Симонов на встрече с Буниным, Париж 1946 год - фото из сети
О Бунине из воспоминаний Константина Симонова:
Он казался мне человеком другой эпохи и другого времени, человеком, которому, чтобы вернуться домой, надо необычайно многое преодолеть в себе, — словом, человеком, которому будет у нас очень трудно...
Я был уверен, что при встрече с родиной конкретные современные представители этого русского народа оказались бы для него чем‑то непривычным и раздражающим. Это был человек, не только внутренне не принявший никаких перемен, совершенных в России Октябрьской революцией, но и в душе все еще никак не соглашавшийся с самой возможностью таких перемен, все еще не привыкший к ним как к историческому факту. Он как бы закостенел в своем прежнем ощущении людей, жизни, быта, в представлениях о том, как эти люди должны относиться к нему и как он должен относиться к ним, какими они могут быть и какими быть не имеют права…
Внешне Бунин был еще крепкий, худощавый, совершенно седой, чуть — чуть чопорно одетый старик. Гордая посадка головы, седина, суховатость, подтянутость, жесткость и острота движений, с некоторой даже подчеркнутостью всего этого.
Он был как‑то сдержанно — приветлив...
Когда я приехал в Париж, я понаслышке уже знал про абсолютно безукоризненное поведение Бунина в годы немецкой оккупации, слышал, что он категорически отказался хотя бы палец о палец ударить для немцев.
Я относился к Бунину как к очень хорошему писателю и как к человеку, занявшему во время войны достойную патриотическую позицию. Я уважал его за это, и это уважение зачеркивало для меня некоторые неприемлемые страницы в его прошлом. Словом, мне хотелось, чтобы Бунин вернулся домой.
Но возложенная на Константина Симонова миссия провалилась. В своем отказе вернуться домой с паспортом советского гражданина, Иван Алексеевич привел ряд существенно важных аргументов:
— Поздно, поздно… Я уже стар, и друзей никого в живых не осталось... Боюсь почувствовать себя в пустоте. А заводить новых друзей в этом возрасте поздно. Лучше уж я буду думать обо всех вас, о России — издалека. Да и по правде говоря, я признаюсь, очень привык к Франции, как‑никак уже двадцать пять лет здесь, привычка ко всему: к квартире, к прогулкам, к образу жизни… А брать паспорт и не ехать, оставаться здесь с советским паспортом — зачем же брать паспорт, если не ехать? Раз я не еду, буду жить так, как жил, дело ведь не в моих документах, а в моих чувствах…
Всего Симонов встречается с Буниным раз 6-7. В одну из встреч Иван Алексеевич разговорился о войне, о том как попал в поле зрения немцев, мечтающих привлечь лауреата Нобеля русского происхождения в пропагандистских целях. О том, как скрывался долгие годы от них, проживая бедную и голодную жизнь. О том, что по ночам он с искренней тревогой за свою Россию вслушивался в новостные эфиры русского радио, отслеживая фронтовые вести. И о том, что за каждый освобожденный советскими солдатами город он отмечал рюмкой крепкого...
А в одну из крайних встреч он окончательно признается Симонову, что к советской власти отныне он не испытывает никакой ненависти:
— Нет, я не поеду, не поеду на старости лет… это было бы глупо с моей стороны… Нет, я не Куприн, я этого не сделаю. Но вы должны знать, что двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года я, написавший все, что я написал до этого, в том числе «Окаянные дни», я по отношению к России и к тем, кто ею ныне правит, навсегда вложил шпагу в ножны, независимо от того, как я поступлю сейчас, здесь ли я остаюсь или уеду.
Но самый важный разговор между Буниным и Симоновым состоялся во время их первой встречи. После этого разговора Бунин неоднократно выражал сомнения в том, вернётся он в Россию или нет.
Суть этого разговора, если говорить кратко, заключалась в том, что Бунин задавал Симонову вопросы о судьбах многих русских писателей и поэтов. Он называл только те фамилии, которые были репрессированы советским режимом. Симонов, прошедший войну, отвечал, глядя в пол, что знать ему не положено. Хотя он, конечно, был осведомлён, но не решился обвинить свою страну, которая совсем недавно, как будто это было вчера, избавилась от фашистского гнета.
Ситуация была напряжённой, но Бунин сам её и разрядил. Он произнёс замечательный тост за русский народ и даже за самого Сталина.
— По старой русской традиции первый тост мы должны произнести в честь гостя. Но простит мне дорогой Константин Михайлович, коли этот тост прозвучит в честь народа, к которому все мы принадлежим. Выпьем за великий русский народ — народ-победитель! И еще — за полководческий талант Сталина!
Встречи Бунина с Симоновым документируют нечто важное. Для всех нас. Рано или поздно всякий русский человек может обрести силу прощения. И не важно, насколько сильны наши убеждения во время великих потрясений с нашей Россией. Насколько пострадала наша жизнь и жизнь наших близких. Вины России в этом нет. Это часть нашей истории, часть нашего становления, сотканная из горечи потерь и разочарований, обид и несправедливости...
Но от Родины, от своей страны, как и от своей семьи, не отказываются. В какой стране и семье родиться — выбор от небесных сил. Наша сила в другом — научиться вопреки всему прощать.
Даже самых последних мерзавцев, из-за которых наша страна не единожды проваливалась в бездну. Ведь без них, наверное, мы бы и не научились различать добро от откровенного зла... Без них, возможно, Россия не познала бы силу самоотверженной стойкости и мужества...
В этом смысле моя Россия сегодня напоминает мне искусственно раскалённую печь, как когда-то её заново открыл для себя русский писатель Иван Бунин в 1917 году. Его судьба, полная твёрдых принципов, неприятия компромиссов и прощения, а также его жизненный путь вдали от дома говорят о многом... Например о том, что ненависть ослепляет.. "Подобно хладнокровному палачу" предпочитает отнимать у человека душу...
Впрочем, это тема отдельной статьи...
Комментарии 1