Рассеянный хореограф

– Арестовал кого что ль, Михалыч? Скрипучая телега Смирнова остановилась, Венька с интересом ждал ответа, а Михалыч не встал, наоборот, хлестнул свою лошадёнку. Намек он понял. Не может никак деревня простить ему колчаковское прошлое. Говорили, что зверствовал он тогда. До тридцать восьмого года просидел, а когда вернулся, зажил не хуже прочих. И войну отвоевал, правда, говорят, в тыловых частях, но вернулся с медалью. – А это как посмотреть, – ответил Михалыч на ходу, –Може арестовал, а може и спас. Ты там Кузмичу скажи – зайду опосля в правление. Венька Смирнов посмотрел вслед качающейся на замёрзших ухабах телеге Виноградова. Михалыч вез бабу и ребятянка – девочку. Баба, хоть голова ее и замотана в тряпьё, но по всему видать – красивая. На девчонке – короткое пальтишко, красный тонкий платок с кистями и ободранные сапожки. Городские, но нищие... – Э-эх, – дёрнул Вениамин вожжи. И подумал, что скорей всего это с эшелона. На их станции сгружали амнистированных. Далее они должны были д

Швырнув телефон, Юлька трясущимися руками схватила сигарету и принялась щёлкать зажигалкой. И только энергично выпустив дым, более-менее успокоилась. Надо встречать гостью... И не покуришь спокойно теперь. Петька сказал, что едет его мама. Прибывает в субботу поездом, и останется у них на целый день с ночёвкой. Тут, под Воронежем, жила у Евгении Алексеевны сестра, далее она следовала к ней. Двушка, которая досталась Юле по наследству от бабушки, с маленькой кухней и проходным залом, их с Петром вполне себе устраивала. На август был назначен день свадьбы, но, как это бывает нынче часто, жили они вместе уже второй год. Ремонт делать не спешили. Считали, что все у них впереди. Поменяли кое-какую мебель в зале, купили огромный телик – вот и все изменения. Приходили оба поздно, душ, ужин. А потом валялись на разложенном широком диване с тарелками вкусностей, чипсами, фруктами или орешками, смотрели новые фильмы или сидели оба в своих планшетах. Частенько тут же и засыпали. Петр работал

По школьному коридору быстро шагала Ольга Андреевна. Она проскочила учительскую, ни на кого не глянув, зашла в кабинет директора, плотно прикрыла за собой дверь. – Марь Семеновна, Марь Семёновна... Вы одна? Хорошо... Разговор у меня, – она бухнулась на стул. Директор ещё не отложила свои бумаги, а взволнованная завуч уже продолжала: – Вы можете какие-нибудь меры к трудовику принять? Можете? Не знаю, рублем его наказать или выговор. Поговорить, может... Мария Семёновна подняла на нее удивлённые глаза. Она хорошо знала своего завуча, была когда-то Ольга ее ученицей. Привыкла к ее деловой холодности, строгой честности, некой педагогической суровости и спокойствию. Ольга носила черные деловые костюмы, не терпела разгильдяйства и пошлости, была моралисткой и, уже можно сказать, старой девой – Ольге шло к сорока, а замуж она так и не вышла. Марье Семеновне все время казалось, что для умиротворённости Ольге все ж не хватает простого бабьего счастья. Сейчас на лице завуча проглядывалось неве

Двенадцать беременных женщин из резаной марли складывали тампоны. От избытка свободного времени помогали роддому. – Ох, там бабенка в родилке эти тампоны стоя крутит. Зашитая. Говорю ей – "лежать ведь надо", а она: "Не могу. Привычная к делам, так и не лежится." А ведь никто не заставляет, – рассказывала женщина средних лет с перманентными кудряшками. – Да-а. Дома дел невпроворот, а мы тут прохлаждаемся. И все потому, что врачиха у нас такая рехнутая. Другие вон ни на каких учетах не стояли, приехали, да и рожают. Мой там умаялся – девки, хозяйство. А я тута... Сказал, с сыном возвращайся, – крикливая бабенка говорила порывисто, тампон не получался, она со злостью раскручивала его и закручивала опять. С врачами она говорила по-другому – шепотком, подбирая жалостливые и ласковые слова, заискивала. Но как только они выходили из кабинета – ругала почём зря. – А коли девку родишь, выгонит чё ли? – Ох, и не говори. Обереги, Господь. Думаю и правда – выгонит. Он и вторую-то, когда принесла,

– Килограммы, которые я сбрасываю у вас, Леночка, быстро мчатся ко мне домой, и там прячутся в холодильнике. – Павел, Вы не соблюдаете диету? – Лена улыбалась, глядя на мониторы. – Я-то ее соблюдаю, но она приходит ко мне во сне, и я бессилен. Встаю и ем, как в летаргии. – Ох-ох, я подумаю о плане Вашего питания ещё.   Хорошо, когда клиенты вот такие, как этот дородный немолодой представительные мужчина – добродушные и веселые. Приятно работать.  Лена зашла в тренерскую, взяла в руки вторую форму. У нее был перерыв, по спине текла струйка пота – работа тренера в фитнес зале только со стороны выглядит не слишком напряжной.  Надо было сходить в душ. НАЧАЛО ПРЕДЫДУЩАЯ ЧАСТЬ В сумке зазвонил телефон. Она вынула свою Муську с красными лапками, положила ее рядом с сумкой.  Котенок был с ней с детства. Сейчас он уж не вызывал никаких ассоциаций, грусти или радости. Просто – сколько Лена себя помнит, он всегда был с ней. Талисманом она его не считала. Казалось, служил он некой связью с прошлым

Алёнка с Сашкой в потрёпанный огромных не по размеру куртках лихо двигались среди людей в вагоне метро со станции Павелецкой. Сашка орудовал локтями, без стеснения расталкивая пассажиров, пробиваясь через плотную толпу, таща за собой Алёнку. – Тётенька, подайте на пропитание. Мне сестрёнку кормить нечем. Мамка у нас померла. НАЧАЛО РАССКАЗА Жалостливый взгляд больших Алёнкиных глаз творил чудеса. Тётенька, под ворчание пассажиров "Расплодились тут!", "Покоя от этих цыганят нет", "И когда это кончится!", открывала сумку, доставала купюру и совала в руку девочке.  – Осторожно, двери открываются, – звучал вагонный голос. Санька тянул Алёнку наружу – этот поезд обошли, надо перепрыгнуть в другой, а потом опять вернуться в этот, когда поток пассажиров сменится. Маршрут Сашка получал каждое утро, нельзя было повторяться, детей меняли. Алёнка считала это работой. Сначала стеснялась – клянчить деньги было невыносимо стыдно, потому что взрослые часто ругали, кричали и стыдили их. Иногда даже ра

– И чего? И эту мне? Хочешь, чтоб сдохла я? – Ну, Светкиных же ростишь. Так а моя чем хуже? Помогать буду, говорю же, денег буду привозить.  – Знаю я. Уж проходили... За Светкиных я хоть копейку получаю, а от тебя дождешься, как же. – Это от Светки не дождешься, а я обещаю. Сколько хочешь-то? – Я хочу покою, и чтоб вы на меня своих детей не валили! Вот чего хочу. Подумай башкой-то. Сколько мне лет? Разве я управлюсь?  – Ну, где двое, там и третья... А мне чего делать? В детдом ее что ли? Так я права не имею... Отец ведь. – Отец, вот и забирай! Раз отец. А вы всё на мать валите! Во время этого разговора Аленка стояла у порога, обмотанная пуховым платком через подмышки. На нее с любопытством поглядывали из-за дверного косяка девочка и мальчик. Они шептались, толкались, то отбегали, то подбегали к двери вновь.  Поездку Алена как-то и не запомнила. Выехали они ночью, за окнами было темно, уже на вокзале, укутанная тепло, она уснула на сумках. Да и в вагоне отец сразу же уложил ее спать. На

– Побуду, мам, недельку тут, да и приедет Саша за нами. Всё, хватит. Татьяна твоя уехала, и тебе – пора. Курей порежу, выпотрошу, соберёмся... – А Динка? – Заберём и Динку. Куда ее теперь? – А твое-то добро на ком? Кто приглядыват? – Так Маринка, кто ещё? Поживут там у меня покедова. – Ох, жалко Маринку-то... – Чего жалко-то, мам? – Так ведь пьет муженёк-то... Галина вздохнула. Мама опять все перепутала. Зять Гали – Саша вином не увлекался. Сильно пил когда-то зять сестры. Ну, так дочка ее уж давно за другим замужем. Но с головой у старой бабки Анны – непорядок. Она путала имена, порой вообще выпадала из времени, возвращаясь в свои прежние прожитые давно дни. Галя покрикивала порой, убеждая мать в том, что она опять всё перепутала, а в последнее время просто вздыхала и махала рукой. Чего уж... Каждому хочется видеть мать в уме, в доброй памяти, хочется, чтоб, как и прежде, дала совет, пришла в себя... Галя стряхивала порой набежавшие слезы ... Что делать – матери под девяносто. И Г

– Значит не возьмёшь девочку? – Нет. И тебе не советую, Борь. Не знаешь ты, что это такое – грудной ребенок. А я знаю. Троих вырастила, только из пелёнок выползли... – Не оставлю я ее! – он стукнул маленьким граненым стаканом по столу. Боря выпил многовато. И теперь сидел, наклонившись к столу с вытертой клеенкой в доме сестры, крепко сжимая в руке стакан. – Да тихо ты! Дети спят! Вот говорили тебе, говорили! А ты ... "Сирота, значит тещи не будет, благодать!" Вот и дошутился,– шептала Зинаида. – Это-то тут при чем? – А при том. Была б хоть одна бабка. А так... Причина напиться у Бори была. Да и делал он это не часто – второй раз после смерти жены. Первый раз – после похорон. Его Лида умерла при родах. Вернее, после них. Санитарка, получившая шоколадку, застучала стоптанными тапками по лестнице, а вскоре вернулась. – Девочка у тебя, папаша. Большая – три восемьсот. – Девочка? – Борис почему-то расплыться в улыбке. Вроде сына хотел. Все мужики же сыновей хотят. А тут – расплылся, –

Анатолий был крайне удручен. Новогодние декорации улиц Москвы не помогали.  Он ненавидел сутолоку метро. Своя машина у него, естественно, была, но стояла в гараже со спущенными колесами – Москва не баловала автомобилистов. Он предпочитал такси, но предновогодние пробки заставили спуститься сюда. Совсем недавно отменили чиновникам его уровня личных водителей, решили, что они должны быть ближе к народу. И, вроде, никаких особых поводов для расстройства у него не было, но росла внутри общая раздражительность и обида на жизнь. Перед новогодними праздниками навалились бесконечные дела.  После празднования собирались они с женой, тестем и тёщей на отдых, и сейчас, почему-то, подготовка к празднику и к этой поездке легла исключительно на его плечи. Или так ему казалось?  Почему-то у жены все было расписано по делам личным: маникюр, прическа, шоппинг, встреча с подружками, а у него по делам семьи – пристроить собаку, забрать медицинские справки на всех, визы, подготовить дом к отсутствию хозяе