Джесси Джеймс | Фантастика

— Мы просто приедем на выходные, — сказала свекровь по телефону таким тоном, будто делала одолжение. — Давно не видели вас с Антоном, да и нам с Валерием нужно развеяться. — Конечно, Нина Павловна, — я сжала телефон до дрожи, но голос сохранял приторную мягкость. — Мы будем рады. Я оглядела нашу квартиру глазами свекрови. Видела пятнышко на обоях у двери, неровно лежащий плед на диване, прошлогодние занавески. Всё, что казалось уютным, под её взглядом превращалось в неряшливость. Но я уже научилась справляться с этими визитами. Два дня — не вечность. Выдержу. В пятницу я надраивала квартиру с остервенением, будто готовилась не к приезду родственников, а к проверке. Антон вернулся с работы и молча присоединился, расставляя книги на полках по алфавиту — маленькая причуда, которая всегда вызывала у меня улыбку. Моего мужа можно было узнать по этой педантичности в мелочах и абсолютной беспомощности в серьёзных решениях. — Ты в порядке? — спросил он, когда я слишком сильно хлопнула дверцей

— Ты всегда будешь никем, Андрей. Пустое место. Я вышла за тебя замуж по глупости, — Марина отпила шампанское, не отрывая ледяного взгляда от мужа. Её слова больше не резали, как раньше. Они проходили сквозь него, будто через призрак, который давно потерял способность чувствовать боль. Десять лет, подумал Андрей. Десять лет ежедневных унижений. Ресторан «Аврора» сиял хрусталём и позолотой. Марина выбрала столик у окна — чтобы все видели, какая она успешная и с каким ничтожеством делит жизнь. Корпоратив её компании был в самом разгаре. Коллеги подходили поздороваться, их улыбки таяли при виде Андрея. Они знали. Все знали. — Милый, — её голос сочился ядом, когда официант принёс счёт, — ты же оплатишь? Или твоей зарплаты снова не хватает даже на приличный ужин? Андрей молча достал карточку. Рука предательски дрожала, но он сдержался. Последние его деньги — весь месячный бюджет — уходили на этот вечер, которого он не хотел. — Знаешь, — продолжила Марина громче, чтобы слышали сидящие рядом,

— Ты никто без меня, Анна. Никто и никогда. Запомни это, — Игорь швырнул последнюю рубашку в чемодан и резко дёрнул молнию. В полумраке квартиры его слова прозвучали как приговор. Анна стояла в дверном проёме, сжимая кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. Она молчала. Не из страха, нет. Из какого-то странного оцепенения, словно наблюдала за крушением поезда — страшно, но глаз не оторвать. — Что, нечего сказать? — Игорь выпрямился, окинув её презрительным взглядом. — Десять лет я тебя тащил. Десять лет ты пряталась за моей спиной. А сейчас что? Думаешь, справишься? Анна подняла взгляд. В её глазах не было слёз — только тусклый отблеск настольной лампы и что-то ещё, новое. Что-то, чего Игорь никогда раньше не видел. — Уже справляюсь, — тихо сказала она. Он рассмеялся. Это был тот самоуверенный смех, который когда-то казался ей таким привлекательным. Теперь в нём слышалась только фальшь. — Посмотрим, — он закинул сумку на плечо. — Месяц. Даю тебе месяц, и ты приползёшь обратно.

— Знаешь, мне всегда было интересно, как ощущается чужая слюна на собственной коже. Теперь я знаю — она жжёт, словно капля серной кислоты, разъедая не столько лицо, сколько последние нити моего терпения. Звук, с которым плевок Людмилы Сергеевны приземлился на мою щёку, растворился в праздничном гомоне, но для меня прогремел раскатом грома, возвестившим о конце двухлетней эпохи моего добровольного рабства. Я ощутила влажное прикосновение, медленно стекающее к подбородку, — и что-то во мне оборвалось с почти слышимым звоном. В дом свекрови я вошла с трепетом молодой невестки, прижимая к груди коробку с тортом. Людмила Сергеевна едва глянула на упаковку и процедила сквозь идеально накрашенные губы: «Мой Серёженька привык к домашней выпечке, а не к этим магазинным химикатам». Я стояла, чувствуя, как краска стыда заливает лицо, и не знала, что свекровь в жизни не испекла ни единого пирога. День за днём её яд просачивался в мою душу. «Анечка у нас, конечно, старается, но такому, как сервиров

— Ты же понимаешь, милая, что настоящая семья требует полной отдачи? — Валентина Сергеевна постукивала наманикюренным пальцем по ободку чашки с остывающим эспрессо. — А мой диплом с отличием и пять лет опыта в архитектуре — это так, баловство? — Настя старалась, чтобы голос звучал ровно, хотя внутри всё дрожало от подступающей ярости. Свет падал сквозь витражные окна гостиной, расцвечивая столешницу из итальянского мрамора всеми оттенками осени. Этот дом, как и всё в нём, был воплощением власти свекрови — каждая деталь кричала о богатстве и контроле. Даже сейчас, в десять утра, Валентина Сергеевна выглядела безупречно: жемчужная нить на шее, костюм оттенка спелой сливы, ни одного седого волоса в идеальной укладке. Андрей сидел рядом, изучая узор на скатерти так, будто там были зашифрованы тайны мироздания. Его пальцы едва заметно подрагивали, комкая салфетку — старая привычка, выдающая волнение. — Дорогая моя, — голос свекрови сочился мёдом, но в глазах плескался лёд, — давай говорить

- Какие необычные у нее глаза, ты заметил? Словно колодцы времени, в которых отражается нечто большее, чем просто детская душа. - Александра, прекрати. Она просто ребенок. Все дети в детских домах смотрят так — с надеждой, смешанной с горьким предчувствием очередного разочарования. Я молча наблюдала, как муж возится с замком. Мы только что привезли домой Лили — нашу дочь. Слово "дочь" перекатывалось во рту, как экзотическая ягода с неизведанным вкусом. За окном падал мокрый октябрьский снег — первый в истории нашей новорожденной семьи. Восемь лет, говорили документы. Но ее глаза... они казались такими мудрыми. Дорога к этому мгновению была вымощена бесконечными разочарованиями. Пять лет бесплодных попыток, четыре изнуряющих процедуры ЭКО, попытки родить своих и океан боли. Помню, как лежала, свернувшись эмбрионом, на ледяном кафеле ванной после очередного отрицательного теста. Боль казалась физической — будто невидимый акушер вырывал из меня не рожденное, но уже любимое дитя. Решение о

- Давай, подписывай, не надо читать. - Конечно, ведь я тебе доверяю, дорогой. Утро начиналось, как сотни других до него. Солнечные лучи пробивались сквозь шторы, рисуя золотые полосы на деревянном полу нашей маленькой кухни. Запах свежесваренного кофе витал в воздухе, смешиваясь с ароматом подгоревших тостов — Кирилл всегда отвлекался, когда пытался меня удивить. — Ты моя опора, — шепнул он, прижавшись ко мне, и я расплылась в улыбке, ощущая тепло, которое, казалось, могло растопить даже февральский лёд. Я и подумать не могла, что это был последний раз, когда в его голосе ещё жила настоящая искренность. Прошло несколько недель, и что-то изменилось. Не сразу, не резко — как будто тень медленно наползала на солнечный день. Кирилл стал уходить раньше, возвращаться позже. Его пальцы всё чаще танцевали по экрану телефона, а глаза избегали моих. "Работа," — бросал он коротко, если я спрашивала, и я кивала, проглатывая комок сомнений. Ведь он всегда был таким — трудоголиком, мечтателем, кот

— Ты думаешь, я не знала? Всё это время я видела тебя насквозь, Дима. — О чём ты говоришь, милая? — его улыбка, такая привычная, такая фальшивая, застыла на лице. Алиса смотрела в окно на падающий снег. Дмитрий ещё не вернулся домой, и это был её единственный шанс. Пальцы дрожали, когда она перебирала документы в его кабинете. Этот человек, с которым она прожила пять лет, оказался чудовищем. Не просто обманщиком — хищником, пожирающим чужие жизни. «Одна подпись, и вы станете миллионером». Эту фразу Дмитрий произносил десятки раз. Она слышала её, когда он разговаривал по телефону, видела, как его глаза загорались особым блеском. Шесть месяцев назад она случайно увидела таблицу, где напротив имён стояли суммы и даты, а в последней колонке — короткие пометки: «обработан», «завершён», «ликвидирован». Тогда что-то надломилось внутри. Но переломный момент наступил позже. Лето заканчивалось, когда Сергей Васильев шагнул с двенадцатого. На похоронах Алиса стояла позади всех, наблюдая за вдовой

— Ты не имеешь права решать за меня, — голос Анны дрожал, но в нём слышалась уверенность. — Это моя жизнь, Серёж. Моя. — Значит, мне в ней нет места, — он схватил куртку с вешалки. — Подумай хорошенько, что для тебя важнее. Хлопнула входная дверь. Анна медленно опустилась на банкетку в прихожей, не в силах сразу осознать, что произошло. Ещё утром она предвкушала вечер: придёт домой, расскажет Сергею о повышении, они откроют вино, которое берегли для особого случая. А сейчас она сидела одна, оглушённая разговором, перечеркнувшим три года брака. Шаги Сергея давно стихли в подъезде, но она всё сидела, вспоминая каждое слово. Когда она вернулась с работы, он уже был дома. Накрытый стол, два прибора, бутылка вина — не то, красное, из Италии, а обычное, из супермаркета. И его лицо — застывшее, с поджатыми губами. — Как день? — спросила она, целуя его в щёку. Он не ответил на поцелуй. — Нам нужно поговорить. Что-то в его тоне заставило её напрячься. — Что случилось? — Я больше так не могу, —

— Ты не оставляешь мне другого пути, — его голос звучал так обыденно, будто речь шла о выборе ресторана на ужин. — Я просто хочу, чтобы мы были счастливы. Анна проснулась от собственного крика. Сердце колотилось как сумасшедшее, простыня под спиной взмокла. Третий кошмар за неделю. Она повернула голову — Игорь спал, отвернувшись к стене. Даже во сне между ними оставалась невидимая преграда. С тех пор, как он начал задерживаться на работе, их жизнь медленно трансформировалась. Анна замечала мелочи: изменившийся пароль на телефоне, внезапные звонки, во время которых он выходил на балкон, новый парфюм. Классический набор из фильмов про предательство, который она всегда считала банальным клише. Но когда этот набор проникает в твою жизнь — перестаешь иронизировать. Анна осторожно встала с кровати, стараясь не разбудить мужа. На цыпочках прошла на кухню и включила чайник. Три часа ночи — самое время для честного разговора с собой. Сколько можно игнорировать очевидное? Сколько можно притворя