Предыдущая публикация
Лев Александрович Линьков
Рассказы о пограничниках
"Иначе он не мог…"
Которые сутки Петр метался на койке в бреду. То он звал какую-то Татьяну, то просил дать ему сапоги и с такой силой порывался встать, что Семен Прохоров едва мог удержать его. А когда к нему возвращалось сознание, он не в силах был протянуть руку за кружкой с водой, хотя кружка и стояла рядом на тумбочке.
Лейтенант Самохин еще вчера хотел отправить Петра в санчасть пограничного отряда, но, придя в себя, Петр так настойчиво просил повременить, что лейтенант согласился. Не верилось, что такой здоровый парень — на заставе никто не называл его иначе, как Крепышом, — заболел всерьез.
Сегодня утром Самохин зашел в спальню проведать больного, поглядел на его побледневшее, осунувшееся лицо с неестественно блестевшими глазами и сокрушенно сказал:
— Придется все-таки, товарищ Васильев, поехать. Меня врач распушил по телефону. Он к вечеру сам за вами заедет.
Петр больше не перечил. Снова его начало трясти — через полчаса поднимется жар.
Семен Прохоров укутал товарища вторым одеялом, накрыл сверху шинелью, а тому все равно холодно, будто он стоит босой на льду.
— Не тужи, Крепыш, — успокаивал Семен. — В санчасти уход лучше, лекарства всякие, в жилу чего-нибудь вспрыснут — и сразу на танцы!
Жена начальника заставы Екатерина Захаровна принесла манной каши:
— Кушайте, Крепыш!
А шестилетний Вовка, начальников сын, глядя, как его лучший и самый верный друг, морщась, ест с чайной ложечки кашу, не утерпел и посочувствовал:
— Я манку тоже терпеть не могу. Я ее и маленький никогда не ел.
— Уходи, Вовик, дяде Пете нужен покой, — сказала Екатерина Захаровна.
Вовка ускакал из спальни на одной ноге, однако, едва ушла мать, снова появился.
Раскатывая на табуретке хлебный шарик, он сообщал другу утренние новости. У Ласки — так звали розыскную собаку — щенята открыли глаза. Вовка боялся, как бы они не остались навсегда слепыми. Сеня Прохоров и Ваня Матюшин обещали сделать маленький следовый фонарь. Когда фонарь будет готов, Вовка пойдет с Крепышом в ночной наряд и они обязательно поймают в лесу самого хитрого шпиона.
И, наконец, самая важная новость. Сообщая о ней, Вовка предусмотрительно заглянул под кровать: не спрятался ли там кто-нибудь, — и зашептал.
Самая важная новость касается Крепыша. Вовка слышал, как папа сказал маме об этом сегодня утром. Они думали, что Вовка спит, а он только зажмурил глаза и все слышал. «Крепыш скоро поедет домой». Так сказал папа. Разве у Крепыша есть еще один дом?
Вовка вопросительно уставился на друга:
— Может, папа чего-нибудь перепутал?
— Я еще не скоро поеду, — успокоил Петр.
— Совсем не скоро?
Вовка мигом оживился и натянул Крепышу до самых глаз одеяло.
Вовка вопросительно уставился на друга:
— Может, папа чего-нибудь перепутал?
— Я еще не скоро поеду, — успокоил Петр.
— Совсем не скоро?
Вовка мигом оживился и натянул Крепышу до самых глаз одеяло.
— Тебе спать нужно. Ладно?
До порога Вовка шел на цыпочках, но едва открыл дверь и увидел в коридоре Прохорова и Матюшина — они чистили автоматы, — как затопал ботинками и громко закричал:
— Я тоже хочу чистить автомат, я умею!..
Крепыш остался один. «И зачем я обманул Вовку?» — подумал он, прислушиваясь к возгласам мальчугана: тот был уже на дворе и играл с Лаской.
Петр достал из-под подушки письмо и перечитал его в десятый раз:
«Петенька, сыночек! Скоро ли ты приедешь домой?
Люди рассказывают, будто у вас на границе всегда война. Береги себя, сынок, ты ведь один у меня. Попроси, пожалуйста, своего начальника: может, он даст тебе отпуск. И Татьяна тебя зовет. Она и письмо это пишет. Я даром что очки надела, сама писать уж не могу».
В конце письма Татьяна приписала от себя:
«Я, Петя, знаю — скоро ты не приедешь, а так хотелось бы увидеть тебя хоть на часок!»
Петр спрятал письмо обратно под подушку. Он получил его с неделю назад и до сих пор не ответил, потому что лейтенант Самохин сказал, что за отличную службу командование отряда предоставляет ему, Петру Васильеву, десятидневный отпуск для поездки домой.
Хотел обрадовать своих неожиданным приездом, и вот на тебе — подцепил где-то малярию…
«Кто это стучит? — Петр посмотрел в окно. — Ах, это опять Тихоня!»
Третьи сутки он не кормил сам своего любимого голубя, и тот прилетал, садился на переплет рамы, заглядывал в окно и стучал клювом в стекло.
Глаза устали, и Петр смежил веки, забылся.
Долго ли он спал?
— В ружье!..
Боевая тревога? Петр приподнял голову.
В спальню стремглав вбежали солдаты (они были в Ленинской комнате на политзанятиях), расхватали из пирамиды свои винтовки и автоматы, надели фуражки и так же стремительно выбежали во двор.
Никто из них, даже Семен Прохоров, не сказал Крепышу ни слова — некогда! Взявшись за спинку кровати, он подтянулся, чтобы быть поближе к окну. Солдаты построились. Послышался взволнованный голос лейтенанта Самохина. Лейтенант сказал, что только что позвонил по телефону председатель колхоза и сообщил о двух неизвестных, которых видели на опушке ребятишки, собиравшие грибы. Незнакомцы скрылись в урочище. Необходимо обнаружить их, настигнуть и задержать.
Прозвучала отрывистая команда, зазвякали винтовки, затопали сапоги, и все стихло.
Петр хорошо знал урочище Гнилая балка: обнаружить там спрятавшихся людей — дело нелегкое. Место низменное, топкое, особенно сейчас, осенью. В чащобе — густой подлесок до самой границы. В болотистой почве до сих пор находят человеческие черепа, кости и оружие — следы недавней войны. Отступая из Советской Белоруссии, остатки разбитых немецких частей скрывались в урочище, и многих гитлеровцев засосала вязкая топь. Не раз в Гнилой балке пытались схорониться и диверсанты и шпионы. Изрядно всякой нечисти изловили пограничники в глухом заболоченном лесу.
Приподнявшись повыше, Крепыш увидел в окно, как товарищи скрылись за пригорком.
— А я? Что же я? — прошептал он.
Пододвинул табуретку с обмундированием, начал одеваться. С трудом застегнул пуговицы гимнастерки. Почему такие тяжелые сапоги?
Пошатнувшись от слабости, Петр затянул ремень, надел фуражку, взял из пирамиды винтовку.
— Куда ты, Крепыш, больной-то? — окликнул его в коридоре дежурный.
— Здоров я!..
Свежий утренний воздух придал бодрости.
«Не так уж я и болен». Только подумал, как затуманилось в глазах, хоть садись прямо на землю.
«Сейчас пройдет, сейчас пройдет», — успокоил себя Петр и, постояв секунду-другую, быстро пошел, а потом побежал следом за товарищами.
— Дядя Петя! — Увидев Петра, Вовка чуть не кубарем скатился по лестнице с крыши, куда забрался, чтобы наблюдать, как будут ловить шпионов.
Крепыш даже не оглянулся.
— А еще друг называется! — захныкал Вовка.
Петр догнал своих у опушки.
— Вы зачем здесь? — удивился начальник.
— Полегчало мне.
— Полегчало? — Самохин хотел было отправить Крепыша обратно на заставу, но, может быть, ему и в самом деле лучше? Если бы плохо, не смог бы так бежать. — Пойдете с Прохоровым с правого фланга! — приказал лейтенант. — Прочесывать лес будем.
Пограничники вошли в Гнилую балку цепью. Ели и осины росли в урочище так густо, что даже днем здесь было сумрачно.
Сначала Петр видел идущего слева товарища, но вскоре начал отставать.
2
Услышав преследователей, Вернер Курц и его переправщик Сангушко притаились за кочкой. Бежать дальше было неразумно. Грязь хлюпала под ногами, ветви трещали. Лежать нужно, не подавая никаких признаков жизни, лежать плашмя, бревном. Холодная вязкая грязь затекала в рукава тужурки, за ворот рубашки, в сапоги. Шею ломило от напряжения. Курц приподнял было голову, но Сангушко, ни слова не говоря, надавил ему на затылок, и Курц ткнулся лицом в болотную жижу. Он едва не чертыхнулся и не ударил проводника.
Как нелепо все получилось! Не нужно было выскакивать на опушку! Называется, прошли!..
Курц скосил глаза на Сангушко. Тот вдавился в грязь, сжимая в правой руке маузер.
Конечно, лучше сидеть во Франкфурте-на-Майне, в теплом кабинете, чем вот так вязнуть в грязи и дрожать от холода и страха. Но что делать? У обер-лейтенанта Вернера Курца не было иного выхода. После разгрома его дивизии летом 1944 года он долго скрывался в лесах Белостокского воеводства у своих знакомых из тайной нацистской организации, пока ему не предложили работать по заданиям не то бывшего польского, не то английского генерала Андерса в пользу, как выразились его новые хозяева, одной могущественной державы, Курц равно ненавидел и Советы и новую Польшу — и согласился. В конце концов, не все ли равно кому служить — генералу Андерсу, американцам или англичанам, — платили бы деньги!
— Вы не пожалеете, — говорили Курцу, — все это будет не так трудно осуществить… — и дали ему в проводники вот этого Сангушко, который был чуть ли не адъютантом самого предателя Варшавы генерала Бура. Курц согласился, но он даже предположить не мог, что попадет в такую жуткую историю…
— Не сопите! — едва слышно прошептал Сангушко.
Курц затаил дыхание, уставившись на торчащий перед глазами сероватый ствол ели. «Что это?.. Неужели…»
Позади явственно послышался звук, свидетельствующий о приближении погони. «Продолжать лежать или…»
Сангушко, как бы предупреждая спутника от поспешных решений, вторично пригнул его голову. Курц от неожиданности хлебнул жидкой грязи и, будучи не в силах сдержаться, закашлялся. Все под ним засопело, захлюпало. Скрываться дальше было бессмысленно. Он повернулся, и его глаза встретились с глазами человека в зеленой фуражке.
Пограничник!..
Петр шел, напрягая все свои силы, а когда ноги отказались служить ему, пополз. Он осторожно перекладывал в стороны ветки, чтобы не трещали, осторожно, по очереди, вытаскивая из грязи руки, переносил их вперед.
Гимнастерка и брюки пропитались жидкой грязью, и, приподнимаясь, чтобы продвинуться еще на полметра, Крепыш остерегался: не зашумела бы стекающая с одежды вода.
В горле пересохло, а дрожь не прекращалась. Почему качаются деревья? Вон за той большой елью, до которой осталось шагов пятнадцать, почва станет тверже…
Неприятный звон неотступно раздавался в ушах. Силы оставляли Петра, и все-таки он полз и полз.
Приподняв винтовку — казалось, в ней пуда два, — крепче сжал ее: «Что это впереди? Чьи это сапоги?..»
Крепыш не успел вскочить первым, Первым поднялся Вернер Курц, и Петр увидел его лицо, залепленное грязью, с выпученными от страха глазами.
Боль, слабость, головокружение — все вмиг исчезло. «Вот они, враги!»
Целиться некогда! Петр нажал спусковой крючок: выстрел услышат свои. В ответ раздался оглушающий хлопок пистолета. Крепыш успел ткнуть куда-то вперед штыком и упал.
— Некогда! — выкрикнул Сангушко, зажимая проколотое плечо.
Но Курц и сам понимал, что добивать раненого нет времени. Не скрываясь, не таясь больше, они побежали сквозь кусты в сторону границы.
Крепыша нашли минут через пятнадцать после того, как услыхали выстрелы. Он сидел, прислонившись к стволу ели, прерывисто дышал.
— Что с тобой? — спросил подбежавший первым Прохоров.
Петр дрожащими пальцами закатал кверху гимнастерку и нижнюю рубашку. Из маленькой круглой ранки на животе текла кровь.
4
Крепыш очнулся лишь на заставе. Возле него сидела Екатерина Захаровна, («Почему у нее слезы в глазах?») Рядом стоял лейтенант Самохин.
Из столовой доносился приглушенный стук посуды: дежурный убирал после обеда.
Крепыш очнулся лишь на заставе. Возле него сидела Екатерина Захаровна, («Почему у нее слезы в глазах?») Рядом стоял лейтенант Самохин.
Из столовой доносился приглушенный стук посуды: дежурный убирал после обеда.
И тут Петр все вспомнил, и его охватила тревога.
— Задержали? — попытался он приподняться.
— Лежите, лежите, Крепыш! — удержала его Екатерина Захаровна, — Ясное дело! — улыбнулся лейтенант. — Твой выстрел помог…
— Хорошо… Это хорошо…
Петру стало легко, и он обрадовался, увидев, что рядом стоит и Вовка. Вовка тер кулаками распухшие глаза.
— Дядя Крепыш, я их видел. Их Сеня Прохоров караулит.
— Вовик, иди спать! — Екатерина Захаровна обняла сына и увела, Когда она вернулась, Петр достал из-под подушки письмо.
— Екатерина Захаровна, здесь адрес мамы. Напишите ей: я обязательно приеду, только немного задержусь…
Сказал и только сейчас почувствовал: на заставе необычайная тишина. И в домино не играют, и радио не слушают… Только мошки жужжат… Нет, это не мошки, это в голове шумит…
На дворе заурчал автомобиль, заскрипели тормоза.
— Наконец-то приехали! — прошептала Екатерина Захаровна.
— Ну, где ваш малярик? — шумно входя в спальню, спросил врач.
— Ранен он. Пока вы ехали, его ранили, — сказал Самохин и тихо добавил: — Минск предлагает выслать за ним самолет.
Врач склонился над Петром, осторожно сняв временную повязку, осмотрел рану, отрицательно покачал головой:
— Необходима немедленная операция. — Он повернулся к Екатерине Захаровне, — Приготовьте, пожалуйста, кипяток, таз, чистые полотенца и бинты. И как можно быстрее…
Над урочищем занималось новое утро. Не по-осеннему голубое небо перечеркивали перистые облака. Воздух был тих. Недвижимо стояли ели, и желтеющие осины, и березы. Нахолодавшая за ночь почва отогревалась, и легкий пар поднимался над подлеском. Словно перекликаясь друг с другом, барабанили дятлы.
Прохоров и Матюшин шли дозорной тропой, внимательно вглядываясь в покрытую опавшей листвой землю.
Тонкий горловой звук с переливами привлек внимание пограничников. Две крохотные буро-серые пичужки ворошили траву. Увидев людей, они нахохлились, распустили веером хвостики, завертели головками.
— Вертишейки, — улыбнулся Прохоров. — Напугались-то как! А не отступают.
Пограничники обошли разволновавшихся пичуг и опять устремили взгляд на дозорную тропу. И вдруг Матюшин тихо сказал:
— По-моему, Крепыш выживет.
— Конечно, выживет, — ответил Прохоров.
— Только подумать, — добавил Матюшин, — больной был и пошел, а мог ведь и не идти.
— А ты бы разве не пошел? — спросил Прохоров.
Следующая публикация
Нет комментариев