Предыдущая публикация
Александр Щербаков-Ижевский
ОТЕЦ. 10 ИЮНЯ - ПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ
Щарбаков Иван Петрович (28.10.1923 - 10.06.1964 гг.)
...Мой папа добровольцем ушёл на фронт в июне 1941 года. Воевал на Северо-Западном направлении командиром миномётной роты 14 гвардейского стрелкового полка, 7 гвардейской стрелковой дивизии, 1 ударной армии. Был трижды тяжело ранен. Оборонял Ленинград, освобождал Прибалтику и город Ригу. Демобилизовался уже после Победы в декабре 1945 года, по ранению.
Вернувшись домой, кадровый офицер, герой-фронтовик стал учителем. Пришлось отцу восстанавливать знания, которые получил в Арском педучилище еще до войны. Трудно ему пришлось, подзабыл многое.
Но папа не отчаивался. Он был трудолюбивым, весёлым, жизнелюбивым, мастеровитым. Играл на гармони, гитаре, пел частушки, песни. Высокий красавец с русыми, немного вьющимися волосами в любом обществе быстро становился душой компании. Добрый и улыбчивый, с лёгким прищуром серых глаз — писаный Аполлон. Вся округа знала и любила Ивана Петровича. Он отвечал людям тем же. Мог купить ящик пряников и раздать детишкам со всей округи, чтобы лакомились. В общем, папа любил жизнь во всех её красках и проявлениях.
Отец уделял нам с сестрой много внимания. Отношения были самыми простыми, раскрепощёнными и поэтому в привычку вошло рассказывать о своих друзьях, о некоторых «больших» проблемах или о том, каким был школьный день.
Стоило только чихнуть, и тут же проявлялся интерес о здоровье. Когда появлялась ссадина на коленке, родитель участливо спрашивал о том, что не обидел ли кто?
Особенно нравилось активно отдыхать в летнее время. Хорошо помню тот момент, когда папа научил меня плавать. До этого я очень боялся воды, и все попытки удержаться на поверхности были неудачными. Только благодаря поддержке сильных рук и подтверждённой устами отца уверенности, получилось переплыть по-собачьи большущее озеро (лужу).
А ещё мы ходили всей семьёй в лес за грибами. В берёзовой роще возле железной дороги на Агрыз папа делился воспоминаниями о своём детстве, проведённом в деревне неподалёку от Казани. Как правило, домой привозили полную корзину грибов. Бабушка, Ефимья Гавриловна Краснопёрова, мамина мама, была в восторге и обычно готовила вкусный ужин: жареную картошку с маслятами.
Хорошо помню тот момент, когда отец купил в дом велосипед. Двухколёсный «конь» зелёного цвета Пензенского завода-изготовителя завораживающе блестел лаком. Радости не было предела. Первая попытка прокатиться на железном тандеме и, пожалуй, несколько последующих экспериментов, были неудачными. Но благодаря папиной настойчивости у нас с сестрой всё получилось. Мы стали «велогонщиками». Все соседские пацаны с деревенской улицы завидовали.
Во время школьной учёбы дети очень ждали летние каникулы. Помню, как всей семьёй ходили в поход к реке, на лугу ставили палатку, собирали дрова, после обеда играли в мяч.
Рано утром папа собирался на рыбалку и охотно позволял собирать снасти, выкапывать червей. Это было невероятно! У меня клевало больше всех. Карасики, окуньки, плотва ловились один краше другого, на загляденье. В садок поймали много рыбы, которая в конце дня оказалась в составе очень вкусной «тройной» ухи.
Вся семья знала, что папа никогда не сидел без дела. Если представится случай и когда выкроится свободное время, он обязательно соберёт домочадцев на природу.
Отец ругал нас с сестрой крайне редко. Достаточно лишь услышать высказанное им мнение по поводу содеянной шалости, и мы были с сестрой готовы сделать всё возможное, лишь бы не разочаровывать родного человека.
Кто же, кроме него, подкинет к потолку так, что душа замирала? Кто будет догонять и щекотать до безбашенного, весёлого хохота? Кто снимет котёнка с дерева, когда бестолковый зверёк, ещё малец, по жизни переоценит свои силы? С кем не страшно даже на самой тёмной улице? Как же за всё это не любить папу?
Мой отец — моя гордость, пример сильного, решительного, настоящего человека. Он заботился о нас с мамой и очень ответственно относился к своим обязанностям. Семья для него была превыше всего. Вот почему я искренне восхищался своим папой и старался ни в чём его не разочаровывать.
Мама частенько говорила, что нам очень повезло с папой. Нас с сестрой обуревала гордость. Не надо было подсказывать, мы и сами знали, что наш дорогой и любимый папа самый лучший в целом мире. Однозначно, мы с сестрой его любили, ценили и очень уважали. Совершенно не боялись. Глядя на сильного, отважного родителя не сомневались, а понимали, каким должен быть настоящий мужчина, глава крепкого хозяйства. Я очень хотел быть похожим на своего боготворимого папу.
У моего папы было три великих, судьбоносных дела. На другие житейские мелочи он не разменивался ни при каких условиях.
Перво-наперво — это работа, которую очень любил. Старался передать малолеткам многое из того, чего ему самому не хватало, и сам мечтал бы получить в своём трудном детстве. Совершенно искренне отдавал школьникам частичку своей души, учил милосердию. Он обожал детей. Впоследствии, через сорок лет, один из его учеников, Владимир Ильич Агичев, благодарил меня за то, что первым учителем у них был мой замечательный папа, прекрасный педагог.
Второе — это любовь. Пройдя страшные фронтовые вёрсты, выжив каким-то чудом в мясорубке войны, он искренне любил свою жену, мою маму Полину Алексеевну, тоже учительницу. Обожал меня и сестрёнку Таню, постарше меня на два года. А ещё любил всех своих близких. Обожал друзей. Любил жизнь.
Соседка тётя Маруся Бегитова, вспоминая наши семейные взаимоотношения, говорила, что у твоего папы в кармане всегда были для вас, мелюзги, сладенькие конфетки, которые он покупал, идя с работы, в сельмаге, что у колхозной конторы. Мама ругалась, что зубы у детей болеть будут, а папа говорил, что от «Золотого ключика» ещё никто не умирал. Пусть едят, сколько влезет, только не мешайте им испытать детское счастье.
Третье — это охота и рыбалка. Без них он просто не представлял своей жизни. Впрочем, как и без первого и второго. А какая охота без преданной собаки, без нашей Пальмы?
...Иногда папа брал и меня на осеннюю охоту. До ближайшего Валионского леса было километра три вдоль железнодорожных путей, что в сторону Агрыза. Вставать приходилось спозаранку, ещё затемно. Мне очень хотелось спать, а Пальма как будто знала заранее о нашем походе, с вечера не находила себе места.
Слегка перекусив, оптимистично настроенные добытчики отправлялись в далёкое путешествие. Впереди Пальма, затем папа и я — самый маленький зверобой. То и дело оглядываясь, вожак сообщества гончатников периодически подбадривал, весело подшучивал над нерасторопностью членов команды.
Но мне было не до обид. Я больше всего на свете любил своего папу. В кирзовых сапогах (резиновых тогда ещё не было), в очень жёстком чёрном демисезонном пальтишке с рюкзачком на плечах по сырому, грязному полю да ночью идти ой, как не просто. Тем более, если тебе всего-то шесть лет. Но я не хныкал, очень хотелось побыстрее попасть в лес, на долгожданную охоту.
Из глубоких оврагов тянуло сыростью, туман обкладывал все низинки. Звук растворялся в пространстве. Даже грохот проходящего вблизи поезда не казался таким оглушающим, как днём. Под ногами чавкала осенняя грязь, постоянный спутник охотника.
Но постепенно в сумраке появлялись видимые очертания деревьев, телеграфных столбов. Напоминающие чудищ тени становились обыкновенными пенёчками и совсем не страшными корягами.
В эти мгновения предутренней зорьки обычно утихал ветер. Потихоньку пропадали звёзды. Стремительно светало. Однако вот она, уже видна опушка леса. Блеснул первый лучик солнца.
С появлением яркого света сразу дунул легкомысленный ветерок. В считанные минуты в пространстве всё преобразилось. Что-то, где-то цвиркнуло, засвистело, зашевелилось и даже закаркало. Последние лоскуты тумана растворялись в наступающем утреннике.
Пальма с восторгом, раскидывая лопухи-уши, стремительно носилась на своих длинных ногах к лесу и обратно до нас. Лизнув меня в очередной раз, опрометью убегала к лесной прогалине. Радости её не было предела. Папа, я и Пальма были объединены общим счастьем, одним на троих. Славное было время.
Однажды в сыром лесу мы соорудили шалаш из сучьев и веток. Пригодились фронтовые навыки папы. Пальма забралась вовнутрь вместе с нами и прижалась ко мне боком. К выстрелу она, конечно же, была приучена.
Смиренно, сложив голову на длинные и сильные лапы, вонючая потом псина терпеливо наблюдала за нашими приготовлениями. Сквозь ветви было видно, как начали прилетать на манок рябчики. Некоторые из них прибегали по земле. Папа хорошо стрелял, не зная промаха. Трофеями мы были обеспечены. А Пальма при звуке выстрела даже не вздрагивала. У неё были железные нервы, она же была охотничьей промысловой собакой.
Дорога домой была лёгкой, весёлой и быстрой. Мы с Пальмой бежали впереди. Конечно же, играли в догонялки, вместе искали заброшенный в овраг раскоряченный сук, пытались поймать какую-то неведомую лесную птицу, на пару страшно рычали и облаивали в кустах дикого «зверя». В общем, суетились, производили много нужных для нас с Пальмой и в то же время абсолютно необязательных дел.
Одним словом, вся троица от всего сердца наслаждалась природой, радовалась жизни, получала удовольствие от общения. На тот момент у каждого из нас всё было хорошо. Живы-здоровы и ладно, пошли дальше. Хотелось, чтобы идиллия продолжалась вечно.
Зимой папа и Пальма к охоте готовились задолго до выхода в лес. В то время готовые, заряженные патроны не продавались. Охотничьи магазины находились далеко в Ижевске или Сарапуле. Приходилось снаряжать боезаряды самостоятельно.
Отчётливо помню кисловатый запах пороха. Но с этим делом строго. Чуть перебор в дозировке и запросто может разорвать ствол. Поэтому на столе главным героем незатейливых операций всегда был мерный стаканчик. Размерник был маленьким, чуть больше напёрстка. Сбоку чеканисто нанесена шкала с цифрами: 0,5-3,0 гр. Донышко его могло опускаться, а фиксатор регламентировал величину объёма пороха.
До сих пор, как на картинке видятся аккуратные стопки круглых, картонных прокладок. Они заранее упаковывались для удобства в коробку с надписью «Сахар- рафинад». На деревянной дощечке (фанера была в дефиците) папа вырубал металлическим пуансончиком кругляшки из картона от обувных и продовольственных коробок.
Пыжи изготовить было проще пареной репы. Старых валенок было множество. Из голенища делай, высекай, сколько хочешь. Чтобы не сопрели, россыпь этих войлочных кружочков покоилась в холстяном мешочке.
Заячью дробь покупали в магазине. Хотя, когда она заканчивалась, просто вырубали зубильцем из свинцового листа маленькие квадратики. Но самодельная картечь могла повредить хромировку каналов стволов, поэтому предпочитали покупать абсолютно круглые, казённые припасы.
Дробь была насыпана в красивые металлические коробочки из-под зубного порошка с рисунками каких-то диковинных московских достопримечательностей на крышках. На них было крупно написано: «ВДНХ» .
Капсюли хранились в пластмассовой коробочке, отдельно завёрнутые в пергаментную промасленную бумагу от случайной искры. Их забивали в патрон деревянным молоточком осторожно, тщательно, без перекосов. Не дай Бог, на охоте при выстреле случилась бы осечка.
Чтобы влага не попадала в заряд, разжигали стеариновую свечу и закапывали парафином уже запыженный патрон. Через гексан был виден номер. Как правило, на зайца применялась дробь № 3, что соответствовало надписи красным карандашом. На рябчика № 5, на лису № 2.
Снаряженные латунные патроны расставлялись рядком. Готовые боеприпасы вставлялись в ячейки патронташа, который состоял из четырёх секций. В каждой было по шесть стаканчиков. От влаги и мусора сверху была предусмотрена накладка, которая пристёгивалась на кнопку.
Когда полный патронташ оказывался на поясе охотника, в душе появлялась уверенность зверобоя-промысловика. В этом случае каждый себя позиционировал, как мог наиболее могущественно. Нос задирался кверху в зависимости от того, насколько хватало амбиций и, смотря кому, какой хотелось славы. В то время мы не ведали, что охота могла восприниматься, как чистейшей воды спорт. Пожива стновилась возможностью добыть зверя для прокорма семьи.
Наша Пальма седьмым чувством обладала в полной мере. От ожидания свободы поскуливала, взвизгивала, крутилась, не находя себе места. Ей страстно хотелось в дремучий лес, наконец-то показать себя в деле. Вся её энергетика, собачье естество были мобилизованы на добычу.
Перед охотой домочадцы гладили её, подбадривали словом, а я целовал в большущий нос, заглядывал в глаза, как мог, успокаивал, снимая нервную дрожь с длинных конечностей. Но она уже вся была на винте, жила другой жизнью и всячески изворачивалась от моих надоедливых, не к месту ласк и ухаживаний.
Добытчики уходили на зайца без меня очень рано. Я сладко спал, а проснувшись, с нетерпением ждал их обратно, как-никак переживал за своего друга. Кормильцам предстоял тяжёлый рабочий день промысловиков.
Возвращались охотники тоже затемно. Моему взору являлись оба мокрые, усталые, молчаливые, но самое главное — довольные. Белоснежный заяц, а то и парочка были переброшены через плечо папы. На поясе висел полупустой патронташ. Чтобы не повредить добытых зверьков, разряженное ружьё отец держал обычно в руках.
Запомнился запах, идущий от оружия после охоты. Он ассоциировался у меня с запахом удачи. Больше нигде такого не учуять. Остатки перегара были горьковато-кисловато-маслянистыми, да ещё с дымком и привкусом победителя. Кого зацепило, тот знает.
Широкие, снеговые лыжи ставились в холодные сени. Промокшую одежду, сырые валенки папа складывал на приступок печки. К утру одежда уже высыхала.
Пальма по приходу сразу уходила в свою конуру, сворачивалась клубком и засыпала, вся сырая до последнего волоска. В любую погоду или непогодь от неё валило густое марево. Как ни странно, но парёж был без запаха. Пар и пар, просто вода. А мне так хотелось учуять благоухание дикого леса.
Во сне Пальма периодически вздрагивала и слегка поскуливала. Я понимал, что азарт охоты отпускал её не сразу. Не помню случая, чтобы любимица тотчас же после возвращения из леса подходила к миске с едой. Сначала надо было восстановить силы. Как это сделать? Конечно же, только через крепкий собачий сон.
Обычно папа бывал очень доволен. Он хвалил Пальму за тонкое чутьё и выносливость. Мне, как награда, доставался заячий хвостик. Когда наступали трескучие морозы, белый пушистик согревал руку в шерстяной варежке. Я с удовольствием показывал трофей друзьям. Конечно, сверстники завидовали чёрной пацанской завистью.
Но, бывало, папа передавал и другой приветик от зайчика. С мороза он вытаскивал из рукавицы... конфетку или из кармана ватника... горбушку мёрзлого заиндевелого хлебца. Ура! Я прыгал от счастья. Папа был для меня самым дорогим сердцу человеком на свете. Самый хороший, самый милый, самый добрый и любимый на земле человек, это был мой папа.
Весной тоже было хорошо. Я носился с друзьями по лужам и запускал кораблики в стремительные, холодные ручейки. Мы орали до хрипоты и одури просто так, от хорошего настроения. Дотемна сражались в крепостях, устроенных в глубоких норах из сырого снега, сооружённых в спрессованном зазимке, прямо на снежных отвалах, оставленных тракторами по обочинам дорог. Светлого времени суток нам с друзьями явно не хватало.
Случалось есть пахнущее весной сырое порошное сало. Пальма тоже смешно кусала слепленные комочки из рук. Может быть, думала, что это было реальное белое мясо или по весне носом не чуяла? Да нет же, дурашка просто, как могла, по-собачьи забавлялась. Снег же был не косточкой, она его надкусывала, мотая головой, фыркала и тут же выплёвывала. Широко разевая пасть, выталкивала ледышки языком.
Юморная, комичная процедура тешила окружающих, мы с мальчишками заливались хохотом. Смеялись, веселились до изнеможения. Пальма гавкала и скакала по-лошадиному галопом вокруг нас. Всем было привольно хорошо. Солнышко уже начинало здорово пригревать. А нам было радостно, просто здорово до восторга, до щенячьего визга. Хотелось сохранить эту весеннюю радость как можно дольше.
Ноябрь 2016 года
Следующая публикация
Нет комментариев