Три кражи Ты знаешь, я воровала в своей жизни три раза. За два раза признаюсь, о третьем не скажу… Первое воровство мое: мне было лет шесть и мы девочкой играли в песочке. У нее были какие то совочки и чашечки, она ушла домой, а все это богатство оставила. Я унесла их домой… Мне было стыдно. Помню. Второе мое воровство - мы срезали подсолнухи на совхозном поле. Вдруг на лошадях выскочили два мужика-объездчика и ринулись на нас, на детей, режущих эти подсолнухи. Мы кинулись врассыпную. Было безумно страшно. Про третий раз не скажу. Я все время за это прошу прощения. Стыдно - не то слово. Детство? Это снег. Много снега, я лежу спиной на санках и смотрю в небо. Сибирское небо особое, пронзительно синее и бездонное. Там, где прошло мое детство, шесть месяцев в году лежит снег. Всю свою жизнь, как только увижу картину, на которой изображен снег, меня к ней тянет. Магия снега осталась. Еще помню, как в детстве пили воду с лужи, ходили за ягодами, жара была страшная. Пили эту воду и не болели, и не боялись заболеть. В моем детстве не было никаких игрушек. Ладно игрушек, у меня не было детских книг. Мы эвакуированные были. Когда бежали от бомбежек войны из Белоруссии, было не до игрушек, потом их негде было купить, да и не на что. Чем измеряется глубина поэтического слова? Ну, ты глубоко копнул. Знаю, но сказать не могу. Это складывается из многих составляющих. Я снималась в кино, я играла в театре, пела на сцене и читала монологи. Но когда ты читаешь духовную поэзию, а позади тебя поет хор - это непередаваемое ощущение. Недавно я читала стихи в главном католическом соборе Москвы, с хором. Это было что-то неземное. Ты сливаешься с этой музыкой и находишься немного повыше. Не хочу сказать, что взлетаешь. Нет, но находишься повыше… Почему меня тянет к этому? Я начинала актерский путь от хорошего, понимаешь? У нас потрясающая школа Станиславского, театр был монастырем искусства, где ходили на цыпочках и говорили шепотом. Это был храм. Придя после ГИТИСа в театр имени Моссовета, я застала театр Завадского. Это был настоящий театр, со всеми плюсами, со всеми минусами. Театр с умным и талантливым режиссером. В этом коллективе были корифеи, это была труппа, в которой кроме служения театру ничего не знали. Волны, конечно, всякие шумели. Но все было подчиненно искусству. Сейчас если в сериале на третьей минуте нет убийства, то уже не интересно. Все это происходит с невероятной легкостью, как игра в пешки. Кино превратилось в читку текста. Хотя земля наша не оскудела и есть потрясающие артисты, которые стоят над этим. Но сегодня в искусстве двигателем стали деньги. Люди просто переступают друг через друга. В противовес всему этому захотелось стихов. Высоких. Такая поэзия давалась трудно. Очень! Вначале внутри не было фундамента, на который можно было опереться. Потом как-то пошло. Бог выровнял быстро Важны ли для артиста добрые слова? Важны! Это потрясающе, когда подходят и говорят добрые слова. Значит, то, что делаю я, находит отклик у людей. Значит, они со мной думают созвучно. Трудно понимать и тем более смириться с тем, что ты не нужен, что ты не интересен. В минувшем году целое лето сидела на даче, ничего не делала. И как-то было не по себе от этого ничегонеделания. Сама себя уговаривала: хватит, пора пожить тихо и спокойно. Но я еще не наигралась. Не наигралась. Театр Моссовета - это мой дом. Однажды один режиссер звал меня в свой театр, зарплату предлагал в пять раз больше, чем я получала в своем театре. Не пошла. Он с досадой спрашивал: "Ну что вас держит в этом театре, где вы ничего не играете?" "Стены",- ответила я. Ну, не стены конечно. Держит моя молодость, какие-то устои, заповеди, которые в меня вложили, которые стали моими. Есть ли в моем театре недоброжелатели? Пожалуй, один человек, он когда-то снимал меня с роли. Естественно, незаслуженно. На следующий день после этого мне позвонил Сергей Бодров и предложил главную роль в кино, и я улетела на съемки. Бог тогда все выровнял очень быстро. Нет, это не обида. Ты входишь в шкуру другого человека, и значит, любого человека ты воспринимаешь как материал. Ты видишь и глубоко чувствуешь человеческую сущность. Вот меня в нем эта сущность не устраивает. Обиды никакой нет. Так сложилась жизнь, что меня знают миллионы, а понимают единицы. Это нормально. Обыкновенный зритель не будет определять, почему ему что-то не нравится. Ему просто нравится или не нравится. Все. Все эти рейтинги - это мутота. Нравится или не нравится. С ним твоя душа или нет. По-другому зритель не судит. Я не стремлюсь, чтобы сильно меня понимали. Какая есть, такая и есть. Я до сих пор удивляюсь и даже иногда пугаюсь, когда ко мне подходят и говорят какие то высокие, приятные слова. Был период - меня шесть лет не утверждали в кино. Я сама себе сказала, ну что ты расстраиваешься, у тебя есть театр. Потом смотришь на работу той артистки, которую утвердили вместо тебя, набираешься нахальства и говоришь себе: "Валя, а ты бы сыграла лучше". И живешь дальше. Да, это психотерапия, но действенная. Между нами говоря, я ответственный человек. В день спектакля стараюсь общаться по минимуму. Иначе все можно расплескать, все прольется, и будет мимо. Могу так и сказать по телефону: "Потом поговорим, сегодня у меня спектакль". Ранит это или не ранит? Об этом не думаешь, первая обязанность - спектакль сыграть.