Предыдущая публикация
🍂СМОЖЕШЬ ЛИ ТЫ ПРОСТИТЬ?
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ТРАГИЧЕСКОЙ ОШИБКИ.
Училась в мединституте. Эмбрионы – почти сформировавшиеся детишки – в стеклянных банках, в формалине. Зрелище привычно – учебный материал. Аборт считался самым банальным делом. В студенческой поликлинике гинеколог, установив беременность, первым делом молча выписывал направление, а девушке уже решать, что с ним делать.Родила сына, вышла замуж и уехала с семьёй мужа в Германию. Муж пошёл учиться – иначе ни о какой работе речи не будет. Меня на работу не брали из-за полного незнания языка, даже полы мыть не брали. Сыну восемь месяцев, у него астма и нейродермит. Денег не было совсем. Мы жили на средства свекрови. Свекровь внуку (моему сыну, в моём присутствии): «Вот когда твой папа пойдёт работать и будет приносить домой деньги, тогда у тебя будут игрушки. А пока твой папа сам у матери таскает».
Забеременела снова. Получается – сажать ещё дитя на шею свекрови. По крайней мере, есть такой риск. Как прийти и сказать ей об этом? Может быть, даже она ничего не скажет, по крайней мере, в первый момент, но – КАК? Свекровь (бодро): «Ну и что, я два аборта делала, и всё нормально. Вот и мужа твоего рожать не хотела, еле отец уговорил. И вообще, женщина в жизни всё должна испытать – и роды, и аборт». Мама: «Ты не закончила образование, тебе нужно учить язык, устраиваться в жизни, а потом уже думать о следующих детях. Хватит того, что первого завели неизвестно как». Я: ни малейшей мысли о том, что аборт – это плохо. Конечно, жестоко, нехорошо... но в жизни часто приходится делать жестокие вещи.И стыд, ужасающий стыд – сижу на чужой шее, беспомощная, с больным ребёнком, без языка, в чужой стране.
Второй ребёнок мне, в принципе, нужен, вообще, ребёнок – это счастье, но сейчас я не могу себе это счастье позволить. Я оставила в России любимую собаку, пусть у хороших людей, но всё равно – чувство, что я предала её. Ну а это – что? Плод. Никогда в жизни, ни от кого я не слышала, что аборт – это плохо. Разве что смутное внутреннее чувство подсказывает, что это всё-таки как-то... Это не человек. Не ребёнок. Вот ребёнок – живой, настоящий. А то – заготовка. Не жалеем же мы сперматозоиды... В Бога тогда не верила.Мне было СТЫДНО НЕ СДЕЛАТЬ аборт. Ужасающе стыдно.
«Ты ничтожество!» – кричала мне мать, когда я несколько месяцев вынуждена была жить у неё с первым ребёнком, – «Ты ничему не научилась в жизни, у тебя нет образования, ты никто! А рожать каждая сучка умеет!» Неужели я... такая умная, интеллектуальная, подающая надежды... я оказалась ни на что не способной, даже заработать себе на жизнь (в России хоть с этим у меня не было проблем), и только могу, как самка, производить потомство и вешать его на шею родственникам. Больше всего стыдно перед свекровью. Она, пожилая женщина, вынуждена содержать двух здоровых молодых людей, которые не зарабатывают деньги, повесили ей на шею ребёнка, и вместо того, чтобы приложить все силы к поиску средств существования, собираются рожать второго. Ей-то за что, действительно, эти проблемы?
В Германии аборт просто так не делают. Поехали в католическую консультацию – получить справку. Милая, хорошая женщина: «О да, конечно, я вас понимаю... да, у вас действительно очень тяжёлая ситуация... да, вы правы». Ни слова о том, что речь идёт о жизни и смерти человека. Без малейшего возражения дала справку на аборт. С этого момента – всё усиливающееся ощущение близкой смерти. Рационально не объяснимое. Я медик, и прекрасно знаю, какие могут быть осложнения при так называемом «микроаборте» (название, призванное скрыть суть происходящего... это как бы не убийство, а чуть-чуть убийство, мини-убийство). Без наркоза, боль незначительна. Ну, конечно, что-то может остаться, но – смерть? Разумом я знаю, что этого случиться не может. Я не умру. Я буду жить дальше. И всё же – странная, непонятно откуда взявшаяся убеждённость, что я умираю. Не ребёнок – я не думала о нём, как о ребёнке, это заготовка, плод. Я умираю. Это солнечное холодное утро – последнее утро моей жизни.
Пока муж вёз меня на маминой машине в другой город – я молчала, не проронив ни слова. Страх смерти был не таким уж сильным. Не страх – холодная, спокойная уверенность, что мне предстоит умереть. Я смирилась с этим. Страх возник в смотровом кабинете, потом, когда я, лежа на кресле, ожидала врача, он стал почти невыносимым. Я знала, что уйти нельзя, невозможно, что смерть неизбежна...Разум почти отказал.Потом – вакуумный отсос, короткая боль, всё кончилось. Я с удивлением обнаружила, что живу. Ничего не случилось. И тогда в первый раз возникла мысль, что мне передался ужас ребёнка. Он боялся смерти! Он был живой!
Назад мы ехали молча, ощущая, что нас объединило общее преступление. Я обняла мужа и поняла – что-то оборвалось... мы стали ещё ближе, но эта близость сродни товариществу преступников, совместно совершивших убийство.Через месяц нам выплатили все пособия, мы стали жить на свои деньги. Через некоторое время у мужа появилась работа. Купили машину. Не прошло и полугода – мы сознательно стали заводить второго ребёнка. Мне уже было плевать на образование, на устройство – страшно хотелось снова маленького. Прошло довольно много времени, пока я забеременела. Выкидыш. Ещё несколько месяцев попыток. Снова беременность, и снова выкидыш.
Сын сильно болел, так болел, что ни о какой моей работе речи не шло. В год по нескольку раз лежали с ним в больнице. Врачи отметили задержку развития – а я-то с ним так занималась, казалось бы.Убитый ребёнок стал сниться по ночам. Всегда снилась девочка. Как будто я держу её на одной руке, сына на другой, девочка улыбается. Может быть, она мне простила? Я начала верить в Бога.Сыну было три года, мы познакомились с другой молодой парой. У них была полуторагодовалая дочь, Олечка. Я подержала толстенького белоголового бутуза на руках, ощущая несказанное тепло, и вдруг подумала – это могла бы быть моя дочь. Ей было бы сейчас 1,5. «Давай заведём такую сладкую девочку», – сказала мужу полушутливо. У меня возникла какая-то болезненная привязанность к Олечке. Я часто гуляла с ней и с моим сыном, и казалось – это моя дочь... иногда я начинала в это почти верить.
Когда сыну было 4 года, наконец-то Бог послал мне 2 го ребёнка. Девочку. Она оказалась здоровой, красивой, умной – Божье благословение и радость. Мы все вместе крестились в церкви – я и мои дети. Я исповедала грех аборта, получила отпущение. Но, хотя я верю в отпущение грехов, и в других случаях моя совесть действительно очищалась, здесь настоящего облегчения не произошло. Со временем, упорно работая, мы смогли преодолеть болезни и остановку в развитии сына. Теперь ему 8, дочери – 4. Я смотрю на них, любуюсь, мне хочется плакать от счастья при мысли, какие у меня замечательные дети.
Но каждый раз я словно вижу между ними третьего – ему (или ей) было бы сейчас 5... 6...7. Именно его – хотя было ещё 2 выкидыша. Но те были нежизнеспособны, они умерли – то воля Божья. А он, скорее всего, был здоров и хотел родиться. Я с завистью смотрю на матерей, которые идут с тремя детьми. Как было бы здорово – 8 лет, 6,5 и 4. Мы хотим 3-го ребёнка, возможно, и 4-го. Однако больше мне забеременеть не удаётся. Но я знаю точно – даже если у меня будет четверо детей, я буду всегда видеть среди них пятого. И думать – сейчас ему было бы 12... 13... сейчас он закончил бы гимназию... пошёл бы в армию – если мальчик. Я действительно не могу забыть об этом.
Это вызвано не какой-то пропагандой – совесть проснулась во мне задолго до того, как я поверила, что плод – живая душа. Совесть выше ума и умственных представлений. Я могла оправдывать себя как угодно, совесть не давала мне спать.Да, это было. Я плакала по ночам. Говорила мужу – он удивлялся. Но я тоже виноват, говорил он. Да, но меньше, чем я – ведь ты не чувствовал страха смерти, ты не чувствовал, что он живой. А это он говорил со мной, просил не убивать – а я к нему не прислушалась.Я живу. Бывает, хорошо, бывает, плохо. Материально мы обеспечены. Духовно... по-разному бывает – а ведь счастье не в материальном лежит. Но иногда как кольнёт в сердце – «А сейчас ему было бы 6... он пошёл бы в школу». Совершен-но спонтанно, неожиданно. Вспомнишь – и слезы подступают. Наверное, это болезнь какая-то. Я с ней справляюсь – но мне даже это стыдно, то, что я всё-таки справляюсь и живу дальше. Искать утешения у священника? Но мне стыдно искать утешения – его быть не может. Я успокоюсь, а ребёнок убит. Ему уже ничем не поможешь. И невозможно об этом забыть. Нельзя забывать. Нельзя успокаиваться.
Если бы за это сажали в тюрьму, я сама отправилась бы в полицию. Комплекс Раскольникова. Грех мне отпущен. Положено верить, что я прощена, надеяться на милость Божью. Но меня не волнует сейчас, прощена я или нет. Ну, предположим, Христос простит меня, ведь Он – единственный, кто может это сделать. И в Царстве Небесном я встречу своего ребёнка – изуродованное крошечное тельце. И что он скажет мне тогда? И главное – что я смогу ему сказать? Смогу ли я хотя бы попросить у него прощения? Я осуждаю себя на ад. Господи, я не смогу быть рядом с Тобой, в Твоем царстве... Я знаю, что Ты милостив к грешникам, тем более – к кающимся грешникам. Я каюсь. Но я даже и милость принять не могу – что я скажу, когда на весы передо мной положат окровавленные куски тела моего ребёнка? Что может перевесить это?
О малыш, если бы я снова могла быть с тобой! Я не спускала бы тебя с рук, я целовала бы тебя весь день, я окружила бы тебя такой заботой, такой любовью... ты смог бы забыть боль и ужас. Ты не боялся бы моих рук – рук убийцы. Но тебя нет. Если бы я родила тебя и отдала на воспитание – я могла бы ещё хоть когда-нибудь найти тебя, что-нибудь, пусть анонимно, для тебя сделать. Да, тогда меня называли бы бессердечной и жестокой, но насколько мне было бы легче! Но ведь ты даже не родился...Раскольников отправился на каторгу. Но что могло бы искупить моё преступление? Только смерть. Но даже и в смерти нет покоя – ведь и ты умер, и ТАМ я встречу тебя, но – что я тебе скажу? Что ты скажешь мне? Прости меня, дитя...
Я стала ежедневно молиться не только за своих живых детей, но и за троих умерших, в особенности – за убитого мною. Я не знаю, где он теперь, может быть, Господь сделал его ангелом. Но на всякий случай я прошу Господа принять моё дитя и не оставить его своей милостью. Мне становится чуть легче, словно я хоть что-то могу сделать для моего ребёнка.Не пожелаю такого пути даже злейшему врагу. Девчонки! Подумайте об этом. И я была такой же – рационалисткой, материалисткой, абсолютно уверенной в своей правоте. И я была в аховой ситуации – Германия только на взгляд издали кажется райской страной – для новоприбывшего эмигранта она оборачивается часто по-другому. И мне тогда казалось, я обречена на нищету, и даже не на нищету (что это такое, мне известно – так мы жили последний год в России), а на худшее для меня – вечную унизительную зависимость от родственников. И я думала: ну что ж, жестоко, но необходимо... И на меня давили родственники, и ни один человек не сделал даже слабой попытки меня отговорить. Всё это оправданием не является. Для совести – нет. Сейчас ваш дух, может быть, и спит. Но если он позже проснётся – вы узнаете, что такое ад при жизни. Вы поймёте, что значит – безысходность.Я не прошу ни утешения, ни снисхождения. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Это письмо может быть принято за попытку этакого грешного самолюбования (стали же у нас модными душераздирающие произведения о блудницах...). Это не так. Это ещё одна попытка – наказать себя.
Юлия.
Следующая публикация
Нет комментариев