане его слушали.
Дома Фёдор появлялся зачастую поздно, но всегда находил время и с матерью переговорить, спросить, какая помощь в хозяйстве нужна. Да и с женой добрым словом обмолвиться не забывал. Жалел ее, лелеял.
— Люблю тебя, Лёля, — говорил он ей всегда, — и свет без тебя не мил.
— Да чего же без меня-то, Федя? Тут я, с тобой. Только видимся-то больше ночами. Дни короткие, а ты уходишь затемно, и возвращаешься, когда ночь уж на дворе.
А молодой муж только посмеивался.
— Новую жизнь на селе строим, Лёлька! Народ у нас неграмотный, школ нет. Все просвещение только в церквях. А молодежь учить надо: грамоте, да наукам всяким. Вот школу построим новую, учительствовать пойдешь?
Лариса смущенно заулыбалась и ответила:
— Да пошла бы я, Федя. Только и самой на учительницу выучиться надо, а когда мне? Я ведь ребеночка жду.
Фёдор опешил.
— Как, уже? И ты точно знаешь? И когда же он родится?
Он как будто растерялся даже, а Лариса засмеялась громко и ответила:
— К декабрю и родится. Совсем зимний. И зачался зимой, и на свет божий к зиме появится.
Тут Фёдор подбежал к жене, схватил ее в охапку и стал кружить по дому, да так, что у нее дух захватило.
— Отпусти, леший! Раздавишь меня совсем.
Тут вбежала Марья Ильинична и попыталась высвободить невестку из цепких объятий Фёдора.
— Чего это у вас тут за пляски? Затискал Лёлю совсем, смотри, она бледная, как полотно!
— Да ничего, мама, не сердитесь на него, — сказала молодая женщина, и румянец прихлынул к ее красивым щекам. — Это он на радостях, мы ребеночка ждем, — добавила она и засмущалась в мужниных объятиях.
— Понесла, доченька! И прямь радость-то какая, — воскликнула Марья Ильинична и заплакала от счастья.
Лариса подошла, обняла ее, а свекровь сказала:
— Сватья как приедет по весне из города, вот радости-то будет!
А беда уже караулила у порога Случилось это, когда Лариса уже дохаживала свой срок и была совсем тяжела. Стоял холодный ноябрь.
Муж вернулся с работы засветло, что бывало нечасто.
— По селам сегодня не поехал. Вон ветрище какой разгулялся, с ног сшибает. Лошадям надо покой дать, а то загоняю их совсем, — сказал он, моя руки под умывальником и готовясь поесть.
Тарелка горячих щей, крынка молока и ломоть ржаного хлеба были уже готовы на столе, когда в окно кто-то громко забарабанил.
— Фёдор, выходи, беда у нас! — раздался с улицы мужской голос. — Баркас нужен, рыбацкая лодка посреди Волги перевернулась, потонут мужики!
Фёдор, недолго думая, выскочил во двор и стал быстро обсуждать создавшуюся ситуацию. У них в селе была небольшая рыболовецкая артель. Суденышки в ней были старые, но исправные.
Быстро приняв решение, он накинул фуфайку, обулся в кирзовые сапоги и все вместе побежали за баркасом. Но не тут-то было. Единственный в артели быстроходный баркас был тоже на промысле.
Времени на раздумье не было, пришлось взять вместительную лодку и на ней плыть на самую середину неспокойной реки. Волны в этот ветренный день были такие, что заливали мужиков ледяной водой с головой.
Скоро совсем стемнеет, нужно было торопиться. Они слышали крики рыбаков, которые кое-как цеплялись за свою перевернутую лодку, их относило течением, и удержаться в студеной воде им становилось все труднее и труднее.
Наконец Фёдор с мужиками доплыли до них. Лодка спасателей была вместительная и устойчивая, но и ее швыряло на волнах так, что никак не удавалось устоять на одном месте, да еще и рыбаки стали хвататься за ее края, раскачивая суденышко во все стороны.
— Стойте! — кричал Фёдор изо всех сил. — Давайте по одному, мы вас будем тащить из воды, а вы не барахтайтесь и лодку не шатайте. Перевернемся все к чертовой матери и перетонем!
Рыбаки вроде бы прислушались, угомонились, их было пятеро, и всех, одного за одним, Фёдор с товарищами втащили в свою лодку.
Кое-как, уже поздним вечером, доплыли наконец до берега. Промокшие до нитки, продрогшие до костей, мужики буквально выползли на берег и рухнули на ледяной песок. Сил подняться ни у кого не было.
Так и пролежали с час, пока не прибежали взволнованная Мария Ильинична и другие бабы и мужики, жены да соседи. От села они были почти в полукилометре, туда их течением отнесло, и в темноте бедолаг еле нашли.
Стали тащить мужчин в деревню, и когда Фёдор появился в дверях, весь мокрый и продрогший, Лариса вскочила с топчана и запричитала:
— Да что же это, Федя, как ты спасся-то? Слава тебе, Господи! Давай в баньку сразу, я недавно огонь развела, но она еще со вчера не остыла. Пошли!
Марья Ильинична быстро расшуровала огонь в печи, нагрелся жбан воды, и даже веником мать Фёдора отхлестала.
Потом облачили беднягу во все сухое, привели домой и налили стакан водки с перцем.
— Выпей залпом и на печь залезай. Там под тулупом согреешься, — сказала сердобольная мать.
А ночью Фёдор и заболел. Он стонал и метался на печи, температура поднялась высокая, он бредил, вскрикивал порой.
Лариса зажгла керосиновую лампу, встала на маленькую скамеечку и тихонько позвала мужа.
— Федя, проснись, голубчик. На водицы испей, да давай рубаху поменяем, твоя мокрая совсем, хоть выжимай!
Но он не просыпался, и был как будто в забытьи. Только головой вертел из стороны в сторону и все как звал кого-то. То одно имя выкрикнет, то другое.
Лариса испугалась, но тут подошла встревоженная Мария Ильинична и сняла невестку со скамеечки.
— Еще чего удумала, с животом! А ну, слезай.
Затем мать намочила тряпицу холодной водой из ведра в сенях и положила примочку сыну на лоб. Он немного успокоился. Но женщины так до утра и не уснули.
Фёдор проболел долго, до самых родов Ларисы. Он ослаб, но как только поднялся на ноги, сразу же стал ходить на работу, без него большевистская деятельность не была такой активной, и дальние села все норовили пустить хозяйство на круги своя: что мое, то берегу и преумножаю, а что народное, да пусть в поле гниет.
Фёдор ездил по селам и агитировал народ.
— Зима на носу, подсолнечник в поле не убран! Это наше, общее дело! Свои-то грядки да огороды уж все прибрали, а то, что общественное, кому оставили? Коммуной живем, городу помогаем, надо работать так, чтобы не пропадало в поле народное добро!
Но тут к концу ноября у Киселёвых родилась дочка. Маленькая, хрупкая, но здоровенькая. Лариса перенесла свою беременность неплохо, и роды прошли довольно легко, организм молодой, выносливый.
А вот Фёдор все же сильно захворал. После рождения дочери немного воспрял духом, налюбоваться на нее не мог. Имя сам придумал: Аля. Алечка. Молодая жена не возражала, да только не подпускала отца к девочке, уж больно кашлял он сильно. Порой аж заходился кашлем и остановиться не мог.
— Ты, Федя, не серчай. Но от ребенка подальше держись, пока не поправишься совсем, — ласково говорила ему Лариса, а он обижался, как дитя малое, но все же понимал, что с его хворобой малышке можно навредить.
Но не спасали молодого мужчину ни растирания гусиным жиром, ни отвары травяные, ни баня. В город к докторам было не попасть, а в деревнях лекари хоть и старательные были, да медикаментов не имели нужных.
Мать молилась за него по вечерам, он покрикивал на нее. Да как назло, Алечка стала беспокойно спать ночами. Часто плакала, приходилось постоянно держать ее на руках.
Измаялись женщины с дитём малым, да с Фёдором больным. А куда денешься? Зима на дворе, все дороги замело, никуда не выехать. И грузовики из города приезжать перестали. Теперь уж до весны. А там может и распутица случиться.
«Нам бы только зиму пережить», - говорили обе и несли дальше свой крест.
В одно хмурое, морозное утро Лариса в полудреме сидела на сундуке с дочкой на руках. Почти всю ночь они не спали. Девочка часто принималась плакать, и молодая мама почти не сомкнула глаз.
А к утру в доме стало прохладно. Печь совсем остыла. Лариса подумала, что надо дочку отнести к свекрови в кровать, а самой сходить в сарай за дровами, да затопить печь по-хорошему.
И вот она уже идет по двору, а вокруг темнота, холод, и сарая не видать. Лариса остановилась в нерешительности посередине двора, оглянулась вокруг и вдруг увидела поленницу рядом с собой.
— Надо же, — подумала она, - и в холодный сарай идти не придется.
Набрала дров, прижала поленья к себе и направилась к дому. Она увидела настежь открытую дверь и легко взбежала по ступенькам. Подошла к печи и тут услышала детский плач.
— Алечка! — мелькнуло у нее в голове, она резко проснулась и пришла в ужас.
Оказалось, все это было во сне, а она стоит у печи, будто с дровами, собираясь бросить их на пол. Руки уже ослабли. Алечка вдруг притихла, будто ожидая своей участи. Лариса прижала дочку к себе и заплакала навзрыд.
Но тут услышала голос мужа:
— Устала ты, Лёля. Совсем измоталась. А мне видишь, полегчало. Я сейчас печь растоплю и с Алей побуду. А ты давай иди и отоспись по-хорошему.
Прижавшись к дверному косяку, стояла свекровь и смотрела на сына, обнявшего жену с дочкой. Она забрала малышку, Лариса без сил рухнула на кровать, а у печи хлопотал Фёдор и приговаривал:
— Врешь, смертушка, не возьмешь! Мне дочь вырастить надо, жену отлюбить так, чтобы сына родила. Да маманю раньше времени на тот свет не отправить своими-то похоронами. Не дастся тебе Фёдор Киселёв, так и знай, костлявая!
***
Поправился он. Выходили его мать и любящая жена. И прожили они с Ларисой свою долгую жизнь. Сын родился, детей вырастили, войну пережили. И он всегда помнил ту страшную зиму, когда его молодая жена девятнадцати лет от роду сражалась с его болезнью, от которой не многие выживали.
А он выжил. Любовь жены спасла и материнская молитва.
Hoчная собeceдница
Следующая публикация
Нет комментариев