Мастер и Ханжи, притча.

Павел Иевлев. «УАЗдао. Кредо мизантропа». Нероман ниачом. Изд. 202* год.

Однажды к Мастеру в гараж зашли Ханжи. Сморщив носы и оглядевшись, они сказали:
— Здравствуйте. Мы ханжи. Мы пришли вас осуждать.
— Но за что? — удивился Мастер.
Ханжи переглянулись и удовлетворенно кивнули.
— Мы слышали, вы употребили слово на букву «б», а также «ё». Не отпирайтесь, мы полдня под воротами ждали, чтобы их услышать.
— Но, понимаете, ключ соскочил… гайка… грани… резьба проёб… Ой…. — засмущался Мастер.
— Нецензурщина — это отвратительно! — сказал самый старый Ханжа, — Как грязью плеснуло! Мы вас осуждаем!
— Просто осуждаем? — спросил самый маленький Ханжонок с блокнотиком.
— Решительно осуждаем!
— Ага… Решительно… — заскрипел карандашиком тот.
— А еще у вас грязно! — брезгливо сказали Ханжи.
— Но это же… Отработка! Ветошь… Масло… — Мастер попытался загородить собой самую большую кучу хлама. — Рабочая обстановка, вот!
— Нам неприятно на это смотреть! — сказали Ханжи. — Мы категорически вас осуждаем!
— Угу… Категорически… — бубнил над блокнотиком Ханжонок.
— Так может вам и не смотреть? — осторожно поинтересовался Мастер. — Это же вы ко мне пришли, не я к вам…
— Кстати о вас, — сказала скрипучим, как ножовка по металлу, голосом Ханжица, — вы неопрятны. Мне не нравится, как вы выглядите. Борода эта… У вас грязь под ногтями! Почему бы вам не сделать маникюр? Сходить в барбершоп?
— Но… Я же работаю! Как можно работать с чистыми руками?
— Я не знаю. Мне это не волнует. Мне неприятно это видеть. Я вас публично осуждаю.
— …публично… — записал в блокнотик Ханжонок.
— Но я же не заставляю вас на меня смотреть! — смутился Мастер.
— Вы чините машины — они портят воздух и сбивают людей.
— Но…
— Осуждаем!
— Вы курите, это отвратительно! Почему мы должны нюхать ваш смрад?
— Но я же только тут… Вы сами пришли…
— Осуждаем!
— Вы выпиваете! Мы видели рюмку!
— Но кому какое дело…
— Это отвратительно, какой пример вы подаете детям?!! — рефлекторно почесал сизый нос главный Ханжа.
— Каким детям?
— Вот! — он, дыша в сторону, указал на строчащего в блокнот Ханжонка.
— Но это же вы его привели!
— Осуждаем! Осуждаем! Осуждаем! — наперебой закричали Ханжи, не давая Мастеру вставить слово.
И только Ханжица неожиданно сказала: «Уй, бл*дь!». И все замолкли.
— Ну ёб вашу мать, что за х#рня? — она смотрела на пятно отработки на дорогих туфлях. — Это же просто пиzдец какой-то!
Ханжица вытащила из сумочки сигареты и нервно закурила.
— Мы ее осуждаем? — растерянно и тихо спросил Ханжонок, кося глазом в блокнот.
— Ты что, дебил? — злобно рявкнул на него Главный Ханжа, отхлебнув из карманной фляжки. — Пошли отсюда. Тут неподалеку нудистский пляж, надо осудить публичную наготу. Он, правда, за трехметровым забором, но, если влезть на сосну и взять бинокль…
Мастер смотрел им вслед, задумчиво вычищая грязь из-под ногтей отверткой.

Пишут, во дворе дети избили дворника лопатой. Это что же за дворники нынче пошли...

Автор Вячеслав Денисов

В моем детстве дворник был похож на Герасима из рассказа Тургенева, только умел говорить. Говорил он аллюзиями из словаря Плуцера-Сарно и короткие афоризмы презирал. В его речи не просто кто-то куда-то шел. Его напутствия не содержали конкретной цели путешествия и ясно проложенного маршрута. Выбранное им для путешествия лицо двигалось в неизвестность, преодолевая многочисленные эротические препятствия. Любое из этих препятствий гарантировало любовное приключение с летальным исходом. Это была тернистая дорога в один конец. Уан вей тикет.
Мёртвые топи в окрестностях Саурона – прогулка на яхте по сравнению с навигатором, диктором в котором был Герасим.
Как-то раз он увидел, что кто-то плюнул у подъезда. Его могучие руки вырвали из земли автомобильную покрышку. Из покрышки посыпались земля и хризантемы, и через мгновение она была насажена на жильца по самые локти. После этого случая ответственные квартиросъемщики доносили до квартиры не только слюни, но и пар изо рта.
Наш ЖЭУ имел вымпел победителя соцсоревнования. Вымпел был переходящим, но он никуда не переходил. У нашего дома росли самые яркие цветы в районе. Поребрики стояли белоснежными до зимы. Просыпаясь, все видели вычищенные дорожки. Сугробы на газонах имели правильные геометрические формы. Собаки не мочились под деревьями. Одна попробовала и больше не пробовал никто. Метла опустилась на её спину со свистом мины. Грохот от взрыва ходил эхом по микрорайону неделю. Превращение той собаки в двугорбого верблюда заняло секунду, обратный процесс занял неделю. Местные болонки на прогулках советовали приезжим шпицам на спины им не запрыгивать. Мол, Герасим этого не любит.
Поздним вечером мимо нашего дома шел дяденька с портфелем. На его голове была кроличья шапка с опущенными ушами. Он был в очках и курил папиросу. В тени подъезда подозрительно темнела фигура Герасима. И вот, наконец, искры от брошенного окурка рассыпались по асфальту. Через мгновение гражданин понял, что на него опустилась мгла. Словно влетел в трубу. Все звуки теперь доносились глухо и протяжно.
- Ни одна жива скотина не моги гадить под себя… - донеслось до него из ада.
- В чем дело, товарищ? – поинтересовался гражданин.
- Потому как гадит под себя только… - и дальше речь Герасима запестрела силлогизмами, искусно выстроенными в фалехов гендекасиллаб.
- Товарищ, вы отдаете себе отчет!..
Стальная лопата завода металлических изделий имени Карла Либкнехта вспорола морозный воздух параболой и опустилась на эмалированное ведро, находящееся на голове гражданина. Из окон второго подъезда вылетели стекла. Парализованный дядя Миша из тридцать шестой встал с кровати и налил себе кефиру.
Это уже потом я увидел, как Гаврило Олексич отоварил тевтонского рыцаря на льду Чудского озера. Обстоятельства и инструментарий были схожи, поэтому мне уже не было страшно. Даже под музыку Прокофьева – не было страшно. А тогда меня охватил животный ужас. Даже с расстояния этот грохот пронзил меня с головы до пят. Резонанс от удара шевелил мои пальцы до утра.
Не выпуская портфеля, гражданин опустился на землю. Ему было хорошо. Герасим взвалил его на плечо и куда-то понес. Первая мысль, которая меня посетила – есть. Но нет.
Я гражданина потом видел. Нормальный мужик оказался. На конечной остановке песни на немецком поет. Подходишь к нему, спрашиваешь: «Скажите, а шестнадцатый давно отходил?». Он мгновение смотрит на тебя, и тут же: «О, Розамунда, шенк мир дан херц унд дан я!». Люди говорят, в НИИ работал, большие надежды подавал. А вот нашел себя. Талантливый человек талантлив во всем.