Предыдущая публикация
На улице ударил жуткий мороз.
Улицы заносила снежная лавина, обрушившаяся на их город, такая, что городские службы не справлялись.
Ох, как не любила она такую погоду. Не любила всю жизнь. Где уж её давлению было справиться!
Дочь с зятем привезли её в ближайшую больницу.
Здание больницы было старым переоборудованным домом какого-то богатого купца. Вокруг его выросли современные дома, автомобильные трассы, а само здание давно пропиталось "больничной" атмосферой.
Ещё в 90-е его отреставрировали и сейчас оно представляло странную смесь старины и прямолинейного модернизма. Узкие коридоры и лестницы сменялись обширными холами, окна палат и те разнились: в одних палатах стояли пластиковые прямоугольники, а в других деревянные арочные окна.
Неизменным было одно – за всеми этими окнами неустанно сыпал снег, играя с самочувствием пожилых людей с заболеваниями сердечно-сосудистой системы.
Ее койка стояла недалеко от окна. Она лежала, низко утопая головой в подушке. Сухие ломкие волосы, бледное лицо. Она то дремала, то смотрела на темное уже окно, за которым засыпал заснеженный город.
В холодном оцепенении стояли занесённые дома, деревья. Она видела лишь маленький кусочек всей этой зимы. И сама находилась в каком-то оцепенении.
Да и не нужна ей эта зима. Ничего ей уже не нужно. Помереть бы уж сразу... чтоб никого не тревожить. Вот опять испортила настроение близким.
А завтра новый год. Главное – не напрягать их, дать спокойно отпраздновать.
Наутро, после обхода, она долго лежала в постели, пока медсестра не отругала её, не велела выполнять распоряжение врача – пройтись, хоть чуток по палате и коридору. Не все же лежать.
А скоро опять под капельницу.
Больная старалась держаться у стенки и в окно не смотреть. Опять кружил снег – виновник её плохого самочувствия, от его вида у неё начинала кружиться голова. Ноги еле передвигались, но она решила пройти – двадцать шагов туда, двадцать – обратно. Медсестра, хоть и груба, но права – это всегда помогало.
– Нина? Нина Плетнева...ты?
Она медленно оглянулась. Резко голову поворачивать было опасно.
Старик с клюкой в заношенном синем спортивном костюме смотрел на нее из-под бровей. Но взгляд его был не удручающий, а как раз наоборот – подначивающий и немного дерзкий. Он приподнял брови:
– Ну! Ну! Не узнала?
– Нет, что-то не узнаю, – тихо ответила Нина.
– А я тебя сразу узнал, вот ничуть не изменилась. Разве что, не скачешь, как прежде.
Поседевший, высохший, с острыми морщинками у глаз, он очень изменился.
– Колька...Колька, ты? Стародымов?
Колька был ее первой любовью. Познакомились они в школе рабочей молодежи, задружили, хотели даже пожениться. Но потом поссорились из-за какого-то пустяка. Нина помнила, что было это зимой, помнила его уходящую спину, свою обиду, а вот причину ссоры никак вспомнить не могла, как ни старалась.
Весной Колька ушёл в армию, а она вскоре выскочила замуж за Бориса. Прожила с ним сорок с лишним лет, до самой его скоропостижной смерти. Бориса она и до сих пор любила.
– Ну, слава Богу, разглядела. Я уж думал – совсем старикашка.
– Ох, Коленька! Сколько ж мы с тобой не виделись? – Нина была рада увидеть давнего друга, хоть и застеснялась своей нечесанности.
– Да помнишь, на вокзале как-то встретились, вот с тех пор...
Нина это помнила смутно, но говорить об этом не стала, лишь кивнула.
– Тоже лечишься тут? – спросила она.
– Даа. Атеросклероз, ноги слушаться совсем не хотят, – он ударил клюкой по голени, – В молодости, знаешь ли, гложут дела сердечные, а в старости — сердечно-сосудистые. И ты с сосудами?
– С ними. В голове моей – непорядок. И вроде, всегда следила за собой, дочь у меня приверженка здорового образа жизни. И вот...
– Оох! Пока собираешься начать вести этот здоровый образ жизни — нет уж ни образа, ни жизни. Я вот курю и курить уж не брошу – не могу. Да ладно о болезнях-то. Ты когда домой?
– Да я лишь вчера сюда поступила.
– Ага! Значит новый год тут, в этом сказочном замке отмечать будем.
– Коль! Какой новый год? Еле хожу вон по стеночке. Вот уж устала. Как скажешь ... Может присядем?
– Ты иди – полежи, Нин. Успеем ещё наговориться-то. Мне и сидеть-то не велят. На твердом стуле долго не усижу – ноги вмиг отнимаются. А новый год встретить надо. Как не встретить! Сейчас у нас каждый новый год на счету...
На том и расстались. И пока Нина лежала под капельницей, все думала она о Николае. Нет, обязательно надо узнать, как жизнь у него сложилась, надо поговорить. Сил бы вот поднабраться.
Ох, и нечесанная она вышла...
А снег все кружил. Медперсонал сегодня был особенный. Больных поздравляли с наступающим новым годом, было больше улыбок. Все спешили домой после смены, дежурные собирались в кабинете небольшое застолье.
И это ничуть не радовало больных. Казалось, всем не до них.
Соседки Нины по палате тоже были невеселы.
Одна ворчала на всех: на врача, ругая за неправильное назначение, на медсестер, за то, что не так как хотелось бы осуществляют процедуры, на сына, что принес не тот халат, и на погоду, и на правительство, и на всю эту жизнь такую непутевую. И Нина частично была с ней согласна. Все сейчас уже удручает. Возраст что ли такой?
Вторая соседка просто лежала отвернувшись и плакала о чем-то своем. А Нине было ещё не до нее, со своим головокружением бы разобраться.
После обеда к ней пришла дочка, принесла ужин, фрукты, запах острого мороза и духов. От неё веяло праздником, а Нина храбрилась, жаловалась по-минимуму. Новый год же!
А потом она уснула, и проснулась только к ужину. Вынырнув из вязкого сна, тыча взгляд в стены, не понимая, зачем она здесь. Вспомнила ... И про Николая вспомнила тоже.
Есть не хотелось, она съела лишь мандарин и решила пройти свои двадцать шагов. Николай ждал ее, как будто был договор.
– Ну, ты чего там. Жду-жду. А у меня ведь – ноги! – в голосе претензия.
– Так чего ждешь-то?
– Как чего? Новый год скоро. У меня всё почти готово.
– Стародымов, ты чего? Говорю же, по стеночке хожу и ночью спать буду, как убитая.
– Нельзя нам спать, Плетнева, – он улыбался, и улыбку его можно было бы назвать чудаковатой, если б не четкие осмысленные искры в глазах.
– Да какая я Плетнева? Я уж и забыла. Я уж сто лет, как Ерохина.
– А для меня Плетнева так и осталась. Нин, жизнь наша слишком коротка, чтобы беспокоиться о болезнях. Давай сосредоточимся на вещах, которые действительно важны. Например, на новом годе. А болезни подождут, никуда не денутся.
Нина вздохнула, присела на кушетку. Николай стоял напротив, опираясь на клюку. Совсем не такой, каким жил в её памяти. Сейчас, казалось, он был меньше ростом, с редкими седыми волосами вместо той шикарной шевелюры, которую Нина помнила. Она сжалилась.
– Как ты себе это представляешь, Коль? У меня ж голова...
– Доверься мне! Я все продумал. Я уж не первый раз тут лежу. Есть тут такие особенные места. Уж поверь. Ты просто выходи к одиннадцати из палаты, я буду ждать.
– Вот ведь придумал! Я и дома-то в том году спала. Здоровья уж давно нет. Какой новый год в нашем возрасте?
– А у нас сейчас вот так: здоровье – это эпизод между двумя болезнями. В общем, я буду ждать, Нин.
– Коль, не жди... Не выйду я, – но он уже стучал клюкой, семеня по коридору. Оглянулся, махнул рукой, как будто и не слышал.
Нина рассерженная вошла в палату. В памяти всплывало что-то...именно из-за его упрямства они и расстались, вроде бы! Но это не точно...
Она твердо решила, что будет спать. Но вот ведь, гад такой, расшевелил думы, она поглядывала на часы и переживала – и правда ждёт что ли?
Сон не приходил.
Нина поднялась с постели, натянула шерстяные носки, халат, потихоньку встала и выглянула в темный коридор. Николай стоял спиной к ней в другом его конце, в освещённом пространстве у стола дежурной медсестры. Он был уже не в спортивном костюме, а в пиджаке.
Нина, почему-то, спряталась за дверь, пока он не видит. Что за детский сад? И что делать? Пойти сказать ему, чтоб шёл спать, так ведь опять начнет уговаривать, только нервы измотает.
Да и спать совсем не хотелось. Ведь все равно теперь будет маяться, лёжа в постели. И она решила – посидит с ним часок, уж ладно. Заодно спросит, как жил все эти годы. Ведь так и не поговорили нормально.
Она, стараясь не шуршать, достала теплую кофту и штаны, переоделась, немного расчесалась, взяла пакет с мандаринами и вышла в коридор.
Нахлынула вдруг стыдоба – вот если медперсонал их застукает. Смех да и только! Бабка с дедкой далеко за семьдесят встречаются ночью. Ох, позорище!
Коля обрадованно засеменил ей навстречу. Благо, на месте дежурной медсестры никого не оказалось, лишь тускло горела настольная лампа.
– Колька! С ума мы сошли! Куда ты меня ведёшь? Куда? – шептала Нина, осторожно ступая следом за Николаем.
Дежурный свет закончился. Он светил перед собой ярким фонариком.
– Идём, идём! У меня всё готово! – успокаивал Николай.
– Что? Что готово-то?
Они свернули в какой-то закуток, поднялись по нескольким закругленным бетонным ступеням. Причем, Николай делал это с трудом. А Нина ругала себя, что повелась на эту авантюру. Видела б ее дочка, Господи!
– Вот! Лезь!
Николай стоял возле лестницы на чердак. Она была невысокая, буквально четыре ступени – и голова уже на чердаке, но это была лестница с перекладинами, на какие Нина не лазала уже лет пять точно.
– Ты обалдел, Стародымов? Мне сколько лет? Я тебе девочка что ли? – она рассердилась, смотрела вопросительно. Это что издевательство такое?
– Нин, мне тоже тяжело, но я раз пять уже туда – обратно. Это волшебная лестница, сама поднимает. Давай подсажу.
– Я те подсажу! Сейчас так подсажу! – она замахнулась мандаринами.
Вообще-то, Нине, женщине солидной, вести себя так было несвойственно. Но в компании с другом юности, и велось почему-то также, как в те молодые годы.
Она развернулась и решила спускаться вниз, но было темно, она боялась упасть.
– Посвети-ка..., – велела она.
– Значит мой последний новый год я встречу в одиночестве, да?
– Это почему это последний? – остановилась она.
– Да так...прогнозы врачей ...
– Это ты мне на жалость решил надавить, да? А ты не подумал, что я и до этого нового года не доживу, если полезу туда? Говорю же – голова кругом. А ты...
– Ты справишься, я уверен. Если б не был уверен, не просил бы, Нин.
Она ещё потопталась, покапризничала, но все же вступила на эту лестницу. И Николай оказался прав. Железные ступени лестницы были невысоки, удобны для стопы, и Нина быстро справилась. Она ещё не поднялась окончательно, но уже онемела.
Помещение просторного чердака только с одного конца было заложено медицинским старым оборудованием и мебелью.
А у полуовального роскошного окна с другого края стоял небольшой столик и два мягких пуфа, которые Нина видела в комнате отдыха. На столике горела маленькая пластмассовая ёлочка, стояли чашки, тарелка с не очень умелой нарезкой колбасы и бутылка шампанского. А ещё там стояла декоративная свеча. И два витражных окна отсвечивали лёгким светом.
Николай забирался на лестницу дольше Нины, а она все думала, как же он сюда притащил пуфы и все остальное? Вот ведь ...
– Колька! Ну ты даёшь! Зачем ты это, глупый...ведь ноги ж болят...
Он тяжело дышал, задыхался от трудного для него процесса залезания по лестнице.
– Уфф. Нормально, сейчас отдышусь. И смотри, какой у нас с тобой телевизор.
Он махнул на окно. Там замысловатыми пируэтами кружил снег.
– Ага. От этого телевизора, будешь докторов звать для меня. Не могу я на него уж смотреть, так и тянет упасть.
– Падай, – велел Коля и указал на один из пуфов.
Нина присела, охнув оттого, что провалилась в его мягкость, но устроившись, поняла, насколько ей в нем хорошо. Она почти лежала, а перед глазами окно с кружащим снегом.
Николай зажёг свечу, начал открывать шампанское.
– Ты чего! Хочешь, чтоб нашли тут труп бабушки и дедушки? Какое шампанское!
– Не дрейф, бабушка! Это безалкогольное, я внучку попросил притащить. Будем пить и курить ...
– Здоровье гнобить, – дополнила Нина.
– Ай! Каким бы ни было наше здоровье, его хватит до конца жизни ... Это я тебе точно говорю.
– А я уж и не знаю, порой, хочу ли я ещё жить, Коль. Когда здоровья нет, так кажется вот – каюк бы, да и все. Молодым морок меньше.
– Нет, Ниночка, не права ты! Старость нам как раз и дана для анализа жизни. А то все некогда-некогда подумать о ней, о жизни-то. А вот теперь самое время, – шампанское выстрелило, рука Николая дрогнула, но бутылку он удержал, – Ох!
– Держи! Испугал!
– Аналитик от слова налить, – Николай разливал, шампанское пенилось в чайных чашках.
– Коль, да капельку мне. Ведь не спущусь, хоть и безалкогольное.
Они пригубили за год уходящий. Коля тоже уселся в мягкий пуф, долго устраивался.
– А мне, Ниночка, хочется жить. Вот несмотря ни на что – хочется. Смотреть на этот снег ещё хотя бы пару зим, смотреть, как внуки растут, как листья весной распускаются. Просто, видеть, как жизнь идёт, и удивляться, отчего люди не замечают, как хорошо это – просто жить. А ещё хочу думать о прошлом, вспоминать, – он повернул голову на Нину, хитро улыбнулся, – Вот, например, вспоминать, как ты меня ... как там молодежь говорит, продинамила.
– Я? Коль, не помню совсем. Почему мы поссорились-то?
– Не помнишь? А я помню хорошо. Ты не хотела ехать на лыжах в сторожевой домик на новый год со мной и с ребятами, хотела дома сидеть с холодцом, Голубой огонек смотреть, и чтоб я остался с тобой. А там красота такая тогда была, снег...
– Правда? Не помню, Коль. Видимо, я всегда не очень любила зиму. Мёрзнуть не любила. Расскажи о себе. Как жил?
– Да всяко. Долго это, все не расскажешь. Я вот сейчас жизнь прокручиваю, стараюсь вспомнить что-то самое важное, и понимаю, что больше было рутины: работа, быт, жена, кстати она год назад умерла, скучаю очень. Ну дети, конечно, внучата. А потом думаю – это и есть самое важное. То, что для них жил, любил. И не имею я права сейчас горевать о старости. Если б мы не старели, не росли бы наши дети и внуки. Время пришло – благодарить Бога за жизнь такую, мне данную, а не хулить.
Губы его чуть трепетали, глаза становились добрыми и удивительно тёплыми от прозрачного света, идущего от свечи.
– Так старость бы – ладно. А болезни-то вот нам зачем, Коль?
– Так старость через них и приходит. Смотри вот и по писанию, Бог чудеса творил – слепым зрение возвращал, глухим — слух, даже мертвых воскрешал, а молодость не возвращал никому. Значит, старость не зря нам дадена.
– Коль, а ты про последний-то новый год зачем сказал? Чтоб меня сюда затянуть или...
– Ой! Нина! Мы с тобой тут, а ведь новый год через минуту. Давай-ка, давай-ка! Бокалы наши поднимаем! За нас, Нин! За годы наши долгие, за возраст наш красивый, за снег этот окаянный, и за детей и внуков наших. В общем, за жизнь нашу, Нин!
Они протянули друг к другу чайные чашки и чокнулись. Где-то били куранты, в городе загрохотали фейерверки.
– С новым годом, Коль! Спасибо тебе. Рада, что увиделись, значит нужно нам это было. Будь счастлив, Коль! И выздоравливай.
А потом они просто сидели и долго смотрели на летящий снег в окне.
И Нина не стала гнать от себя это видение. То, которое гнала всю жизнь. Считала – зачем о таком и думать-то!
Она хорошо помнила, как маленькую ее выставила мачеха за дверь в одних валенках и пуховом платке, разозлившись на то, что она плакала по маме. " К маме хочешь – иди!" – сказала и выпихнула за порог.
Долго... Очень долго не пускала обратно в дом, хоть Нина и билась в дверь, стиснутая холодом, стучала ногой с обмороженными коленями. Нина свернулась тогда калачом и уселась у двери. Сколько она просидела тогда, не помнит. Вот также валил и валил снег, её припорошило.
Помнит только, как мачеха угрожала ей потом, велела, чтоб отцу не рассказывала о случившемся. Сочинила какую-то историю, что Нина в обморожении сама виновата, врала. Нина молчала.
А мама вернулась потом, отпустили по амнистии, забрала её. Вот ей она рассказала, а когда рассказывала, начала от волнения задыхаться. И мама плакала тоже.
Отчего память прячет от нас самое важное, выставляя на поверхность ненужные детали? Как черепаха она бережет сокровенное от наших попыток его выпотрошить. Бережет?
Нина совсем не любила зиму. Поэтому и не любила. А сейчас смотрела на падающий снег и прощала его. И голова, глядя на парящие снежинки, совсем не кружилась.
Она перевела взгляд на Колю, он задремал. Видимо, старательная подготовка к празднованию, отняла у него все силы. А Нине было сейчас очень хорошо. Она выползла из пуфа, подошла к окну и попробовала его открыть. Получилось.
Радость захлестнула её, и она почувствовала себя такой лёгкой, что и взлететь бы могла. Как будто снег нарисовал её образ – ангела, маленькую девочку, простившую снег, и кружил перед окном.
С новым годом, жизнь! С новым тебя годом, Ниночка!
Так и стояла она, радостно вдыхая прохладный воздух.
И даже не услышала сзади лёгкий шум.
– Ты посмотри, Галь! А я чую – тянет! Вот они, голубчики. И окно открыли.
Коля встрепенулся, проснулся от громкого возгласа, но никак не мог быстро встать на ноги. К ним на крышу влезала дежурная медсестра.
– Ещё и пьют! Лечишь их лечишь!
– Это безалкогольное, – оправдывался Николай, Нина подала ему руку, и он, наконец, вылез из мягкости пуфа.
– Закрывайте окно! С ума сошли! Простыть решили? – она совсем не злилась, огляделась, – А у вас тут уютненько, и пуфы стащили.
Следом за ней на крышу забралась медсестра соседнего отделения.
– Ох! Даже ёлочка есть! С наступившим!
– Так ить чашки-то только две. Выпьете? Оно безалкогольное, – Коля чувствовал себя виноватым, угощал.
– Неет, мы уж...Да, ладно! Присоединялись бы лучше к нам! Новый год ведь. А то вон куда забрались, это ж надо! – удивлялась медсестра, она совсем уже не сердилась.
– Вы – молодежь, в мы уж...сами.
– Да ладно. Если на крышу забрались, значит душа ещё молода...
Пуфики и стол с крыши им снести помогли. Нина спустилась сама, а вот Коля пересидел – нога онемела, пришлось колоть ему укол прямо на крыше.
– Эх! Я совсем не чувствую себя старым, просто ничего не чувствую. А потом ко мне приходит пора вздремнуть. И вот после сна некоторое время я чувствую себя безнадежно больным стариком, но это проходит быстро, – отшучивался Николай.
– Вот на крыше мы ещё никого не кололи,– смеялись медсестры.
Несмотря на ситуацию, настроение у всех было прекрасным.
Снег за окном стал чуть реже. В сизой морозной дымке вынырнула луна и осветила крыши домов, заснеженные деревья в призрачном холодном сиянии. От ее печального света снег таинственно замерцал.
– Ох, вы посмотрите, какая ночь! – восхищалась Нина.
Она понимала, что очень хочет видеть много таких вот снежных картин. Прав Коля – пришло время прокручивать, обдумывать, благодарить и благоговеть перед этим феноменом жизни. И прощать её, эту жизнь, за то, что и жестокой бывала.
– Ты держись, Коль, держись, – звонила она ему, когда были оба уже дома, – Нам ещё с тобой следующий новый год встретить надо! И лучше б не на больничной крыше.
(Автор Рассеянный хореограф)
Следующая публикация
Нет комментариев