Предыдущая публикация
Ненужная дочь
— Забери её отсюда, — сказал я в сердцах, отворачиваясь от подползшей ко мне дочери. Мать вздохнула и, взяв девочку на руки, унесла в дом.
Десять месяцев назад умерла моя жена, дав жизнь нашему ребенку. Ребёнку, которому я никак не мог простить то, что она отняла у меня любовь.
— Серёжа, свозил бы ты девочку к врачу, — мать вернулась и присела рядом со мной на крыльце.
— Что у неё болит? — спросил я, не желая даже слушать ответ.
— Кушает она плохо, без аппетита. Вялая стала, как будто и не ребенок вовсе, а кукла.
— Покажи ее Матвеевне.
Матвеевна выполняла роль фельдшера в деревне. Хотя она официально считалась медицинским работником, но ее познания в этой области были минимальны. Нет, она могла определить простуду, или расстройство желудка. В прошлом году даже выявила аппендицит у дядьки Семена. Но фельдшер так часто ошибалась с диагнозами, что местные старались лечить свои болезни в городе.
— Показывала я Машеньку Матвеевне. Та говорит, чего ж вы хотели, без материнского молока?
— Смеси, что я покупаю, вполне заменяют молоко…, — я не смог выговорить слово «матери», и замолчал.
Мать вздохнула.
— Не сиди тут долго, Сережа. Ночи стали прохладными.
Она тяжело поднялась и, скрипнув половицей, вошла в дом. В доме послышался детский плач. Даже не плач, а какой-то тоненький писк. Эта девочка плакала не так как все дети, громко и требовательно. Она словно пела жалобную протяжную песню, отчего мое сердце ныло в груди еще сильнее.
Мы с Инной познакомились на последнем курсе института. Влюбились так, что «щепки полетели». Не могли расстаться ни днем, ни ночью. Буквально жили на облаках. Не высыпались, пропускали занятия, забывали все и вся. Не понимаю, как нам вообще удалось сдать экзамены и окончить институт?
Через год мы поженились. А еще через год у Инны случился выкидыш. А потом еще один. Я боялся прикасаться к своей жене. Категорически запретил ей вести разговоры о детях. Не нужен нам никто! Мы есть друг у друга, и этого достаточно. Но, Инна не могла смириться с нашей бездетностью. Она уговорила меня попробовать еще раз…
Если бы я знал тогда, чем это обернется! Я ни за что не согласился бы на это. Инна тщательно скрывала то, что врачи опасались за ее здоровье. А потом ее не стало, а мне осталось только изо дня в день видеть напоминание об этом. Слушать ее жалобный плач и стараться не сойти с ума.
Находиться рядом с дочерью в городской квартире я не смог и решил уехать в деревню к матери.
— Что ты там будешь делать? — спрашивал меня Славка, мой друг и партнер по бизнесу. Он понимал, что без меня на его плечи ложится непомерный груз и придется продавать часть компании.
— Пойду в лесорубы, — отвечал я.
Я и, правда, пошел работать на пилораму. Хозяин предприятия, заезжий бизнесмен был безмерно счастлив, заполучить такого работника. Не пьет. Работает, как озверелый. Домой никогда не торопится…
А мне в лесу было хорошо, там я мог забыться.
— Ну, что сказал врач? — спросил я маму. Сам я в больницу не пошел, просто дожидался в машине.
— Все хорошо, здорова Машенька, — мать радостно улыбалась, а я, вздохнув, завел мотор.
— Зачем только время тратили? Говорил же, нормальные смеси покупаю.
— Па-па, — донеслось с заднего сиденья. Мои руки покрылись мурашками. Мать то ли вскрикнула, то ли всхлипнула, но мы оба промолчали и продолжили путь.
Девочка при виде меня продолжала упорно повторять эти звуки: «па-па-па…», ничего другого она не говорила. Ни «дай», ни «ба-ба», ничего, только свое — па-па-па. По началу, когда я только приехал из города, мать пыталась примирить меня с мыслью об этом ребенке. Она то и дело оставляла меня с ней наедине, или просила подержать на руках. Но мой угрюмый вид и гробовое молчание вскоре заставили ее оставить эти попытки.
Девочка подрастала и вскоре начала ходить. Теперь укрыться от нее стало гораздо сложнее.
— Па-па, ди бо-бо? — слышалось позади меня.
Я старался не смотреть в ее сторону, но все равно замечал и умильные ямочки на щеках и золотистые, словно сотканные из солнечных лучей, завитушки на голове. Девочка передвигалась все быстрее и быстрее и вскоре стала ходить за мной, словно тень. Я бурчал себе под нос, что нигде не могу найти покой и уединение и скоро обнаружу этого ребенка даже рядом с унитазом в самый ответственный момент. Но ни мама, ни сам ребенок не собирались приходить мне на помощь, так что приходилось терпеть ее постоянное присутствие.
Возможно, чувствуя мое отчуждение, ребенок не проказничал и не мешал мне заниматься своими делами. Просто она находилась неподалеку. Что-то лепетала и перебирала свои игрушки. Иногда с любопытством наблюдала за мной, подмечая что-то важное. Например, если я что-то чинил в гараже и начинал озираться по сторонам в поисках тряпки, она тут же протягивала мне эту самую тряпку. Не знаю, как она определяла, что именно требуется мне на данный момент, но безошибочно подносила то банку с гвоздями, то плоскогубцы, то что-то еще.
Как-то раз я услышал, как девочка отчитывает, вставшего у нее на пути петуха:
— Ишь, стоит тут толстобокий! Чего утром горло драл? Я не выспалась из-за тебя. Ну-ка кыш, бездельник, никакого от тебя прока! Пора на суп пускать!
Ее манера разговора была позаимствована у бабушки, и в ее исполнении наставления выглядели настолько комично, что я расхохотался. А потом сам испугался непривычных звуков, вырвавшихся из моего горла. Когда я смеялся в последний раз, я уже не помнил.
Когда дочери исполнилось пять лет, ее бабушка, моя мама тяжело заболела и умерла. Мы остались вдвоем и снова учились жить. Не знаю, что именно меня тогда держало на земле? Смысла своего существования я точно не видел. Я не испытывал никаких эмоций, жил, как зомби. К тому же я понимал, рядом с таким угрюмым, зацикленным на прошлом, человеком, ребенку не место. Но что я мог поделать? Изменить себя у меня не получалось, да и не хотел я ничего менять.
Мы кое-как просуществовали два года, и в сентябре Маша пошла в первый класс. Надо сказать, ее учительница была та еще гордячка. Постоянно воспитывала меня, и то я делаю не так, и это. А то, что ребенок умеет бегло читать разве не в счет? Я сам слышал, как девочка читала вслух своим куклам и медведям библию! Наверно, заботясь об их духовном развитии, как это делала в свое время ее бабушка. Хотя моей заслуги в этом конечно не было, читать Маша научилась без моего участия. Как, впрочем, и всему остальному. Может быть, поэтому Елизавета Андреевна так на меня давила?
— Сергей Александрович, задержитесь, пожалуйста, — слышал я после каждого собрания. А потом сидел с понурой головой, словно провинившийся школьник, и слушал ее наставления. Причем наставления звучали в мой адрес. К самой ученице у Елизаветы Андреевны претензий не было. Мало того, она считалась лучшей ученицей в классе, и было не понятно, чего этой учительнице еще надо?
— Я хотела попросить вам помочь Маше с выполнением домашнего задания, — удивила учитель.
— Разве она сама не справляется?
— Это особое задание. Нужно составить генеалогическое древо своей семьи. Боюсь, Маше потребуется помощь…
— Что нужно составить?
— Родословную семьи…
— У вас, что больше нет тем для обучения детей? Для чего позвольте узнать вы даете такие задания? Преподавайте математику, правописание, историю, наконец, но не лезьте в мою семью!
Я вскочил с места и, не обращая внимания на ее испуганные глаза, выбежал за дверь. В коридоре я немного успокоился и подумал, что зря обидел молодую учительницу, у которой еще нет большого опыта за плечами. Вот и выдумывает всякие там проекты. Я подумал, а вдруг она там плачет и решил вернуться. Но не тут-то было! Елизавета Андреевна уже сама пыталась догнать меня.
Глаза ее метали молнии и никаких следов слез в них не наблюдалось.
— Сергей Александрович, я вас еще не отпускала! И попрошу не указывать мне, как именно вести процесс обучения! Каждый должен заниматься своим делом. Я же не раздаю вам советы по раскрою бревен, или правильной эксплуатации ленточных пил. Занятия с Марией не в счет, потому что это ваш родительский долг. Ваши обязанности, как отца прописаны в Конституции!
Вечером я подошел к дочери и долго разглядывал ее затылок. Тонкая шея, две ровные косички. Как она умудряется сама заплетать их?
— Это, тут, в общем, родословную велели написать.
— Я уже начала оформление, — Маша протянула листок, на котором аккуратно было нарисовано большое дерево. Дуб. Такой основательный, что одним своим видом он вызывал желание укрыться под его кроной. Дерево было украшено ровными кружочками, и правая половина их была уже заполнена.
«Прапрадедушка Федор, — прочитал я, — прапрабабушка Параскева». В самом низу красовалось мое имя, и имя самой Маши. Девочка не глядя на меня, произнесла:
— Дальше не знаю, как заполнить.
Ее худенькие плечики вздрогнули, когда я тяжело опустился на диван. Я долго молчал, глядя на ту половину дерева, где должна быть родословная моей жены, а потом, вдруг, вспомнил один случай. Как-то раз Инна начала перечислять мне своих многочисленных родственников. Родня у нее и, правда, была очень большая. Всякие там троюродные тетушки, дядюшки, племянники и племянницы. По началу, я слушал ее, делая вид, что мне интересно. Хотя вначале, действительно, было интересно. Инна рассказывала о том, что ее предки считались зажиточными крестьянами и о том, как во время революции их семью раскулачивали, забрав все до последней курицы и даже медного умывальника во дворе. Как после этого ее прадед, который трудился день и ночь, чтобы семья была обеспечена, будто тронулся умом. Он понимал, что теперь его дети будут голодать, и он больше ничего не сможет сделать. Прадед заделался охотником, своеобразным отшельником и местной знаменитостью. Он просто пытался добыть пищу своим детям, как это делали его предки. В конце концов, его загрыз медведь, но мужчина успел и сам нанести медведю смертельную рану. Так их и нашли в лесу в обнимку. Огромный бурый хозяин леса и человек, не пожелавший сдаться!
Я старательно вспомнил все имена, что называла мне жена, и произнес хриплым голосом:
— Я помогу тебе.
В тот вечер с моего сердца откололся один маленький камушек и сквозь эту щелку внутрь меня полился свет. Я стал замечать утреннюю росу, и шелест травы возле озера и еще я впервые заметил, как дочь похожа на мою жену. Она словно была ее маленькой копией, и я случалось надолго стал задерживать взор на ее лице, как будто возвращая себе утраченное.
Маша действительно училась очень хорошо. Ей просто по-настоящему было все интересно. Она даже, забегая вперед, самостоятельно штудировала учебники. В глубине души я, понятно, гордился такой дочерью, но ни разу не показал этого. Ни разу даже не похвалил ее.
Я замечал, что ребенок, лишенный родительской ласки, тянулся к той, кто ее поддерживал и понимал. К своей учительнице. Елизавета Андреевна занимала все мысли девочки. Она рисовала портреты учительницы и возможно отчасти стремилась стать лучшей, ради ее похвалы.
Сама Елизавета Андреевна тоже проявляла к Машке повышенное внимание. Не в классе, нет. Там она была одинаково строга со всеми. А вот во внеурочное время, учительница стала нашей частой гостьей. Порой она просила отпустить с нею Машку, и они куда-то уходили. Гуляли по лесу, или вдоль озера. Ходили в местную библиотеку и в музей, который был открыт в деревне одним чудаком старожилом. А иногда они вместе сидели на нашей террасе, и я мог слышать их голоса. Я старался не вникать в эти разговоры, у меня своих дел достаточно. Но однажды я все же услышал то, о чем они говорили.
— Маша, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
— Художником-оформителем, как моя мама, — не задумываясь, ответила дочь.
— Хорошая специальность и я уверена, из тебя получится очень талантливый специалист. Ты умеешь подмечать красоту природы и окружающих предметов, а это не каждому дано. Наверняка твоя мама была так же талантлива.
— Мама была очень хорошим художником. Ее работа даже заняла первое место на конкурсе.
«Откуда она это знает?», — поразился я. Мы никогда не разговаривали с ней о матери. И даже если ее бабушка вела подобные беседы то, как маленький ребенок мог запомнить это?
— У моей мамы был альбом, где она делала свои зарисовки. Больше всего на свете я хочу увидеть их.
Я стоял, как громом пораженный. Альбом в синем бархатном переплете после смерти Инны я держал в руках лишь однажды. А после этого ревел белугой, так что разбудил новорожденную дочь. Тогда я собрал наши вещи и отдал ключи от квартиры двоюродной сестре Инны. Мне было невыносимо жить прежней жизнью. Касаться тех же вещей, что трогали руки жены, тем более держать в руках ее рисунки.
Как-то раз я задержался в городе и вернулся уже по темноте. По дороге переживал, что девчонка там одна и может напугаться. Однако окна нашего дома были ярко освещены, и из них лилась музыка. Я неуверенно заглянул в одно из окон и обмер. Машка и Елизавета Андреевна, нацепив на себя белоснежные простыни, кружились в танце, как две сказочные феи. Не уверен, что феи выглядят именно так, наполовину мумией, наполовину снежной королевой, но эти две птицы-бабочки, напомнили мне именно волшебниц.
Я стоял возле окна и улыбался, пока Елизавета Андреевна не встретилась со мной взглядом.
— Ой, — смутилась она и быстро убрала простыню.
Маша тоже остановилась и посмотрела на меня. Она успела уловить тень моей улыбки и улыбнулась в ответ. Улыбкой моей жены. Той самой, от которой у меня подгибались колени, и кружилась голова. Той самой, что снилась мне много лет, после ее смерти. Той самой за право, увидеть которую, я отдал бы всего себя без остатка.
И тогда я отвернулся, не в силах скрыть свою боль. А может быть, это была уже не боль, а радость? Просто несколько вымученная от затянувшейся жизни без нее.
А потом я пошел провожать учительницу до дома, так как время было позднее, а жила она на другом конце деревни. По дороге мы долго молчали. За последние годы я как-то подрастерял опыт общения. Тем более с барышнями. Тем более с молодыми и красивыми.
— Сергей Александрович, — первой нарушила молчание девушка, — скоро у нас в школе будет осенний бал. Вы придете?
— Это вы к балу сегодня готовились, танцуя в простынях?
— Почти, — Елизавета Андреевна опять смутилась.
— Как-то я подзабыл танцевальные фигуры.
— Маша будет очень рада, если вы придете.
И вот я уже достаю из шкафа рубашку и брюки. Критически оглядываю себя в зеркале. Ничего более нелепого я в своей жизни еще не видел. Прямо какой-то медведь во фраке, честное слово. Когда я последний раз был в парикмахерской? Брился точно помню два дня назад, так что легкая небритость не мешала общему образу. Но вот отросшая шевелюра, пара царапин на подбородке, отчего-то ссутулившиеся плечи и ставшие огромными мозолистые руки, вовсе не вписывались. Я вздохнул.
Тут дверь в комнату дочери распахнулась, и моя челюсть упала на пол и даже вроде бы закатилась под диван. Передо мной стояла
(продолжение следует)
Автор: Светлана Юферева
Следующая публикация
Комментарии 10