Предыдущая публикация
#Невыдуманная история.
Маамаа… ууу….
Агафья проснулась от детского стона.
Ей послышалось, что кто-то звал её слабым голосом — "мама".
Тело её было непослушным и размякшим, Агафье казалось, что она только закрыла глаза, а между тем небо в окошке у входной двери было насыщенно-синим, как спелая черника.
"Рассвет скоро", — подумала Агафья и тут же вновь услышала детский стон, который успевал прорваться через храп на всю избу.
Храпели двое: муж рядом с нею и свекровь на печке.
Мужнин храп, раскатистый и громкий, оглушал Агафью,
а свекровь издавала вполне безобидные звуки, похожие на порыкивания маленькой собачки.
Агафье очень не хотелось вставать и лезть на полати, чтобы проверить детей.
Если потревожить свекровь, то старуха будет весь день кряхтеть и жаловаться на недосып.
Кошмар небось приснился, — понадеялась она, — пройдёт.
— Маамаа… маамаа… ууу…
Агафья узнала голос средней дочери.
Её звала Лена.
Осторожно и мягко, как отъевшаяся в зиму кошка, Агафья переползла через мужа, стараясь не задеть его провисающим вниз животом. Беременность была обычным состоянием для Агафьи.
Она случайно проехалась косой по лицу мужа.
Тот захлопал глазами, посмотрел безумно на Агафью.
Рука его уцепилась за край кровати.
— Нет, не пил, не бил! Не сталкивай! — продышал он.
— Да я это. Дитё хнычет. Спи, — поправила на нём одеяло Агафья.
Муж повернулся на бок и тут же опять захрапел.
Лицо Агафьи на мгновение озарила мстительная улыбка.
Когда Ефим выпивал, то возвращался домой поздно и непременно бил Агафью за просто так, чтобы кулаки размять.
Такую моду он взял года два назад.
Дети просыпались, сползали с полатей и начинали плакать, старшие пытались вступиться за мать.
Свекровь ничего не пыталась — сидела на печи и громко выла, как волк на луну.
Жалко ей невестку, да ничем помочь не могла…
Вся семья дрожала перед выбрыками отца.
— Терпи, касатка, а что делать-то?
Чтоб у него, проклятого, кулаки отсохли, весь в отца, весь в отца-поганца, чтоб ему на том свете нездоровилось, — утешала она невестку.
Хмурясь, она мазала поутру места наиболее сильных ушибов на теле Агафьи мёдом и заматывала тряпочкой, чтобы не липло.
Однажды после подобного случая, когда все успокоились и вроде бы заснули, пьяный отец свалился с кровати.
Грохот был такой, что вся изба сотряслась, подпрыгнув.
Пока Агафья суматошно пыталась зажечь лучину, с Ефимом на полу творилось что-то непонятное.
Он, судя по звукам, корчился и кричал:
— Уберите! Ай! Ой! Ой! Ай!
Агафья поднесла к нему зажжённую лучину.
Муж лежал на пузе, преисполненный суеверного ужаса.
Агафья помогла ему встать.
— Меня с кровати сбросили!
Топтались по мне!
Кто это был?!
Агафья в страхе отшатнулась.
— Маленькими ножками! — уточнил Ефим и строго посмотрел вверх, на полати.
Оттуда торчал ряд детских голов и все были на месте.
— Показалось! Перепил ты! Давайте спать уже! — пробурчала с печки свекровь.
А может черти по тебе прыгали, до того ты всех умучил.
Так произошло ещё дважды:
Ефим возвращался с попойки, избивал жену и ложился спать,
а среди ночи неведомая сила сталкивала его с кровати
и с чувством топталась по его спине.
На третий раз Ефим занёс было над женой кулак, да задумался… Ограничившись тем, что обматерил безбожно супругу,
муж улёгся в постель и заснул.
Спал он прекрасно и всю ночь его никто не тревожил.
В следующий раз ради эксперимента Ефим решил не изменять своим принципам и снова прошёлся кулаками по мягкому телу Агафьи…
Он снова был сброшен на пол, причём на этот раз по нему не только потоптались, но и несколько раз успели зарядить под зад.
Вот уж год, как Ефим жену и пальцем не трогал.
Тишь да гладь в их доме.
Агафья радовалась, похорошела.
Подруги подсказали, что это Домовой мужа проучил
и Агафье непременно нужно его благодарить — налить молока в мисочку и поставить в укромном месте, рядом хлеб положить или, что ещё лучше, пряничек.
Агафья так и делала время от времени: оставляла ему угощения за печкой со словами:
— Спасибо тебе, Дедушко, за помощь.
Вот, угощайся.
Идя на стон ребёнка, Агафья остановилась над полатями, чтобы поразмыслить.
Через печку лезть было боязно, не хотела беспокоить свекровь.
Агафья взяла табурет и влезла него, и пошарила рукой по головам детей.
— Кто не спит?
— Мама… это я, — слабо ответила Лена чужим голосом, — плохо мне.
— Что случилось? Ууууу!… Горишь вся! — пощупала её лоб Агафья.
— Холодно мне и горло болит ужасно, и кости выкручивает.
Агафья поохала, да что среди ночи сделаешь?
Сунула она дочке в рот ложку мёда, сказала рассасывать, до утра совсем мало осталось,
накинула сверху бараний тулуп и пошла досыпать.
На утро Лене ещё хуже сделалось и мать, чтобы ухаживать за ней, переложила её на свою кровать.
Ни обтирания уксусом,
ни травки, ни малиновое варенье не облегчали участь больной.
Стояла лютая зима, а до земской больницы час-полтора ходу и отец не решался везти её в телеге, боялся, что ещё хуже сделает.
Вспоминали все народные рецепты, внимали советам местных бабок, да всё напрасно:
Лене всё хуже и хуже, двое суток в бреду.
И вот лежит Лена ночью возле матери и понимает, что ей всё труднее и труднее дышать, словно в лёгких нет места для воздуха.
Она начала задыхаться, а сама уже до того слаба была, что не могла никак обратиться к матери.
Вдруг она почувствовала, что её кто-то щекочет по пяткам.
Где силы взяла — не знала — но подняла Лена чуток голову…
У неё в ногах стоял человечек небольшого роста, до метра.
Весь косматый и лохматый, с русой бородой, в красной русской рубахе с вышитым воротом.
Глаза у него были грозные, но Лена ничуть не испугалась.
Посмотрел он на Лену строго и сказал:
— Чего это ты, козявка, болеть вздумала?
Лена ничего не могла ему ответить — язык онемел.
А человечек продолжил ворчать:
— Хватит тебе болеть, завтра вставай давай.
Он положил что-то к ней в ноги и исчез, рассеялся, как дым от папкиной самокрутки.
Лена опустила голову на подушку и её тут же сморил глубокий, крепкий сон.
Утром Лена проснулась совершенно здоровая:
слабость ушла,
в груди ничего не давило,
горло прошло и жар тоже спал.
Она вспомнила о ночном госте и полезла рукой вниз.
В ногах у себя она нашла тряпичную куклу.
Она тут же подбежала к печке, где возилась мать,
и сказала, что ей намного лучше, что её Домовой исцелил.
Отец в это время досыпал на лавке и услышав слово "Домовой" как по команде разлепил глаза.
Мать вначале не поверила, решила, что дочке это приснилось, но тут Лена эффектно выудила из-за спины тряпичную куклу.
— Смотри! Это он мне подложил!
Волшебная кукла!
Мать поставила котелок на печь,
схватила куклу и жадно всмотрелась в неё.
Она ахнула и села на лавку возле мужа.
— Ты где взяла её?!
— Говорю же, мне Домовой подложил в ноги!
— Вот это да… Вот это да!
Ну и чудеса! — прошептала мать, продолжая со всех сторон рассматривать куклу.
Это же моя кукла!
Мне куклу эту в детстве мама моя сделала,
помню, завязывала на счастье, здоровье и удачу…
Это же обереговая кукла моя и я ей имя лала Палашка!
Я куклу потеряла, когда замуж выходила и к отцу в дом переезжала.
Как же я её обыскалась, ведь точно помнила в какое место убирала!
А как начала располагаться на новом месте, так нет куклы хоть ты тресни!
Лена смотрела на мать во все глаза,
муж тоже присел на лавку и недоверчиво косился на куклу.
Агафья продолжала рассуждать:
— Видать, Домовой её забрал,
а теперь вернул, видать, Лена, удача и здоровье в жизни для тебя важнее, чем для меня, мало ли какие впереди испытания…
Пожалел он тебя в общем.
Теперь твоя она, береги мою Палашку.
Лена взяла из рук матери куклу как какое-то сокровище.
Черты лица у куклы отсутствовали.
Кукла безликая, как и все куклы-берегини.
На голове у неё была синяя тряпица в виде платка,
а платье красное, наподобие сарафана, и в разны стороны торчали мягкие ручки.
— И вот ещё, Лена, Домового нашего не забудь поблагодарить.
Молоко в сенях свежее — плесни в плошку, поставь за печь и скажи: "Спасибо, Дедушко, что помог мне выздороветь."
Было Лене в ту пору восемь лет и следующие восемь, до шестнадцатилетия, она усердно хранила и берегла свою Палашку. Посвящала она куклу в свои нехитрые тайны,
в смелые мечты, в надежды,
делилась и горестями, и обидами, и совета просила.
Кукла, конечно, молчала…
Но Лене казалось, что это именно она вкладывает по ночам ей в голову мысли,
подводит к решениям и мягко-мягко, с любовью, гладит её в предутренние часы по голове.
В шестнадцать лет Лена поехала в город, в Пермь.
Была она девушкой миловидной, понятливой и скромной, это и помогло ей быстро найти себе работу горничной в семье местного профессора.
Надев белый передник, Лена быстро уяснила свои обязанности:
убирать комнаты,
подавать на стол,
помогать хозяйке и дочерям одеваться,
открывала двери на звонки,
выполняла мелкие поручения за стенами дома,
а также, если надо, сопровождала хозяйку в поездках.
Ближе к лету семья собиралась выезжать на дачу и тут-то у Лены пропала её целительная тряпичная кукла, её Палашка.
Буквально на следующий день Лена заболела сыпным тифом.
Хозяин определил Лену в госпиталь.
Лена была уверена, что без куклы она едет туда умирать…
Проведя две недели в состоянии между жизнью и смертью, Лена пошла на поправку.
В общей сложности она провела месяц в медучреждении, практически не вставая с койки.
Конец летнего сезона Лена встретила на хозяйской даче и те два тёплых месяца надолго остались у неё в памяти как самое спокойное время на долгие годы вперёд…
Той же осенью прогремела великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года и всю страну понесло галопом на гнедой кобыле в неизвестную даль.
Профессорская семья, в которой работала Лена, покинула Россию.
Лена не вернулась в родную деревню,
она вышла замуж за красноармейца.
Во время гражданской войны она не раз радовалась, что успела переболеть тифом накануне масштабной эпидемии, когда все госпитали были переполнены и люди тысячами умирали каждый день.
Лена жила в эпоху удивительных перемен. Она много училась.
Вспоминала, что детство она провела на печи и полатях,
успела походить в лаптях и вырасти в настоящей русской избе.
На её глазах менялась Россия:
революция,
Первая мировая, ВОВ…
Лена пережила всех правителей СССР,
знала обо всех достижениях науки и даже тот президент, который сегодня правит нашей страной, впервые был избран в президенты ещё при Лениной жизни…
До восьмидесяти трёх лет она была сотрудником института ядерной физики.
Она вырастила четверых детей, восемь внуков и дождалась появления на свет множества правнуков…
Её не стало в 2001 году в возрасте девяносто девяти лет.
До последних дней своей жизни Лена сохраняла ясную память и ум. Её любимой историей для внуков была история о тряпичной кукле Палашке и о дедушке Домовом.
Все годы она временами втайне мечтала, что Домовой вернёт назад её куклу.
Лена рассказывала внукам, что в доме, где есть Домовой, всегда хорошо и уютно, в такой дом хочется вернуться.
Дети были уверены, что в бабушкиной квартире точно живёт Домовой, потому что от бабушки не хотелось уходить
и царила атмосфера радости и счастья.
Лена не развенчивала их фантазии…
Однажды одна из внучек, уже взрослая, пожаловалась Лене, что в её квартире уж точно нет Домового:
не успели заехать, как всё начало ломаться,
техника сгорала,
кот принципиально ходит не на лоток, а под ванную.
Лена ей сказала:
— У нас в деревне знаешь как делали, чтобы приманить Домового?
Брали валенок, привязывали к нему верёвку и выходили в ночь Полнолуния на улицу.
Держали валенок за верёвочку и призывали к себе Домового,
говорили что-то вроде:
"Домовой, Домовой, а пошли к нам домой!"
На валенок этот ни в коем случае нельзя было смотреть, пока не переступишь порог дома.
Ну и ты попробуй, выйди так с обычным ботинком на шнурках.
— А вдруг что-то другое прицепится? — побоялась внучка.
— Да я ж не заставляю, это из деревенских баек мне запомнилось.
Вроде бы и верующая Лена была, и наукой занималась,
а продолжала верить в деревенскую мистику, которую впитала с молоком матери…
Внучкам её россказни казались интересными сказками и не более,
но как объяснить тот факт, что когда бабушка Лена умерла,
рядом с ней нашли тряпичную куклу, знатно истрёпанную от времени? Кукла была без лица, в платочке синем и красном платьице наподобие сарафана…
Точно такая же, о какой рассказывала им из года в год бабушка.
Кукла Палашка лежала у Лены на раскрытой ладони,
а сама Лена была удивительно безмятежной
и на её губах застыло последнее выражение — улыбка, мягкая и лёгкая, как пёрышко синицы, прилипшее к утренней росе.
Следующая публикация
Комментарии 3