Предыдущая публикация
Бывший валаамский монах, Епископ Марк Ладожский, пребывавший в городе Сан-Франциско, однажды разсказываль нам о некоем "рабе Божием", как он называл всех смиренных Валаамских монахов, и показал небольшую картинку, которую он вырезал из Финскаго журнала в 1940-ых годах.
Это было изображение повара, окруженного горшками, котлами, кастрюлями, сковородками, мисками и черпаками в кухне, где готовилась пища для монастырских чернорабочих, обрабатывавших землю, и кочующих переселенцев, частых посетителей Валаамского монастыря, куда они приходили не как паломники или будущие монахи, но в поисках заработка.
Епископ Марк в 1930-ые годы был молодым послушником на Валааме и знал этого служителя на кухне, о котором передавались разные слухи, но никто о нем не знал ничего определенного, потому что он взял на себя подвиг молчания, никогда ни с кем не говорил, никогда не произносил ни одного слова.
Будущий Епископ Марк пришел на Валаам с целью стать монахом. Монастырь расположен глубоко в Северной Фиваиде Святой Руси, где в продолжении тысячи лет воспитал великих подвижников и святых на его святых горах. Через некоторое время после прихода на Валаам у молодого Леонида (его мирское имя) развилась какая-то тяжелая непонятная болезнь, которая по определению местных лекарей оказалась неизлечимой и смертоносной. Он лежал без движения и на глазах быстро угасал.
Была Страстная седмица, и приближалась Пасха, Светлое Христово Воскресение. Весна была еще далеко, и воскресение природы затемнялось оживленной подготовкой и каждый был вовлечен ради Праздника праздников, Св. Пасхи Господней, Его Воскресения. Каждый был занят уборкой и подготовкой, а кроме того длинными церковными службами, в которых каждый брат принимал участие. И здесь, среди всего этого, молодой человек, ставший всеобщим любимцем, явно приближался к концу. Жертва этой ужасной внезапной болезни, будущий нужный собрат - умирал. Леонид был любимец самого Игумена Харитона, который охотно готов был бы умереть за него.
Страстная неделя приближалась к концу. Был уже канун Великой Субботы, в этом году приходившийся на день памяти Св. Апостола и Евангелиста Марка. В безнадежности собравшаяся старшая братия монастыря была крайне озабочена - что же делать? Кто-то подал мысль спешно постричь Леонида в монахи на его смертном одре, чтобы на Пасху он мог бы явиться Воскресшему Господу как новопостриженный монах. Когда сказали о таком намерении Леониду, который уже был извещен о своем неизбежном смертельном состоянии, последний кивнул в знак согласия и потерял сознание к великой скорби Игумена Харитона и тех, кто окружал его постель.
Без колебаний Старец Ефрем и другие принесли мантию и все необходимое для совершения пострига. Так как это было в канун праздника Апостола Марка, то дали ему имя Марк и к полному изумлению всех и каждого, новопостриженный монах Марк открыл глаза и встал со своего смертного ложа в полном здравии, и даже принял участие в пасхальных торжествах. Это действительно было и его собственное воскресение.
После своего выздоравления, по какой-то непонятной причине, он часто думал с удивлением о брате Михаиле, работающем в кухне. Как послушника, Марка часто посылали в кухню, которая была на далеком расстоянии от главных монастырских зданий. Там работали многие бедные люди и получали пищу в рабочей трапезной. Он знал этого Михаила, и знал, что до его прихода на Валаам он дал обет никогда не говорить. Теперь новопостриженный монах был охвачен любопытством об этом таинственном человеке, всегда молчаливом, никогда не смотревшем на лица людей, чьи глаза были всегда опущены, и по его потным щекам часто стекали слезы, когда он работал среди пара, дыма и пламени старомодной плиты.
Однажды, монах Марк пришел в это здание по делу и вошел в кухню в промежуточное время между трапезами, когда обычно здесь никого не было. Он никогда не приходил сюда в такое время дня и был удивлен, видя все в таком спокойствии, для него непривычном. Он открыл дверь - и застыл.
Здесь его глазам представилась трогательная картина: среди покрытой сажей кухни стоял Михаил с поднятыми руками к небу, глубоко рыдал, обливаясь слезами, так что все его лицо было мокрое. Не обращая внимания на незваннаго гостя, он громко взывал ко Господу о милости и прощении на каком-то иностранном языке. Изумленный монах отступил и быстро закрыл дверь. Глубоко тронутый, он удивлялся мысленно и желал знать, какова же должна быть причина такого душераздирающего вопля.
После этого случая его интерес возрос, и он начал спрашивать у людей, работавших с рабом Божиим, о его жизни.
Вот все, что он мог узнать. Брат Михаил появился в монастыре неизвестно откуда. Никто не знал его жизни. Один Игумен Харитон знал его тайну, и он благословил его быть обычным очередным послушником. Но Михаил не пожелал этого, он хотел выполнять смиреннейшее послушание и просил благословение взять на себя покаянный подвиг абсолютного молчания и быть посланным на такое послушание, на котором никто бы не ожидал от него ни единого слова. Игумен согласился на это, и Михаил заключил свои уста, отсекая таким образом весь мир от своего существования. Он знал только кухню. Он даже почти не ходил в церковь, куда вся братия и рабочие ходили молиться. Он стремился к уединению. Его послушание было на самом бойком, шумном месте монастыря. Когда оттуда все уходили, он мог урывками стонать и выплакивать свое сердце. Он никогда не обедал с братьями или рабочими. Никто не знал, где он спит. Никто не знал, в чем он нуждается или имеет какую-либо скорбь. Никого это не касалось. Но монах Марк, раз увидав его таким сокровенным образом, приносил ему кое-что из одежды и обуви, и последний, посредством знаков, выражал ему благодарность.
Вид углубленного в себя человека, стоящего постоянно среди горшков и кастрюль, всегда с выражением лица как-будто он не вполне здесь, вызывал критику и громкие реплики возмущения в большинстве рабочих и трудящихся в кухне: мол, почему он не говорит, когда к нему обращаются. Почему он делает вид, что не может вести себя, как другие и не может вымолвит, что требуют люди. Зачем так таинственно прятаться в молчании.
Но Монах Марк знал, что этот человек творит непрестанную Иисусову молитву и что его сердце было в постоянном умном делании. Физически он был здесь, в кухне, делая что ожидалось от него, и он делал все хорошо и своевременно. Но в своем сердце он безусловно не был здесь, со всеми его окружающими.
"Где же был он?" удивлялся Марк. Был ли он кающийся великий грешник, выполняющий свою епитимью в трудных условиях кухни среди шума и даже ударов от раздраженных, разгневанных людей? Но это, казалось, не беспокоило его. Наоборот, его часто видели с кажущейся улыбкой благодарности к обижавшим его, которая только приводила в большую ярость нападавших. Он был всегда в работе, его руки всегда заняты, движения неторопливы: он не был ни медлителен, ни быстр. Он был мысленно там, где нужна была бдительность, настороженность к тому, что он делал, но его внутреннее присутствие было в другом месте. Однажды молодой монах Марк, придя в кухню по делам монастыря, разговаривал с людьми там находящимися, разсказывал как он был "воскрешен" в Великую Субботу, в день Св. Апостола Марка, когда он был пострижен в монахи. Тут он заметил, что брат Михаил приостановил свои занятия и видно внимательно слушал, не двигаясь, стоя в пол-оборота лицом к стене, держа большой черный котел; О. Марк обратил внимание, но продолжал. Когда он кончил свое повествование и его слушатели вышли из кухни и удалились в коридор, он повернулся в сторону Михаила, ничего не говоря, удивляяся -"почему Михаил с таким интересом слушал о моем чудесном выздоровлении на Пасху?"
Наступила напряженная пауза. Брат Михаил медленно повернулся к нему, не поднимая головы робко кашлянул, точно ошущая испытующее молчание Марка. Слыша, что кроме них никого нет, он медленно поднял лицо и О. Марк увидел его большие выразительные, серо-голубые глаза. Сделав кроткий шаг вперед, он засветился такой таинственной улыбкой сквозь слезы, что слова в такой момент излишни - молодой монах так сразу же понял, что ради его молитв он был так чудесно исцелен. Этот незабываемый лучистый взгляд выдал его молчание и обнаружил его секрет перед изумленным молодым монахом, пристально смотревшим на этого незаурядного человека. Этот Михаил, быть может святой, знал в своей душе, что шел в монастырь где кто-то страдал, кто-то молил Господа о помощи, кто плакал и нуждался во Христе, своем Спасителе. Там, скрываясь в закоптелой кухне, он молился за страждущих, понимая значение и смысл любви, был близок им по духу.
Пораженный, стоя среди кухни, монах Марк в этот момент, был до глубины души растроган; его колени дрожали, все его тело чувствовало сверхестественную легкость и в его сердце, - не ушами, но сердцем, - услышал: "Дорогой мой, это был я, по любви к тебе". И это было все. Его голубые глаза медленно опустились, голова приняла прежнее полунаклонное положение, и его руки снова продолжали чистить черный закоптелый котел. Он снова ушел в свой мир молчания, как будто его больше и не было здесь.
О. Марк, военным священником в 1940-1944 гг. в отпуску у родных. Слова там не были нужны. Они были излишни. Было ясно, это была тайна, слегка приоткрывшаяся; она оглашалась сладкозвучной волной небесного тепла, как будто приоткрылся Рай через полуоткрытую дверь, и затем закрылась и ушла навсегда - может быть до Второго Пришествия.
Бьющееся сердце молодого монаха медленно стало утихать. Переведя дух, уходя, он снова взглянул на сгорбленную фигуру старика, монотонно скребущего дно черной кастрюли. Таинственная музыка замерла, и след ее простыл. Теперь опять стоял плотный барьер между двумя людьми: молодым энергичным монахом, будущим епископом и этим невзрачным старым кухонным работником. Оба стояли среди кухни - уже далеко отделенные друг от друга. Молодой человек повернулся и тихо вышел. Там не было ни звука, выраженного словами, ни прощания, ничего, что объединило бы их. Все ушло... Но его сердце продолжало биться, быстро биться и только тогда успокоилось, когда он приближался к монастырю. Больше никогда он не видел брата Михаила. Вскоре вспыхнула война. Он был призван в армию и покинул Валаам. После нескольких лет, уже будучи иеромонахом, он смог получить отсрочку из армии и посетил свой любимый Валаам на какое-то непродолжительное время. Он спрашивал о Брате Михаиле-молчальнике, но никто не мог сказать ему о нем ничего определенного, кроме того, что он умер так же незаметно и уединенно, как жил. Даже его любимый Игумен Харитон никогда больше не упоминал о нем. Годами позже в каком-то финском журнале О. Марк увидел картинку, которую вырезал и позже подарил нашему Братству вместе с рассказом.
Следующая публикация
Комментарии 1