Вероника Петровна

— Тебе не кажется, что твоя свадьба — это чересчур? Столько гостей, столько шума... Зачем выставлять на показ то, что должно быть личным? — Лена поставила чашку на стол, обводя взглядом накрытый сестрой праздничный ужин. — Не начинай, пожалуйста. — Анна поправила вазу с цветами. — Мы с Димой просто хотим разделить радость с близкими. И ты, между прочим, тоже приглашена. — О, благодарю покорно, — Лена усмехнулась. — Просто мне всегда казалось, что в нашей семье подобные показушные мероприятия не приняты. Мама с папой жили скромно, и ничего — тридцать лет вместе. Анна повернулась к окну, сжимая в руке кухонное полотенце. — А я, значит, теперь не такая. Показушница. — Я этого не говорила. — Нет, именно это ты и сказала! — Анна резко развернулась. — Почему тебе так сложно просто порадоваться за меня? Я выхожу замуж, Лена. За человека, которого люблю. Неужели даже в этот момент нельзя без твоих колкостей? Лена отодвинула тарелку и встала. — Хорошо. Поздравляю. Счастья, любви и, конечно, пр

— Если ты ещё раз притащишь в дом толпу своих подруг, я просто соберу вещи и уеду! Хватит! — Григорий с грохотом поставил чашку на стол, чай выплеснулся на скатерть. — Ой, испугал! — Тамара Петровна демонстративно закатила глаза. — Нашёл чем пугать. Поживи один, может научишься ценить, что у тебя вообще жена есть. А то только и умеешь, что дома сычом сидеть! — Я устал от этого цирка, Тамара. — Григорий вытер лужицу чая салфеткой. — Каждые выходные — новое представление. То посиделки с подругами, то внуки на три дня, то ты концерт самодеятельности устраиваешь. Мне шестьдесят два года! Я хочу покоя. — Вот как раз покоя и хватит тебе на том свете, — фыркнула Тамара, нарезая пирог. — А я жить хочу, понимаешь? Жить! А не плесневеть в четырёх стенах. Григорий тяжело вздохнул и отодвинул чашку. — Тебе всегда зрители нужны, да? Как же ты без них? Всё горазда по сцене скакать, а со мной поговорить — это же скукота смертная. — Грёш, кто из нас вообще разговаривать пытается? — Тамара всплеснула

— Мам, ну ты же всё равно не работаешь. С Машей посидишь, да? Я хоть спокойно поработаю... на пляже, — Инна вытянулась на лежаке, запихнула в рот трубочку от латте и, не глядя, ткнула пальцем в сторону бабушки, у которой на руках болтался плавательный круг, подмышкой пляжные полотенца, а на плече — Маша, семилетняя энергия в теле ребёнка. — Ага. Я же бабушка. У меня в паспорте так и написано — «многофункциональное устройство: няня, повар, прачка». Инн, ты бы хоть притворилась, что я сюда отдыхать приехала, — проворчала Галина и сдёрнула со щеки кусок жвачки, который коварно приклеила ей внучка. Инна закатила глаза, не отрываясь от телефона: — Ну началось… Мама, у всех сейчас так. Что ты как на митинге? — Может, потому что я, прости, тридцать лет как после митинга? На кухне, в аптеке, с вами под мышкой, с кастрюлями. А теперь вот — в Алуште. С полотенцем и клубничками. — Тебе не идёт сарказм, мам. — А тебе не идёт быть матерью, если тебе без бабушки ни пописать, ни поплавать, — Галина

— Я к вам на недельку только! Дети устали в городе, им свежий воздух нужен, — Павел хлопнул дверцей машины и потянулся к багажнику. Наталья стояла на крыльце, сжимая в руках тряпку для уборки. В горле застрял ком. Она мысленно перебрала возможные ответы, но промолчала, глядя, как невестка Света руководит разгрузкой чемоданов. — Стелю вам в большой комнате, — сказала наконец Наталья, проглотив комментарий про «предупреждать заранее». — Да ладно, разберёмся! — отмахнулась Светлана, пытаясь одновременно достать сумки и удержать младшего, который норовил убежать к грядкам. Павел, как обычно, суетился больше всех, но толку от него не было никакого. — Теть Наташ, мы соскучились! — крикнул старший племянник, проносясь мимо с пакетом чипсов. — Мы ненадолго, правда, — виновато улыбнулся брат, хотя всем своим видом уже показывал, что торопится обратно. — У меня срочный проект, я бы их не привёз, но Светка в декрете с ума сходит, а тут свежий воздух, тишина... — Какая тишина? — пробормотала Ната

— Сколько раз тебе повторять: это моя кухня, и я тут всё решаю! — Антон достал с верхней полки кухонные весы и поставил их рядом с тарелкой жены. Ирина подняла глаза от кружки с чаем. Пар поднимался тонкой струйкой и таял в воздухе. Она молча смотрела на весы, стоящие рядом с её тарелкой, наполненной творогом и медом. — Что? — Антон развел руками. — Молчишь? А я по-твоему должен молчать, когда тебя разнесло как на дрожжах? Она отодвинула тарелку. — Не буду я взвешиваться, — тихо сказала Ирина, отодвигая творог. — Да ты на своё пальто хоть посмотри — баулом стало! — он уселся напротив, демонстративно отхлёбывая чёрный кофе без сахара. — Ты в зеркало давно заглядывала? Или... боишься? Ирина промолчала. За восемнадцать лет брака она научилась глотать обиды. Эти весы — просто очередной камень, брошенный в её душу. — Антошенька, я же худела в прошлом году, — наконец произнесла она, собирая остатки спокойствия. — Ты же сам просил пироги да котлеты. Борщ наваристый. Голубцы. А теперь... — А

– Он на серьги твои как смотрит… как волк на курицу. – Ба, ну ты скажешь тоже! – Вера прыснула от смеха, уткнулась в чашку с чаем. – Игорь нормальный. Просто золото любит, это у него с работы — он в салоне работал, всё про украшения знает. – Про цену – да, про ценность – нет, – хмыкнула Галина Васильевна, откинулась на подушку. – Он тебе не жених, а оценщик. – Ба… – А ты не бакай. Я что — на старости умом тронулась? Я тебя глупую растила, что ли? – Да ну хватит! Ты ж сама говорила: «Главное — человек хороший». Вот он и хороший. Весёлый, заботливый, цветы дарит. И к тебе захотел приехать. – Чтоб сразу примерить бабушкин сундук, – съязвила она. – Что за ерунда, – Вера отложила ложечку, в голосе дрогнул металл. – Ты его даже не знаешь. Приехал один раз, и сразу ярлык. У тебя к каждому претензии. – К тому — вечно с машиной бегает, у того – ногти как у пианиста, третий – «шмыгает», как ты сказала… – Потому что все не то! А этот – серьги мои глядел, будто уже в ломбарде стоит. Я таких на ба

— Нина Васильевна, где вы опять запропастились? Борщ уже на плите кипит, а вы, как всегда, где-то прохлаждаетесь! — голос Веры Михайловны звучал по-хозяйски уверенно. Нина остановилась в дверях собственной кухни, сжимая в руке пакет с укропом. Пакет шуршал от слишком сильной хватки. — Вера, я же просила не командовать в моём доме. Ты здесь гостья. — Гостья? — Вера Михайловна громко фыркнула, помешивая борщ половником, который Нина купила ещё двадцать лет назад на распродаже. — Андрюшка утром сам сказал: «Тётя Вера, вы как член семьи». Вот я и помогаю по-родственному. — Но это мой борщ... — И что? Невестка ваша с работы придёт уставшая, сын голодный будет. А я что — плохого хочу? Помогаю просто! — Вера повернулась к плите. — Укроп давайте, только сначала помойте. Вы ведь неправильно его моете, комочками. Надо каждую веточку... Нина положила пакет на стол и молча вышла из кухни. В горле стоял комок. Третья неделя, как подруга детства поселилась у них. «Ненадолго, пока с квартирой вопро

— Ты что, на других теперь глаз положила? — Анатолий встал в дверном проёме кухни, загораживая свет из коридора. Светлана оторвалась от нарезки овощей и недоуменно взглянула на мужа. — Толя, ты о чём вообще? — Два часа на этой твоей йоге! С этим... как его... мастером! Два часа! — он подошёл к плите и открыл крышку кастрюли, принюхался. — А дома даже борща нет. Капуста какая-то... Ты раньше нормальную еду готовила. — Инструктор, Толя. Просто инструктор, — Светлана продолжила шинковать морковь, стараясь не показывать раздражения. — И кстати, я предупреждала, что буду поздно. Могу разогреть вчерашнюю запеканку. — Вот именно! Пре-ду-преж-да-ла! — Анатолий ткнул пальцем в воздух, словно ставя точку в невидимом приговоре. — Раньше ты спрашивала, можно ли тебе куда-то пойти. А теперь — предупреждаю! Как барыня! Светлана отложила нож и вытерла руки о кухонное полотенце. — Мне шестой десяток, Толя. Я что, должна разрешения спрашивать сходить на йогу? Врач сказал — спина не восстановится, если

— Ты себя в зеркало видела? На кого похожа? Городская, называется! — Анна Петровна поставила чугунок на плиту с таким грохотом, что занавески на окнах вздрогнули. — А что мне, по-вашему, надеть для работы в огороде? Вечернее платье? — Катя отложила нож, которым чистила картошку, и выпрямилась. — У нас тут, милая моя, так не разговаривают со старшими. Тоже мне, принцесса выискалась, — свекровь поджала губы и демонстративно отвернулась к окну. — Пятый месяц живёшь, а толку никакого. За окном разливалось июльское солнце. Деревенский дом Петровых утопал в зелени, а воздух пропитался запахом укропа и влажной земли после утреннего дождя. Катя глубоко вдохнула, досчитала до пяти и снова взялась за нож. — Анна Петровна, я стараюсь. Честно. — Стараешься? — свекровь фыркнула. — А чего ж тогда Васька твой в дырявой рубахе ходит? Машка-то, Клавдина сноха, уже троих родила и мужика своего в порядок держит. А ты? Катя сжала нож крепче. Год назад она и представить не могла, что окажется в деревне. Г

— Коля, ты опять со своим телевизором! Хоть бы на минуту оторвался. Я тут как домработница — то постирай, то приготовь, а с кем словом перемолвиться? Люба поставила тарелку супа на стол перед мужем. Николай даже не повернул головы, уставившись в телевизор, где шёл какой-то бесконечный сериал. — Коля! — она щёлкнула пальцами перед его лицом. — Ты меня слышишь вообще? Муж перевёл взгляд на жену, но взгляд был какой-то странный, полуотсутствующий. — Тебе нельзя так нервничать, милая. Ты потом спать не будешь, — произнёс он таким тоном, словно говорил не он, а персонаж из сериала. — Что? Какая милая? — Люба застыла с полотенцем в руках. — Ты меня милой последний раз называл, когда в восьмидесятых делал предложение. Она махнула рукой и пошла на кухню. Тарелки загремели в раковине громче, чем обычно. — Наш сын уехал далеко и не звонит, я понимаю твою боль, — снова донеслось из комнаты голосом Коли, но каким-то чужим, словно он играл в театре. Люба вернулась в комнату, держа в руках недомыту