Предыдущая публикация
ГРОМ
- От работы кони дохнут, – качали головой работницы конезавода, глядя, как красивых, холеных владимирцев выводили из стойл и подготавливали к транспортировке.
– А ну, цыц! – Демидыч сжал зубы и кулаки. – Не от работы, а от фашистов проклятых! За работу!
Апрель сорок второго. Конезавод имени Буденного подготавливал лошадей для кавалерийских войск. В военное время, когда, казалось бы, будущее за техникой, ни один механизм не мог заменить коней. Там, где машина не могла преодолеть трудностей бездорожья, лошадь была настоящим спасением. Четвероногие трудяги помогали вытягивать телеги, буксировали тяжелые гаубицы, доставляли на посты полевые кухни. Все медсанбаты функционировали на конной тяге, а никакой партизанский отряд невозможно было даже представить без этих животных.
Здесь же, на Буденновском заводе, специально выращивали владимирских тяжеловозов – для транспортировки военной техники. Демидыч, директор предприятия, лично пересчитывал мощных коней, каждый шаг которых сотрясал пол и стены. Булат, Устин, Баронесса, Анилин… более пятнадцати кобыл и жеребцов готовились к долгому утомительному маршу. Кулак, Шутиха, Рядовой, Уловка… вроде все.
– Аркадий Демидович! – Антонина бежала от начала колонны, маша ему. – Одного нету, Аркадий Демидович!
– Гром… – Демидыч сплюнул на землю.
Он резко развернулся и быстрым шагом прошел по территории конезавода. Бабы смотрели ему вслед, крестясь, словно пытаясь оградить себя от гнева Демидыча, и шепча: «Манечка… снова Манечка…».
Сиротка Маша была дочерью конюха Матвея. Тот в сорок первом ушел на фронт, и с тех пор о нем не было вестей. Жив ли, погиб ли, никто не знал. Мать Танюшка, красавица с двумя толстыми русыми косищами, погибла еще в тридцать девятом, задолго до войны. Марусю хотели забрать в сиротский приют, да Демидыч, директор конезавода, не дал: девочку решено было воспитывать как «дочь полка», за счет рабочих.
Покладистая Манечка все время в конюшнях: помогала чистить лошадей, чесала им гривы, кормила. Все рабочие любили добрую и отзывчивую девочку, а у нее была единственная любовь в жизни: лошади. Особенно привязалась она к одному полугодовалому жеребенку – Грому. Черный, как грозовая туча, с бешеным нравом, он так же души не чаял в своей маленькой подруге. Наверное, люди так не умели дружить, как девочка и жеребенок.
Теперь же пришло время отправить на фронт поддержку в виде двухлеток владимирцев. В наряде четко стояло: двадцать тяжеловозов. К переходу на позицию были готовы девятнадцать лошадей. Двадцатая же все еще была в конюшне. Демидыч чертыхнулся и открыл створку ворот.
Внутри царил полумрак, только рассеянные солнечные лучи проникали через решетчатые окна под потолком. Было так тихо, что слышно было, как в самом дальнем углу конюшни негромко шуршала солома. Демидыч осторожно, стараясь не шуметь, подошел к стойлу и заглянул внутрь.
Черный как смоль молодой жеребец лежал на земле, фыркая, при этом раздувая ноздри. Возле него, обхватив одной рукой массивную шею, другой гладя морду коня, сидела девочка в ватнике. Она пальцами аккуратно перебирала жесткие конские волосы, преданно заглядывая в глаза животному, шепча при этом ему на ухо:
– Громчик, золотой мой, я тебя никому-никому не отдам! Мы здесь отсидимся, милый. Нас тут никто не найдет, только сиди смирно, Громчик…
– Эхехех, Манечка, – вырвалось у Демидыча. – Мы тебя везде ищем, а ты вона где!
Девочка вздрогнула и отпрянула от коня. Тот вскочил и, широко расставив ноги, склонил голову к земле, зло глядя на Демидыча. Взгляд у него при этом был как у человека, что заставило директора вздрогнуть. За все свои тридцать пять лет стажа Демидыч еще не видал настолько умных и смышленых глаз.
– Дядя Аркадьюшка, – залепетала девочка, вцепляясь обеими руками в шею жеребца. – Не забирайте Грома! Я без него пропаду! Хотите, я еще быстрее работать буду! Я есть перестану, лишь бы только…
– Маруся, – ласково позвал Демидыч, примиряюще поднимая руки. – С Громом тебя никто разлучать не хочет. У вас компания славная, тебе не скучно, да и ему товарищ в играх.
Девочка, услышавшая, что Грома никто не заберет, притихла, шмыгая носом. На больших глазищах выступили слезы, и она быстро вытирала их кулачком. Конь стал чуть ровнее, но все так же не сводил пристального взгляда с Демидыча.
– Такой дружбы, как вашей, наверное, во всем свете не сыскать, – продолжал Демидыч, засовывая руки в карманы. – Очень мне это приятно, Марьюшка. Да только вот понимаешь, штука-то какая… – Он сделал пару шагов навстречу, и конь тут же всхрапнул, показывая, что не даст тому приблизиться к девочке. – Видишь ли, Марусь, Гром кое-кому еще нужен. Кто побольше тебя, и кому сейчас намного труднее, чем мне, или Аксинье Петровне, или Тамаре Денисовне…
– Кому? – всхлипнула девочка.
– Родине.
Глаза Манечки расширились. Она перестала плакать, но черную гриву коня не отпустила. Демидыч тем временем подходил все ближе и ближе, не сводя глаз с сердитого Грома.
– Родине? – спросила Манечка.
– Ей, Маруся, ей. Страдает она у нас нынче, плохо ей, бедной. Враг у ворот ее, Марусь. И без наших лошадок, боюсь, не одолеют солдаты наши врага. Нужны наши красавцы Красной армии, не справится она без них.
Девочка перестала всхлипывать. Она перевела внимательный взгляд на жеребца. Тот, словно почувствовав, склонил голову набок, прислушиваясь к ее дыханию. Демидыч чуть улыбнулся в усы, наблюдая за этой картиной.
– Куда же Грома отправят? – спросила девочка.
Мужчина сжал губы, делая паузу, а затем ответил:
– В Сталинград.
Девочка подумала еще некоторое время, а затем приподнялась на цыпочках, подтягивая к себе голову Грома. Она уткнулась ему в самое ухо и что-то быстро зашептала, изредка бросая косые взгляды на Демидыча. Гром качал головой, будто соглашаясь с ней. Наконец она оторвалась от Грома и спросила:
– А если Громчик скучать будет?
– Думаю, Марьюшка, – крякнул Демидыч, – что там ему точно не до скуки придется.
Он сделал еще пару шагов, и теперь конь позволил ему подойти к девочке. Демидыч ласково погладил ее по голове, а затем потрепал Грома по макушке. Тот фыркнул, тряхнув головой, не позволяя фривольностей.
– Не бойся, Марьюшка, – заверил ее Демидыч. – Красноармейцы наши хорошие. Они за Громом присмотрят.
Заводские бабы всплеснули руками, когда через полчаса ворота в конюшню открылись, и из них вышел сначала Демидыч, поддерживая створку и пропуская вперед Манечку. Девочка вела под уздцы Грома, шагавшего на удивление спокойно. Они прошествовали по всей территории завода до самого выхода, где остальные девятнадцать лошадей терпеливо ждали, пока их колонна не двинется в путь.
Девочка передала вожжи одному из солдат. Тот улыбнулся ей и что-то негромко сказал. Манечка кивнула и снова вцепилась в шею Грома, теперь уже в прощальном объятии. Антонина негромко запричитала. Демидыч сплюнул на землю, напряженно наблюдая за двумя друзьями.
Манечка не бежала вслед за Громом, как и не убежала, не в силах вынести расставания с другом. Когда лошади отошли от завода на добрых полкилометра, черный жеребец взвился свечкой и издал громкое ржание. Девочка подняла вверх руку, прощаясь с ним.
Она не знала, что буквально через четыре месяца в рамках операции «Уран» Красная армия начнет наступление на войска Вермахта, стоящие на Дону. Что Гром будет из-под пуль и рвущихся снарядов вывозить раненых с поля боев и доставлять их в медсанбаты. Что в феврале сорок третьего, за насколько дней до капитуляции фашистских войск в Сталинградском котле Грома ранит в бедро осколком снаряда, и его, контуженного, потеряют на поле сражения. Что Гром придет в себя и, не понимающий, где находится и что вообще происходит, уйдет в леса, где будет скитаться, питаясь промерзлой травой. Что спустя неделю наткнется на небольшой партизанский отряд, как раз менявший место дислокации. Что с ними он дойдет до Смоленска, где снова будет помогать транспортировать раненых солдат. Что в сорок четвертом, при операции «Багратион», будет подвозить снаряды для советских войск. Что май сорок пятого будет встречать в запасниках под Минском, и там его спустя всего полгода в качестве производителя-владимирца облюбует Тимофей Семенович Трушин, директор конезавода в Жодино. Что там Гром благополучно проживет пять лет, пока однажды утром дверь в конюшню не откроется…
– Вот, Маруська, гляди! – светловолосый молодой человек пропустил вперед девушку в ярком ситцевом платье. – Смотри, какие красавцы!
– И правда красавцы, Антон Тимофеевич, – согласилась та, с замиранием сердца разглядывая коней в стойлах.
– Ну что ты придумала: Антон Тимофеевич, – пожурил ее молодой человек. – Глядите-ка, собралась замуж за директора, и мужа сразу по имени-отчеству величаешь? Не годится, голубушка! Так дело не пойдет!
– Антош, ну перестань! – девушка засмеялась. – Хорошо, не буду! Уговорил!
Уши черного жеребца дрогнули.
– То-то же! Смотри, вот тут у нас Смельчак. Выносливый, сильный. А здесь – Тополь. Гляди, какие у него щетки на ногах! А здесь живет Меченный – видишь звездочку на лбу?
Молодые люди подошли к последнему стойлу.
– Ну, а тут – наша гордость. Ветеран войны, серьезно тебе говорю. Отец говорил, он в освобождении Белоруссии участие принимал. Я таких давно не видел. Отец его с Минска привез. Он тут уже лет пять, а до сих пор никто к нему приноровиться не может. Нет, он и подпускает к себе, а вот чтоб к кому-то привязанным быть… Красавец, правда?
– Гром, – прошептала девушка. – Гром!
Жеребец взвился в воздух, испуская громкое ржание. Девушка отпустила руку жениха и бросилась к стойлу. Она влетела внутрь, совершенно не пугаясь топающего и храпящего жеребца, и бросилась к нему на шею.
– Громчик! – слезы стекали по ее щекам, а она прятала лицо в жесткую черную гриву. – Родненький! Всю войну прошел, милый!
Гром опустил голову, утыкаясь носом в грудь его Манечки, и молодой директор Антон Тимофеевич, не понимавший ровным счетом ничего, готов был поклясться, что и в умных, смышленых глазах жеребца блестели слезы.
– Красноармейцы за тобой присмотрели, а теперь я за тобой присмотрю, – шептала девушка, крепче прижимаясь к массивной шее. – Только стой смирно, Громчик, и нас никто не найдет…
…Ничего этого не знала стоящая на дороге девочка в ватнике. Она лишь махала вслед другу, прощавшегося с ней громкий ржанием...
Автор: AnastasiaFleyting_Dann
Следующая публикация
Комментарии 4