Татьяна Фильченкова
У крыльца Сиян остановился, глянул на руки Зрина и закричал:
– Сувр, надо и дом осмотреть! У него глина под ногтями!
– Глина ещё с лета въелась, а зимой примёрзла. Мы же грязюки, нам мыться ни к чему, – насмехался Зрин, а нутро страхом обжигало: а ну как и правда до пристроя доберутся? Там какого зверья только не налеплено, а буйвов – так с пару дюжин.
На его счастье в ворота забарабанили и донёсся голос Отрады:
– Тётенька, открой!
Благожа отпёрла. Отрада с непокрытой головой, в верховице прямо на рубаху тут же кинулась к отцу:
– Батюшка, что же ты меня не спросил? Мне ночью открылось – замёрзли буйвы! Батюшка, не до того сейчас, тут пострашнее беда…
С улицы раздался вопль. За ним ещё один. И ещё. Кричали у железных. Сувр с Сияном переглянулись и поспешили со двора.
Зрин толкнул Ретиша:
– Идём смотреть, что там стряслось!
Вопли не стихали. К ним добавился звон колокола. Зрин с Ретишем выбежали за остальными к сходному месту. Уже рассвело. Под колоколом катался по земле Дорчин, босой, в одном исподнем, дёргал за верёвку и голосил истошно. Сувр подошёл к нему, приподнял и встряхнул. Дорчин замолчал, посмотрел на ведуна и простонал:
– Жена моя, Ислала. Холодна, не дышит…
– Что-о?! – подскочил к нему Сиян. – Что ты сказал?
– Я проснулся, а она… Ночью тёплая была, сердце билось… – сквозь рыдания проговорил Дорчин и вдруг обнял колени Сувра: – Исцели её! Всё что хочешь проси, только исцели! Пусть снова дышит!
Сувр оттолкнул его и бросил Сияну:
– Идём!
И направился по железной улице к дому Мощёра. Сиян с сыновьями спешили за ним.
– Давай тоже посмотрим? – шепнул Ретиш.
Зрину самому хотелось узнать, что с Ислалой случилось. Неужто и вправду померла? Только тревожно на душе было, не к добру столько смертей за одну ночь. Он остановил Ретиша:
– Не ходи. Скоро все узнают, что там, и нам донесут. Не суйся, братец, в пекло! – Он повернул к дому.
Дорчин обезумел. Услыхав, что Ислалу не исцелить, он схватился за топор и не подпускал никого к мёртвой жене. Кое-как его скрутили и влили в рот сонного зелья. Дорчин проспал два дня, а проснувшись, снова принялся бесноваться и требовать, чтобы ему отдали тело Ислалы. Пришлось его вязать.
Сиян не безумствовал, напротив, под гнётом горя сделался тих и безразличен. Он, казалось, забыл о буйвах и Зрине. Благожа не верила, что навсегда, и заставила Зрина разбить в пыль все фигурки зверей и прибрать в пристрое.
Ислалу сжигали на шестой день. Её обрядили в лучшие шёлковые одежды и уложили на носилки. Братья подняли их на плечи и несли до самой пустоши. Впрочем, ноша их не тяжела была: Ислала так отощала, что никакие пышные наряды не могли скрыть её худобы.
Дорчина привели на сожжение связанным и развязали, когда костёр прогорел. Он и тогда кинулся в пепелище и загребал голыми руками горячие головешки. Кое-как его оттащили. Он вырвался и кинулся бежать прочь. Только через три дня нашли его хмельного у бражника Медыша.
Зрин с Ретишем пилили во дворе бревно, когда ветер донёс с улицы крепкий съестной запах. У Зрина живот скрутило. Оно и понятно: зиму на жидкой похлёбке из семян чужаков доживали.
Во двор вышла Благожа, принюхалась.
– Так варево из мяса пахнет, – сказала она. – Буйвов едят.
В Зрине злость вскипела. Их мальцы к весне исхудали и обессилели. Не слезали в печи, только и следили голодными глазами, когда Благожа им какой кусок даст. Синюшные стали, животы распухли. Медара в обмороки падала.
Зрин бросил пилить, схватил топор и побежал к реке. Надо хоть рыбы на похлёбку наловить. Он долго рубил толстый лёд, да только топор об него изломал, а до воды так и не добрался. В сумерках домой ни с чем возвращался, и всюду клубился запах варева, сводя с ума и добавляя отчаяния. Даже из дома мясом пахнуло, когда он дверь распахнул.
На столе и правда горшок с варевом стоял. Мальцы миски вылизывали и ещё просили.
– Хватит, нельзя много с голодухи, не то помрёте, – ворчала на них Брагожа.
– Откуда? – спросил Зрин.
– Сувр приходил, – ответил Ретиш. – Сказал, что открылось ему, будто нам есть нечего, вот они с Сияном и собрали всего. Зерна притащили, солонины. И мяса!
Зрин хмыкнул. Открылось ему! Сиян забеспокоился, что без зудей ему не посеять, вот и раздобрился.
23. Ислала
Благожа строго-настрого наказала Зрину не лепить больше зверей.
– Девчонку Сувра благодари. Не прибеги она, так нашли бы твоих чудищ, тогда бы и в смерти Ислалы виноватым сделали, а за такое колдовство бритья мало, пошёл бы за мост Умира догонять.
Зрин и сам понимал, что права Благожа. Опоздай Отрада хоть на миг, так Сувр с Сияном успели бы в дом войти и криков Дорчина не услышали бы. Но уж больно не хотелось ему быть обязанным ведуньей дочке. А ведь получалось, что она его второй раз спасла.
Не лепить Зрин не мог. Чтобы отвести душу, он взялся за горшки и кувшины. Замешивая глину, давал пальцам сотворить зверя или цветок и тут же сминал фигурку. Он и лепил с опаской: Сувр время от времени наведывался к гончарному кругу. Видать, тоже не верил, что буйвы не от колдовства померли.
Однажды Ретиш влетел в сарай, прикрыл дверь, подскочил к Зрину и выпалил:
– Ох, что я подслушал сейчас! – Он огляделся, нет ли кого поблизости, и заговорил тише: – Сувр к Благоже приходил, женить тебя решил.
– Тоже мне новость, – усмехнулся Зрин. – Рани ли, поздно, всё одно этим дело кончится.
– Да ты послушай! Благожа ему говорит, мол, нашёл бы ты, Сувр, парню жену из ведуньих и взял к себе в род, видишь же, как он жить рвётся.
– Да ну-у?! А Сувр что?
– Сувр-то? Глаза отвёл, сказал, что взял бы, если бы Куль в тебе не сидел, а потому для всех лучше будет, если ты побольше сыновей оставишь и уйдёшь за мост.
– К чему ты мне это сказал, если ничего не изменится? Только надежду дал и отнял, – подосадовал Зрин.
Ретиш смутился, пробормотал:
– Прости, братец, не смекнул я о том.
Он ушёл, а Зрин задумался. А ведь правда, спасение в том, чтобы уйти за женой в её род. Только не возьмёт его никто из ёдольских. Бежать надо, как отец Медары когда-то. Бежать на острова, где буйвы живут, а может, и другие звери. И успеть до солнцеворота надо. Зрину оставалось надеяться, что Сиян опять до пахоты в Торжище соберётся и возьмёт его с собой.
К выборному дню в этот виток загодя готовились: Сиян с Мощёром своих детей женили, а потому гулянье с размахом должно пройти было. Ожидали не только свадьбы Силана с Дорой, ещё и Дорчину Сиян невесту из своих правнучек выбрал. Только Дорчин всё по Ислале убивался, якшался с Медышем, бродил хмельной по пустошам и оплакивал мёртвую.
Время к пахоте шло, а Сиян в Торжище не собирался. Зрин стал подумывать, как бы одному бежать, вот только сперва с пахотой роду помочь надо и дорогу до Торжища разузнать. Прямо об этом Зрин никого не спрашивал, всё больше слушал, не станет ли кто байки о Торжище травить.
Настал срок глину для зудей заготавливать. Зрин освобождал сарай, отодвинул в угол гончарный круг и собирал горшки с кувшинами, как вдруг показалось, что зовёт его кто-то. Он прислушался. Снова послышалось, будто тихо прошептали «Зрин», и тут же поскреблись в стену со стороны грядок. Зрин оставил горшки, выскочил наружу и обошёл сарай.
У задней стены его ждал Дорчин, как обычно хмельной и грязный. Он поднял сжатый кулак, проговорил:
– Посмотри, что нашёл я.
И раскрыл ладонь. На ней лежал комок не то розоватого снега, не то пшеничного теста.
– Это глина. Смотри, какая белая! Как грудь моей Ислалы.
Зрин взял комок. Размял. Нежная, податливая, точно живая, так и льнёт к пальцам.
– Где взял? – спросил он Дорчина.
– Я скажу, скажу. Только сделай для меня кое-что.
– Что сделать?
Дорчин заозирался, убедился, что никого нет рядом, и прошептал:
– Ислалу. И оживи её, как зудей оживляешь.
Зрин отшатнулся, выронил глину.
– Ты совсем умом повредился? Меня за это на мост отправят.
– Не отправят. – Дорчин вцепился ему в рубаху. – Никто не узнает. А я тебе вот…
Он вытащил из-за пазухи женский обруч с каменьями.
– Он золотой. Его Ислала на своих волосах носила, её белый лоб этого обруча касался. Слепи мне её, и он твой. Если мало, так я ещё принесу. У меня её серьги остались, и ожерелье, и гребни, все из золота и серебра.
Зрин как заворожённый смотрел на обруч. Да ведь им расплатиться можно за место в ладье до островов. Вот и решенье дела!
– Ты знаешь, как до Торжища добраться? – спросил он.
– Знаю, как не знать. Река сама тебя вынесет. На полпути она в большую реку впадает, а та – в море. Вот у моря Торжище и стоит. Ты сбежать хочешь? Я тебе и лодку дам. Только слепи мне Ислалу.
Зрин подобрал глину, отряхнул с неё налипшие сухие травинки, снова размял в пальцах. Проговорил:
– Не знаю… Дурно это.
– Что ж дурного в том, если я снова мою Ислалу обниму?
По пальцам растекалось блаженное тепло. Зрин уже понимал, что не откажет, слепит Дорчину мертвячку и уплывёт на острова. А там, как знать, может, Ретиша и остальных братьев вытащит, найдёт им жён и избавит от проклятия. И ещё понял, что даже не хоти он бежать, всё равно бы слепил, уж больно радовались пальцы этой дивной глине.
Дорчин повёл Зрина вверх по реке. За посевными полями и пустошами открылась равнина, заросшая непроходимым ивняком. Дорчин с трудом пробирался через заросли. Зрин шёл за ним и уже подумывал, что не найти им места с глиной, что хмельной Дорчин потерял его, как за кустами показался неглубокий овраг. На дне ещё лежал снег, вытоптанный в одном месте. Рядом со следами валялась бутыль из-под браги – верное свидетельство того, кто здесь побывал недавно.
– Здесь, здесь глина! – ликовал Дорчин. – Бери сколько хочешь, лепи!
Зрин огляделся. Место и вправду скрытое, но вышел же на него Дорчин. А вдруг ещё кого занесёт?
– Здесь лепить не буду. Увидят ещё. Придумай, где спрятаться можно.
– Можно, можно, – закивал Дорчин. – В кузне у Медыша. Он уж не помнит, в какой виток туда наведывался. Она недалеко, в низине за пустошами, там никто не потревожит.
Под глину взяли мешки. Она оказалась сырой, тяжёлой, за один раз много унести не получилось. Дорчина шатало, он то и дело спотыкался, падал, а как ввалился в кузню, рухнул вместе с мешком и захрапел. Зрин вытряхнул глину в чан. Мало, едва на голову Ислалы хватит. Без Дорчина ему всю ночь таскать придётся. Без подмоги не обойтись. Зрин смотал мешки и побежал к дому.
Ретиш во дворе готовил корзины под глину. Зрин подкрался, тихонько свистнул и поманил его за сарай.
– Идём со мной! Только ни о чём не спрашивай и никому не говори, где были и что делали, – сказал он Ретишу и тут же пожалел: у того от удивления чуть глаза не лопнули. Пришлось пообещать ему открыться: – Я после пахоты скажу. Пока нельзя. Зато, если всё сложится, не придётся нам испытание проходить.
Ретиш аж подпрыгнул.
– Ты смекнул, как от проклятия избавиться?
– Тише ты! Вроде того. Только молчи, не то всё дело испортишь. Идём!
Ретиш так просто не успокоился и ещё много раз так и этак спрашивал о том, что Зрин задумал. Пришлось пригрозить, если не отстанет, то и после пахоты не узнает ничего.
К вечеру принесли достаточно глины. Тогда и Дорчин заворочался, глаза продрал. Зрин отправил Ретиша домой и ещё раз наказал молчать обо всём, что видел и слышал.
Дорчин таращился на полный чан глины и счастливо улыбался:
– Когда ж мы столько натаскали?
– Уж ты натаскал! – Зрин скатал глиняный шарик, вдавил пальцем середину. – Дай мне крови и иди пока, не мешай. Да, принеси рубаху или покрывало какое, чтобы укрыть её.
Дорчин закивал, подставил руку под нож, пробормотал слова передачи силы и поспешил к Ёдоли. Зрин выложил глину на верстак. Ох, как же она была податлива, будто сама в женское тело складывалась. К возвращению Дорчина Ислала как живая уже на верстаке сидела, руками грудь прикрывала. Зрин обмотал её покрывалом и прорезал заточенной палочкой приоткрытые в улыбке губы.
– Ислала моя! Ты снова со мной, – тихо плакал Дорчин. Он коснулся её белых щёк. – Почему она недвижна?
– Оживёт, когда отдашь обещанное.
Дорчин вынул из-за пазухи обруч и протянул Зрину. Сказал хрипло:
– Оставь нас!
Зрин взял плату и вышел, плотно притворив за собой дверь кузни. В темноте добрался до дома. Прежде чем войти, закопал обруч под задней стеной сарая.
Продолжение
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 2