Деревенская жизнь

Взгляд безмятежный, без тени кокетства, Чуть пожелтевшее фото хранит. Шестидесятые, милое детство, В день настоящий наивно глядит… Ленты простые в косички вплетали, В ситцевых платьях ходили с весны, А на ногах с ремешками сандальи, Те, что носили все дети страны. Лакомство, чёрного хлеба горбушки С солью, любили мы есть во дворе. Мячики, прыгалки, пупсы, вертушки… Весело было играть детворе! Дружно весной мы сурепку жевали, Был вместо жвачки со стройки гудрон. Летом мы в поле горох воровали, И нам со всех попадало сторон! Руки все в цыпках, колени в зелёнке, В стёртых сандальях дыра на дыре, Но отзывается в сердце так звонко Всё, что я слышу об этой поре! © Copyright: Людмила Ефремова-Рюмина2019

Гликось, сколь уж не бовтали, Бабы, мы о том, о сём. Так давно не ворковали Тёплым солнешным деньком. Ентот год как зимовали, Как к весне-то подошли. Скоко дровеч пожжыгали, Выжить штёбы помогли. Ноне их не сем хватало, Эть топили чельным днём. Избы скрозь се выдувало, В их с войны, шшытай, живём. Слава Богу, дождалися Мы опеть тепла, весну. Ну, раз, бабы, собралися, Розогнули-ко спинУ! Се сгорбатилися в холод, Столь поленич-то снесли. Дух в нас есь, хоч и не молод, Протопоршытча смогли. – Мы жо сами кочегары, Нам услуги не почём. Еть ошо не шибко стары, Пензию хоч сберегом. – Бабы-ти в пятиэтажках Половину ондают. И живут на хлебе, кашках, Ошо деткам запехнут. – Хоч от печок ондыхают, Пыли, сажи нет, дивья! Токо вот зимой вздыхают От такого-то жилья. – Особливо в зимню пору… На себя наволокош Эстоль кофтов, челу гору, Штёб унять на врема дрож. Надоть жить до ста годочков, Штёб нучатам подсоблеть. Эстоль в жизни заморочков, Розгрести бы сё успеть. – Эть не звОнят своим папам, Им бабулю подавать! Мода-то пошла – сё хапать, Стариков штёб напрегать. То каки-ти сё кредиты, То с опекой на вожжах. Выростают оппетиты С кажным днём, как на дрожжах. – Ну, а нам нечо не надо, В старом платье проживём. Было б в семьях больше ладу, Штёбы спать спокойным сном. - Ланно, бабы, хвать об етом, О прививках погундим. Хто поделитча секретом? Ну, а мы товды решим! – Я вот сделала два раза. Прокусил комарик лиш. Не прилипла штёб зараза, Жить захочёш – побежиш. Чо боятча-то, подруги, Сколь уж умерло младых… Покумекаш на досуге, Избежать спешиш беды. – Штёбы стретились мы снова, Были се наперечёт, Я вот завтра жо готова, Проживу хоч лишний год. Поповзём се во лесочки, Кажный кустик будёт рад. Скоро ягодки, грибочки Нас дождутча вукурат. – Молодёж не шибко любит Наклонятча да сбирать. Поменялися шшас люди, Остаётча споминать… Мы-то в дестве как пахали, Поднимались в пять утра. По росе зарнич шагали, Закалялась детвора. – Лывы мы не огибали, Прямо шлёндали по им. А морковку, штё таскали, Так немыту и съедим. – А траву-то всяку ели – Пучку, клевер, конской хвост. Из кропивы шшы кипели, Их речепт с кислушкой прост. – Мунитет был крепкой, стойкий, И хворали… кой-ковда. В семь ужо бежели с дойки, Сенокосили сегда. Скоко робили, бывало, И пасли стада коров. А потом брели устало На горбу с вязанкой дров. – Понырять в жару – отрада, Ждут дела, не до реки… Эть ошо на грядке надо Протаскать се сорняки. Приташшыть воды скотине, Нарубить кропивы впрок, Откатать бельё в корзине И успеть на ужин в срок. – Ну-кось, иш, распоминалась, Лет-то сколь уж пронеслось. Токо память и осталась, Сяко нам товды жилось… Но зато чечас зимами Времачка… хоч отбавляй! В яшшык смотрим, и руками Токо знай, вяжи давай! – Печь трешшыт, берёзой пахнёт, Дым выбрасваётча ввысь. С удивленьём хто-то ахнёт – Сказки бают нам за жись. Про хорошую – росскажут, На другую обрекут. Узелок судьбы розвяжут, Наши девки тут как тут… – Ну, штё, бабы, не пора ль нам Росходитча по избам, По любименьким диванам, По своим ронным углам? – Шибко любим сериалы, Деревенских певунов. – Мы севонни уж немало Огласили прежих слов. В голове перебирать их В память предкам - вот наш крест. Еть дивья напоминать их Землякам с родимых мест. Тамара Маташова

Были времена и мгновения.. Ностальгия – это значит неизбывная тоска, когда сердце горько плачет от любого пустяка. Ностальгия, как дорожка — очень трепетная нить — в то, что больше невозможно ни вернуть, ни воскресить. Что такое ностальгия? Это боль, и это крик, и разлука с дорогими, и со всем, к чему привык. Ностальгия – это пламя, не зальют его года, это раненая память об ушедших навсегда. Голову сжимает обруч, жизнь на медленном огне. Ностальгия – это горечь по потерянной стране. По утраченному детству, куда путь заказан вновь, и не существует средства, чтобы оживить любовь. Ностальгия, как дорожка — очень трепетная нить — в то, что больше невозможно ни вернуть, ни воскресить. Эдуард Рязанов

"Избу завещаю сыну" ------------------------------------ - Избу завещаю своему сыну, Кольке Кудрявцеву, - доев пельмени с рыбой, заявил дед. Сын с невесткой деда ахнули. - Какому еще сыну, ты в себе? - Все прекрасно слышали каждое мое слово, Колька Кудрявцев - мой сын, - подняв указательный палец вверх, проговорил дед. - Хочу чтоб вы донесли ему о моей воле! Домочадцы, семейство Грибановых, переглянулись между собой. О том что Колька Кудрявцев, дядечка из райцентра, приезжающий иногда в деревню чтобы повидать мать, оказывается им родня, Грибановы впервые узнали. Сын деда, Максим даже подумал было, что мужик заговаривается или бредит, предложил отцу к психиатру наведаться. На это дед, Михаил, осерчал сильно: - Я в полном здравии! И достал из шкафа фотокарточку, запрятанную в сахарнице. На пожелтевшем снимке была запечатлена девушка, она стояла прислонившись к дереву, выглядела эдакой Аленушкой из сказки, личико было невинное, толстая коса опускалась на грудь. - Ну и кто это? - хмыкнул Максим. Очи старика потеплели: - Это Дарьюшка Кудрявцева, мать Кольки. Любовь у нас была, да я ушел в армию. Когда вернулся, оказалось, что Дашутка замужем, у ней сынок бегал. Ну я и выбросил ее из головы и пошел свататься к вашей матери. Старик заглянул в чашку, которую ему поднесла невестка. Рассердился, брякнул ложкой об стол и капризно закричал: - Опять чай? Кисель хочу! Земляничный чтоб! В доме не оказалось земляники и Максим строго повел бровью. Супруга его, Нина, сразу же вскочила с лавки и побежала искать ягоды. - Будет тебе кисель, батя, будет, - кивнул головой сын. - Значит, хочешь ты, чтобы я, Кольку Кудрявцева к тебе позвал? И озвучил ему твою волю? - крякнул Максим, искоса поглядев на отца. - Да! - тонким голосом вскрикнул дед. - Пусть придет ко мне в ближайшее время! - Будет тебе и кисель отец, и Николай к тебе явится, а теперь ложись отдыхать, - подобострастно попросил Максим. Он взял отца под-руки и вывел из-за стола. Старик шел кое-как, схватившись за поясницу, лег в кровать, сокрытую за шторами и потребовал включить телевизор: - Канал "Звезда"! Ему и пульт не нужен был, сын сразу же включил все сам. Жили Грибановы все вместе, в большом доме. Старику как старшему члену семьи выделили самое лучше место возле печи, обвесили шторами его закуток и Михаил лежал внутри, как падишах в крытом паланкине. Максим вздохнул, почесал лысину, выпятил пузо, обхватил его по привычке двумя руками и пошел во двор. А во дворе ругалась супруга Нина: - До чего дед противный стал! Гоняет меня как падчерицу за подснежниками! Она обежала пол деревни, нигде ягод не нашла и собралась в лес на опушку. Надела на плечи старую куртку, обулась в резиновые сапоги, и взяв с собой платок и кружку, пошла через огороды, костеря деда: - Киселя ему захотелось! Когда уже на тот свет уйдет, столько лет нас мучает! - Потерпи Нинка, недолго ему осталось, сплюнул Максим и посмотрел на дом. У вредного старика были накопления на книжке, техникой был забит весь двор, ко всему этому у деда в собственности значилась квартира в городе, тот унаследовал ее от преждевременно почившего своего старшего сына Борюшки. Тот сгинул раньше времени, успев заработать на квартиру, умным парнем был, не успел жениться. Максим был вторым сыном, нелюбимым. Ничего в жизни не добился, кроме того что завел семью, на жилье не заработал, жил с отцом. И много лет облизывался на городскую квартиру брата. Однако старик хитрым был, знал что отдав квартиру сыну, останется без досмотра. Вот и издевался над Максимкой с Нинкой, почувствовав власть над ними. Ради такого наследия Максим с женой готовы были заглядывать отцу в рот, исполнять все его прихоти. Потому что, дедок взбалмошный был, много раз пытался совершить глупости: то жениться на одиноких старушках желал, то в секту вступить, то в монахи постричься. Ему требовался пригляд. Максим был неприятно удивлен известием о внебрачном сыне отца. Это что же получается, старик решил незаконного отпрыска признать и отписать ему перед своей кончиной избу? Ну пусть так. И хорошо что он сейчас сказал, в таком случае Максим успеет подготовится к непредвиденному: он продаст скотину которая имеется у отца, вывезет со двора к сватам трактор, мотоцикл, буран. И заберет всю бытовую технику и мебель из дома. А сам дом уже старый, так и быть, пусть шикует отец, отписывает домишко бастарду. Главное чтобы квартирка в городе не "ушла", хорошо что Максим успел прописаться в ней. *** Николай Кудрявцев был мужчиной пятидесяти шести лет, Максим Грибанов его знал шапочно, всегда кивал ему головой при встречах. Говорят, в райцентре где Кудрявцев жил, у него имелась собственная автомойка, которая приносила доход. Мужик Кудрявцев был спокойный, у него было три сына, которые все вышли в люди и устроились неплохо в жизни. Словом, положительный человек. Грибанов заявился к нему в автомойку, загнал свою старенькую "пятнашку" и выждал удобный момент. - У меня к тебе дело, Николай Михалыч. Очень важное. - Ну говори, коль не шутишь. Максим поглядел прямо в глаза "брату". - Отец мой, Михаил Кузьмич, попросил чтобы ты пришел к нему. - С какой стати? - изменился вдруг тон Кудрявцева. - Говорит, хочет вам дом завещать, - пожал плечами Максим. - Да вы приходите к нам и разузнайте все сами. Лицо Кудрявцева поменялось. На щеках заиграли желваки и взгляд в глазах стал стальным. - Никогда... Я к нему на поклон не приду. - Заявил он. - Так и передай ему. - Да что там между вами? - удивился вслух Максим. - Какая собака пробежала? - Это вас не касается, - глухо проговорил Николай. - Извиняйте, но я внесу вас в черный список, больше не пригоняйте ко мне машину мыть, все равно не приму. Его словами Максим был ошарашен и вернулся в дом, не зная что и ответить отцу. Чем отец так обидел парня, вот бы узнать. Когда Михаил снова стал капризничать и изводить всех в доме прихотями, Максим собрался с духом и передал отцу ответ Кудрявцева. Старик сразу притих и замкнулся в себе. Наутро оказалось, что он покинул этот мир, он больше не проснулся. Случившееся было на руку Максиму, теперь дом оказался в его полном распоряжении, завещания никакого папаша не оставил. - Ну вот и хорошо, - приговаривала супруга Нина. - Сколько крови нам свекр успел попить. Поверить не могу, что избавились! В новогодние праздники Грибанов появился у дома Кудрявцева, случилось так, что пришлось им вместе пить, там, пользуясь положением, Максим и задал вопрос "брату". - А скажи ка, что случилось такого, что ты от наследства моего отца отказался? Николай поглядел на гостя и нахмурился. - Потому что мне от него ничего не надо. Он мою мать обманул по молодости. Соблазнил, наобещал золотых гор, а когда мать моя понесла - открестился. Сколько раз мать моя подходила к нему, просила одуматься. И мои дед с бабушкой приходили к Грибановым в дом с предложением сыграть свадьбу. Так Михаил стал все отрицать, оклеветал мою мать, сказал что она гуляла со всеми. Когда я маленьким был, мать еще долго меня приводила и показывала ему, мол посмотри, на тебя похож. Да только толку не было. Папашка мой уперся как баран рогом и твердил что я не его сын. Потом уже, когда я подрос, стал осознанным, мать рассказала мне обо всем, показала отца. Тогда я и заметил что при встречах папаша брезгливо отворачивается от меня и мамы. Вся деревня знала о том, что я его сын. А он унижал меня демонстративно обходя за версту, относясь как к прокаженному. Я как все пацаны мечтал о бате. Я даже караулил его специально на улице. Но у него свои дети подросли, он нянчился с ними, носил им подарки. А я… Сидел у лужи или прятался под кустом и наблюдал за ним. Мне не нужен ваш дом. С чего это вдруг, на старости лет он раскаялся и стал искать встреч со мной? Зачем я ему понадобился, перед смертью решил прощение вымолить? Да фиг ему. Давно он мне не нужен стал. Максим слушал Николая, оперев голову рукой и лениво жевал. Перемалывая челюстями еду, раздумывал о том, что покойный папашка на старости лет неспроста стал тянуться к незаконнорожденному своему сыну. Потому что Николай хоть и вырос без отца, сумел выбиться в люди и нажить добра. Он добился всего, чего не смог Максим. Никогда папаша не считался и с Максимом, говорил что тот вырос бестолковым. Потому и гонял его с женой, как прислугу. Неужели старик счел, что ошибся в жизни, не на той женился и собственный сын у него хуже чем Николай? Осознание этого вызвало щемящую боль в душе мужчины. Николай жил в обиде на отца, но и Максим тоже. Грибановы уехали из деревни в город, старый дом отца закрыли на замок, заколотили в нем окна досками и забыли про него, как и про деда Михаила.

Ждем перелетных птиц! 1983 год.

Я скучаю по моей родной деревне, По знакомым с детства улочкам тоскую... Всё сильней моя печаль, всё злободневней, Где взять силы превозмочь тоску такую?

Якутские лошади ❄️

😅😂🤣 Цыплёнок тоже хочет жить... ...или как я в музыкалку поступала Когда мне было семь лет, меня решили отдать в музыкальную школу. Вернее, отдать меня решили ещё задолго до встречи родительских половых клеток, так как дома стояло фортепиано и все женщины нашей семьи (и трое мужчин), насколько глубоко удалось копнуть родословную, обладали умением играть на нём. Так что моё мнение на этот счёт априори считалось сформированным. На вступительных экзаменах проводились три испытания: повторить спетую педагогом мелодию, воспроизвести ритмический рисунок хлопками в ладоши и спеть произвольную песенку. В коридоре толпились родители и всячески щадили голоса и нервы своих деток: не пой, не кричи, не шепчи, выпей тёплой воды, глотни сырое яйцо, не жуй жвачку, не чеши живот... – Вы что петь будете? – спросила нас мама Иришки Кузиной. – "Голубой вагон", – гордо ответила за меня бабуля. – Как "Голубой вагон"? Его уже Женечка Саленек поёт! – Ну, тогда... Песенку Чебурашки... – Чебурашку Мурвета застолбила, давно уже! – Лялечка, какие песенки ты ещё знаешь? – Из кота Леопрольда знаю. – Все песенки из Леопольда заняты корейской семьёй! Они оптом поступают! Бабушка скисла. – А что, одинаковые нельзя, что ли? – Нет! Завуч просила разные, чтобы уши от однообразия не завяли! – Ишь, уши... Лялечка, ну-ка? – Про японского журавлика! – Тоже занято! Слышала, как какая-то девочка репетировала! Тут мы услышали мою фамилию и бабуля подтолкнула меня ко входу в актовый зал. Я вошла и робко взобралась на сцену. Первые два задания я прошла на ура. Мои огромные прозрачно-желтоватые банты на туго заплетённых и собранных в корзинку косичках колыхались как оглашенные, словно их трепал суровый бекабадский ветер. Впридачу к этому я не могла сильно открывать рот, так как скулы сводило натянутыми волосами и при всяком "А-а-а" мои глаза становились ещё более лисо-монголоидными. - Такая хорошенькая, умничка прям, – заколыхалась дородная Лия Львовна. – Но худенькая какая, цыплёнок, не кормят словно! Я и вправду была очень худой, особенно конечности: тонкокостные, они висели как веточки – руки из рукавов белой блузы, ноги - из-под юбки-колокола. – Что петь будешь, деточка? Я стала срочно соображать. Мысли в голове из-за этой причёски, казалось, тоже были натянутыми и бились от одного виска к другому. – Эх, дубинушка, ухнем! Ух! – толстым голосом протяжно завела я любимую песню нашего садовника. Всякий раз, работая на участке, он напевал какую-нибудь песню из своего небогатого репертуара. Лия Львовна поднесла руку к груди. – Эх, любимая, сама пойдёт, подёрнем, подёрнем, да ухнем! – детским басом залихватски вывела я. Преподаватели отчего-то выпучили глаза и переглянулись. Ясно: надо петь что-то другое. Дубинушка - не по их зубам. – Я передумала. Это неподходящая песня. Вот. – Спрыгнув со сцены, я сделала глубокий вдох, мелким шагом пошла к учителям и гнусаво заныла: – Вот господин хороший идёт по мостовой. Подайте, Христа ради, червончик золотой... Я протянула руку в просящем жесте и мысленно окунулась в роль просящей бродяжки. – Нет, нет, Лялечка, – часть учителей сдавленно ржала, а Лия Львовна пыталась сохранить спокойствие, – давай что-нибудь нежное, про василёчки-колокольчики... Меня понесло. Трагично прикрыв веки и сложив руки на груди, я уныло затянула: Однозвучно гремит колокольчик И дорога пылится слегка.... И уныло по ровному полю Разливается песнь ямщикааааа... На ямщике мой голос ушёл слишком низко и мне пришлось надуться, чтоб вывести это "...кааа" протяжно и значимо. Я поняла, что не вытяну петь про хладную грудь, и решила перескочить на подснежники. – Лишь только подснежник распустится в сроооок... – Я закатила глаза и постаралась придать трагизма своему голосу, отчего мои банты на голове задрожали – и ноги тоже. - Лишь только приблизятся первые грозы, на белых стволах появляется сок... Так плачут берёзы.. так плачут берёзы... Учителя не смотрели на меня. Они тряслись, они прятали взгляд, и я поняла, что очень расстроила их, ведь просили же, просили исполнять детские песни, а я – садово-огородные... Надо весёлое... Вот! Есть! Я залихватски топнула ногой и вразвалочку, как утка, припадая то на левую, то на правую и растопырив по-блатному пальцы, вращая глазами, исполнила: – Йэээх! Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный, цыплёнок тоже хочет жить! Его поймали! Арестовали! На этих словах я подпрыгнула к директору школы, грузному мужчине в костюме и выкрикнула: – Велели: паспорт покажи! Директор вздрогнул, а дверь в коридор приоткрылась и в образовавшейся щели появилось лицо моей бабули. – Паспорта нету! Гони монету! Монеты нет – иди в тюрьму! Учителя сдавленно рыдали от хохота, а директор махал руками, пытаясь остановить моё пение. Банты ожесточенно колыхались на моей голове, дёргая кожу на висках в стороны, но боковым зрением я успела увидеть спешащую ко мне бабулю. Я заторопилась: времени оставалось в обрез. А он заплакал! В штаны накакал! Пошёл на речку сполоснуть! Штаны уплыли! А он за ними! Последнее, что я выкрикнула в зал, пока меня выводили, было: – И вместе с ними утонул!... В коридоре стояла тишина. Потому что родители согнулись в беззвучном хохоте и вытирали глаза. Так я поступила в музыкальную школу. Потом отучилась положенные семь лет и теперь сходу могу сыграть многие произведения. Но лучше всего отчего-то у меня получается "Цыплёнок жареный" с аккомпанементом.

часы с кукушкой Был когда-то ПРОШЛЫЙ ВЕК, Жил простой там человек. Все теперь, как в старой сказке: Рамы мазали замазкой. Клейкой, серой: "Чтоб тепло, Зимой в окна не ушло!" Так нам мама говорила, Между рам, вату ложила, Клала соль - "незамерзайку" И игрушки: шарик, зайку... Иль бессмертников букет, Помнит кто, а может нет. Краской крашенный был пол. Зал большой и круглый стол. На ней скатерть с бахромой, И салфеточки с каймой. Телевизор - с накидушкой, Накидушки на подушках. Вышивали, выбивали И вязали, даже ткали. Как часы на стенке били. Тоже помним, не забыли. Этажерка и буфет - Все сегодня раритет. Самодельные комоды, Тогда были писком моды. Помнится тот прошлый век, Где простой жил человек. Там часы были с кукушкой, Там на лавочке - старушки. Мужики - на сенокосе, Мы ведром на грядки носим, Воду с речки, потом в бочки, Жизнь была без заморочки. Просто все и все надежно.. Память скрылась осторожно, И шепнув: " Разбередила? Зря я в гости заходила... (Ирина Исмейкина)