Питомец и его мир

Когда я впервые увидела его, он копался в мусорном баке у нашего старого подъезда. Серенький, тощий, не слишком доверчивый. Я замедлила шаг, пригляделась. Он посмотрел на меня мимоходом и снова уткнулся в мешок: видимо, голод был сильнее любопытства. — Эй, дружок, — тихо сказала я. Он даже ухом не повёл. Никакой реакции. Я вздохнула и пошла дальше, к себе домой. На следующий день я нарочно вышла пораньше — взяла старый контейнер, положила туда кашу с мясными обрезками. На улице было свежо, утро, народ спешил на работу. Пёс снова был там же: рыскал возле бака. Когда я приблизилась и поставила перед ним контейнер, он замер на секунду, потом осторожно подошёл. — Ешь, — прошептала я. Он принюхался, сделал пару шагов назад, огляделся. Видимо, не привык к такой щедрости. И только когда я отошла на пару метров, он начал жадно лакать кашу. Я стояла в стороне, стараясь не делать резких движений. Люди проходили мимо, бросали удивлённые взгляды, кто-то качал головой. «Может, опасный», — шепнул кт

Когда мне было девять, я жила в маленьком посёлке на окраине города. Дом у нас был скромный, с покосившимся штакетником и садом в котором росла всего пара яблонь. Летом я часто бегала по двору босиком, таскала виноград из старой беседки и гоняла на велосипеде по пыльной дороге. А ещё — кормила бездомного пса. Мы все его видели. Он был большой, лохматый, с умными глазами. Но никто, кажется, не знал, как его зовут. Я звала его просто: «Рыжий». И почему-то была уверена, что он понимает. — Опять со своей собакой? — спрашивала мама, когда я тянула со стола кусок хлеба или обеденные обрезки мяса. Я только кивала и убегала на улицу, где меня уже ждал этот бездомный, но такой родной пёс. Он подходил не сразу. Сначала смотрел издалека, втягивал носом воздух. Потом осторожно приближался, тихо поднимал уши и, наконец, принимал угощение. Я садилась на землю, а он ел и при этом поглядывал — не отнимут ли? Не прогонят ли? Но никто не прогонял. Иногда я гладила его по грязной шерсти, и он отвечал бла

Он никогда не старел. Понимаете? Никогда. — Мама, смотри, Макс опять носится, как щенок! А мне уже сорок, представляете? Сорок. Я в детстве и не думала, что собака может жить так долго. Сколько себя помню — Макс всегда был со мной. Лохматый, тёплый, надёжный. Когда мне было шесть, дядя протянул мне пушистый комочек: — Держи, это твой новый друг. — Ой, какой хорошенький! — воскликнула я. — Как назовём? — Выбирай сама. Я подумала секунду и сказала: — Макс! Так и пошло. Дом у нас был скромный, панельная пятиэтажка, в которой мама с папой работали по сменам. Папа вечно ездил в командировки, мама сутками пропадала в офисе. Я часто сидела одна, делала уроки. Но Макс — он никогда не оставлял меня. Сядет рядом, положит морду на колени и смотрит: «Ну что, справляешься там со своей математикой?» — Макс, видишь, я устала… Я говорила вслух, будто он понимал. А может, и правда понимал. Мама шутила: — Разговариваешь, как с человеком. Когда мне исполнилось десять, Макс выглядел… да всё так же. Бегал,

Я вздрогнула от резкого лая, который раздался буквально у самой двери. Не успела открыть замок, как пёс прижал уши, встал на прямых лапах и громко рычал, глядя на щель. Я приоткрыла дверь — там стоял сосед Костик с квитанцией за воду. — Вер, ты чего? — покосился он на грозно оскаленного Тумана. — Твой пёс меня съесть хочет? — Нет, нет, Кость, извини, — зашептала я, — он у меня немного… осторожный. Давай я быстро распишусь. Но Туман не давал нам и на метр приблизиться друг к другу. Он словно решал: «Не впущу». Шерсть у него вздыбилась, глаза сверкали. Сосед замер на пороге: — Ладно… Я, наверное, завтра загляну или в почтовый ящик кину, — пробормотал он и поспешно отошёл. Дверь захлопнулась. Туман ещё минуту стоял, не сводя взгляд с замка. Я же прислонилась к стене и тяжело выдохнула. Как будто пережила маленькую бурю. Внутри закрутился знакомый ком: досада, стыд и тревога. Не первый раз у нас такая сцена. Пёс и на почтальона рычал, и на мою двоюродную сестру Гальку. Но сегодня я особенн

Я работаю в небольшой районной больнице уже много лет. Наш корпус старенький, коридоры узкие, стены местами обшарпанные — но здесь удивительно тёплая атмосфера. Люди у нас особенные — почти как семья. Пациенты знают медсестёр по именам, здороваются с нами, будто мы соседи, а не просто персонал. И всё здесь течёт неспешно, без суеты, по-человечески. Однажды к нам привезли пожилую женщину — Надежду Степановну. Худенькая, невысокая, с поджатыми губами и взглядом, в котором сразу чувствовалась стойкость. Она почти не жаловалась, держалась тихо. Ей было под восемьдесят, и у неё обнаружили серьёзную проблему с сердцем. Назначили постельный режим, постоянный контроль. Врачи качали головой — состояние тяжёлое. Но у нас всякое бывало: и самых безнадёжных вытаскивали, и тех, кого уже все списали, ставили на ноги. Я запомнила её не только из-за спокойного характера. Запомнила — потому что уже на следующий день у входа в больницу появился пёс. Большой, чёрно-подпалый, с ясными глазами и широкими л

Я проснулась ночью от странного цоканья по паркету. Сначала подумала, что мне это снится. Но нет. Было явное: «цок-цок», потом жалобное попискивание. Я глянула на цифровые часы на тумбочке — три ночи. — Боня, ты чего? — тихо окликнула я. Ответом стало ещё одно тихое «вии», будто кто-то в коридоре искал, к кому бы прижаться. Я накинула халат. Услышала, как муж тревожно шевельнулся: — Опять щенок не спит? — Пойду посмотрю. В коридоре горел маленький ночник. Его света хватило, чтобы разглядеть тёмный комочек, пригнувший уши. Боня заметила меня и заплясала на месте, словно говоря: «Привет, давай обниматься!» Но вдруг она жалобно всхлипнула и начала скрести лапкой детские рисунки, которые сын разложил перед сном. Я наклонилась и увидела на верхнем листочке знакомую картинку: крошечная собачка с пушистыми ушками, стоящая рядом с домиком. У меня сжалось сердце. Именно таким Мартин изобразил йоркширского терьера, который несколько месяцев подряд ему снился. Тот рисунок… с которого всё началось

ЧАСТЬ 1 ЧАСТЬ 2 На четвёртое утро я не ждала. Я просто встала — и сразу пошла собираться. На мне был тёплый свитер, старый, растянутый, тот самый, в котором я когда-то варила варенье на даче. Поверх — пальто, давно не надетое, с пуговицей, пришитой нитками другого цвета. На голову — шапка, которую я терпеть не могла, но она была тёплая. Ботинки тёрли, но других не было. В сумку я положила: миску, варёную курицу, кусочек хлеба, немного сухого корма — и салфетки. Не знаю зачем, но взяла. Я шла медленно. Почти неслышно. Словно боялась спугнуть мысль. Не зная, куда именно. Просто — по направлению. По памяти. По ощущениям, которые сами вели меня. Прошла мимо школы. Когда-то он сидел у калитки — помню, девочка с рюкзаком остановилась, погладила его, и он даже не сдвинулся. Потом — мимо пятого подъезда. Там он однажды унюхал булку у ребёнка, но так и не подошёл, просто смотрел. А дальше — сквер. Пустой, с качелями, занесёнными снегом. Один голубь, одинокая лавка. Не он. Я спрашивала. Осторожн

ЧАСТЬ 1 На следующее утро я проснулась раньше обычного. Будильника не было. Просто так — сама. Словно внутри что-то дёрнуло. Я даже не успела полностью открыть глаза, как уже подумала: «А вдруг он уже там?» Движения были автоматическими — тапки, халат, кухня. Вода в чайнике ещё только начинала шуметь, когда я уже отдёрнула штору. Пусто. Газон белый, ровный. Только тонкие линии от кошачьих лап. Ни следа. Ни тени. Ни рыжего пятна под деревом. Я прищурилась — может, просто не вижу? Может, спрятался за кустом? Или залёг под лавкой, как бывало в мороз? Но нет. Он не пришёл. Я постояла у окна пару минут, прислушиваясь к себе. Было глухо. Тихо. Как будто вырезали кусок утра и вставили пустоту. Потом всё же включила чайник, вытащила из холодильника остатки каши, отрезала ломтик мяса. Положила в миску — аккуратно, как обычно. Без специй, без соли. С кусочком варёного яйца, которое он особенно любил — я заметила, что на него он смотрит чуть дольше, чем на остальное. Поставила на подоконник. Откр

Просто однажды утром, выглянув в окно, увидела — сидит. На газоне, у самого подъезда, почти в снегу. Пёс. Не щенок уже, но и не старик. Рыжевато-серый, весь какой-то взъерошенный, с одним ухом, которое висело, как будто его кто-то когда-то дёрнул. Не лаял. Не скулил. Просто сидел и смотрел вверх. Я стояла с кружкой чая, смотрела в ответ и думала: чего он ждёт? Может, кого-то? Может, еду? Обычно под окном у нас только кошки собираются. И голуби. А собак я не помню. Тем более таких — без ошейника, без вида «домашнего». Он не бродил, не бегал. Просто ждал. Я вытащила кусочек хлеба из холодильника, вышла на балкон и бросила вниз. Он подождал пару секунд, потом подошёл и съел. Без суеты. Без благодарности, но и без страха. Просто — съел. И ушёл. На следующий день он снова был там. Сидел чуть в стороне, в тени дерева. Я вышла с утра, а он уже смотрел. Не подходил, не махал хвостом. Просто смотрел. Как будто мы с ним договорились — ты кормишь, я прихожу. Я кинула варёную картошку. Он опять съ

Когда Нина увидела его в первый раз, она стояла на перроне с рюкзаком за спиной. Электричка опаздывала. Люди вокруг нервничали, переговаривались. А он сидел у самого края платформы, дрожа всем телом. Не щенок — взрослый пёс, измученный и словно потерянный. Грязный бок, царапины на лапах, ухо порвано. И взгляд, будто спрашивал: «Ну почему меня бросили?» Нина не смогла пройти мимо. Она присела на корточки: — Эй, дружок… Ты чей? Пёс посмотрел на неё с такой обречённостью, что у Нины сжалось сердце. В толпе кто-то громко вздохнул: — Да оставьте вы его, таких тут много шляется. Нина нахмурилась. Ей вдруг стало стыдно за общую спешку и безразличие. Пёс в ответ не шевельнулся, лишь тихо выдохнул, словно сил у него больше не оставалось. Тут подошёл рабочий станции, мужчина в оранжевой жилетке: — Знаете, откуда он? — Нет… — Говорят, семья уехала, а пёс побежал за ними по путям. Его еле сняли. Мог погибнуть под колёсами. У Нины внутри что-то оборвалось: — И они… не вернулись? Рабочий пожал плеча