Почему Белинский назвал «Евгения Онегина» энциклопедией русской жизни? Современная русская жизнь на первый взгляд сильно отличается от русской жизни конца XVII — начала XIX века. Казалось бы, и что нам до той давно ушедшей эпохи? Оставим её историкам и людям интересующимся… Э, нет! С пониманием деталей бытия начала XIX века приходит осознание, что у той русской жизни и у нашей очень много общего. Даже слишком много. Чувствуешь, будто находишься в театре, где с новыми декорациями уже 200 лет играют одну и ту же пьесу.
Ещё в 1786 г. в «Придворной грамматике» Денис Иванович Фонвизин писал:
"Как у двора, так и в столице никто без долгу не живёт, для того чаще всех спрягается глагол: быть должным. (Для примера прилагается здесь спряжение настоящего времени чаще всех употребительнейшего):
Настоящее: Я должен. Мы должны. Ты должен. Вы должны. Он должен. Они должны.
Вопр. Спрягается ли сей глагол в прошедшем времени?
Отв. Весьма редко: ибо никто долгов своих не платит.
Вопр. А в будущем?
Отв. В будущем спряжение сего глагола употребительно: ибо само собою разумеется, что всякий непременно в долгу будет, если ещё не есть".
От долгов страдали все. Даже богатейшие вельможи, как и нынче получающие огромные блага от правительства, жаловались на бесконечные долги. До конца 30-х годов XIX столетия русские дворяне, от мелкопоместных до чудовищно богатых, не расходы подвёрстывают под доход, а наоборот — стараются доход подверстать под расходы. Юрий Михайлович Лотман в «Комментарии к «Евгению Онегину» приводит прелюбопытный разговор трёх богатейших людей России — графа Фёдора Васильевича Ростопчина, вице-канцлера Александра Михайловича Голицина и графа Николая Николаевича Головина:
«Жить, говорили, по доходам невозможно. Подражание и уравнение гонят вперёд. Вы увидите подле себя человека с маленьким состоянием в таком же сукне, какое на вас. Не все имеют доходы, сколько им надобно. Не всякий подымает их по расходам!»
В стихотворении «К Вельможе» (1830 г.) Пушкин с некоторой ностальгией отметит:
Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
Они торопятся с расходом свесть приход.
Имения закладывали и перезакладывали. Екатерининская эпоха задала новый стиль истинно дворянского поведения — жить не по средствам. Столичное дворянство почти всё поголовно было в долгах, что значительно реже случалось с помещиками мелкопоместными, не выезжавшими вовсе из деревни. Столица, как и в наши дни, являла собой гонку за роскошью. Дворяне занимали и занимали. Многие не стеснялись давать деньги под проценты, если точнее — под 12% годовых. Эти «кредиты» образовывали частные долги. В 1786 г. Екатерина II переименовывает Елизаветинский «Дворянский банк» в «Государственный заёмный банк для дворян и городов». Заёмному банку предполагалось предоставить 22 млн. руб. для выдачи ссуд дворянам и ощутимо меньше — 11 млн. руб. — для кредитования городов. Дворяне примчались брать ссуды ещё до официального открытия банка: «От дворян принимать деревни, полагая 40р. за душу <…> Дворяне закладывают имения на 20 лет по 5%, а 3% идёт на уплату капитала, итого 8%».
Проживать средства, полученные при закладе и перезакладе имения, и назвалось «жить долгами». Если имение перезакладывалось, то проценты удваивались. Мало кто заботился на полученные средства улучшать экономику владений. Деньги шли на балы, наряды и предметы роскоши для столичных квартир и домов.
Служив отлично-благородно,
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.
Давать три бала ежегодно — удовольствие очень дорогостоящее, тем более в случае, когда в доме нет дочерей-невест. И как следствие:
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди старика.
Наследник мог вступить в наследство, но в этом случае он принимал на себя обязательства по долгам. Родовые имения наследники имели право выкупать на льготных условиях. Можно было и отказаться, предоставив кредиторам разбираться между собой, что и сделал Онегин с отцовским наследством. Также и поступили родственники упомянутого выше графа Николая Николаевича Головина, отказавшись принять в наследство его некогда славное имение Воротынец.
У самого Пушкина ситуация была ничуть не лучше. В 1837 г. проданное за долги Михайловское выкупит для передачи наследникам назначенная императором опека.
Молодым франтоватым дворянам очень легко давали в долг все вокруг. (Во второй половине жизни по негласному правилу от долгов следовало освобождаться). Это сейчас занять вы можете только в банке, или у частного лица. Тогда в долг можно было ходить в ресторан, нанимать квартиру, шить наряды у портных и посылать за продуктами в лавки. В расчёте на будущие доходы. По свидетельству Юрия Лотмана, брат Пушкина Лёвушка умудрялся жить в Петербурге без копейки денег. Он наделал долгов в ресторане на 260 рублей (это полугодовой доход мелкого чиновника), снимал квартиру в доме Энгельгардта за 1330 рублей в год, дарил подарки и поигрывал в карты (долги были оплачены Александром Сергеевичем).
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.
Любой внимательный и даже не очень читатель задастся вопросом: «А никто не пробовал повысить, как бы сказали сейчас, экономическую эффективность имений?»
Сам Пушкин, по свидетельствам современников, не очень старался на этой ниве. Некоторые старались в традиционном русском стиле: пытались разбогатеть не с оборота, а с цены, наваливая всё больше обязательств на собственных крестьян. Умение выжимать деньги с крестьян — вот вершина помещичьего искусства в понимании большинства русских бар. Однако и наиболее смекалистые мужички становились хитрее, утаивая от барина истинные свои доходы (оборотистых крестьян в начале XIX в. появилось достаточно много). Об управляющих, обирающих роскошно живущих в столицах помещиков, и говорить не приходится.
Вот что воистину до глубины души волновало подавляющее большинство дворян — это количество душ в собственности. И тут дело было не в увеличении подушного дохода. Дело было в социальном статусе и возможности взять кредит. Чем больше душ, тем больше будут уважать в свете и больше дадут денег в кредит в случае чего. (Тут мы, конечно, все вспомнили афериста Чичикова). Первое — важнее. В России чётко была выстроена не только иерархия чинов, но и иерархия душевладения. Крупнопоместным дворянином считался помещик, владеющий тысячью и более душ.
У Лотмана есть очень показательный пример наличия этой иерархии. В начале XIX в. в Костромской губернии проживал влиятельный вельможа Шипов, прозванный «солигаличским императором», и было у этого вельможи три формулы обращения с разными лицами:
"Дворянам, у которых было во владении более двухсот душ, он протягивал руку и говорил сладчайшим голосом: «Как Вы поживаете, почтеннейшей Мартимьян Прокофьевич?». Дворянам, которые были хозяевами от 80 до 200 душ, он делал только лёгкий поклон и говорил голосом сладким, но не сладчайшим: «Здоровы ли Вы, мой почтеннейший Иван Иванович?» Всем остальным, имевшим менее 80 душ, он кивал головой и говорил просто голосом приятным: «Здравствуйте, мой любезнейший»".
Иногда привязанность к количеству душ доходила и вовсе до абсурда. Случалось, что разбогатевшие крестьяне предлагали гигантские суммы за свободу. Их не отпускали, узнав о деньгах, а старались обобрать, облагая новыми повинностями. Ничем хорошим это не заканчивалось. Просто лучше стали прятать доходец.
Находились среди дворян и те, кто стремился, говоря современным языком, к инновационным методам хозяйствования. Были и такие. Самым знаменитыми были Ростопчин и Полторацкий.
Да-да, тот самый Фёдор Васильевич Ростопчин, который в начале нашего повествования дискутировал о житии не по средствам. Он завёз из Англии плуг и овец, с севера России — быков и коров. Сеял американские сорта пшеницы и овса, удобряя поля. Создал собственную ростопчинскую породу лошадей. В 1806 г. Ростопчин выпустил брошюру «Плуг и соха», объяснявшую, что не все западные новшества применимы в России, а «отцы наши не глупее нас были». Французов граф ненавидел люто. Но ирония заключалась в том, что отпрыск эффективного хозяйственника настойчиво кутил в ненавистном отцом Париже, и батюшка вынужден был уплатить долги. Дочь сделалась писательницей, вышла замуж во Франции и писала под именем «графиня де Сегюр», предварительно перейдя вместе с маменькой в католичество.
Ещё одним видным передовым помещиком был Дмитрий Маркович Полторацкий, родственник Анны Петровны Керн. Западник, сторонник передовых методов возделывания земель. С ним-то и не поделил плуг и соху Ростопчин, и оба попали в басню Крылова «Огородник и философ». Дискуссии на тему сельского хозяйства вызывали, скорее, подтрунивание, нежели серьёзный отклик. Такие помещики казались чудаками. К слову сказать, государи навещали и того, и другого, но почти исключительно из интереса к лошадям, а вовсе не к не экономическим чудесам.
Русский путь и французские гувернёры, житие не по средствам, крепостничество и любовь к свободе, прозелитизм и лютое православие, плуг и соха — всё это было намешано в одном бурлящем котле, именуемом русским дворянством, которое мы попытаемся понять спустя 200 лет и стать чуть ближе к Пушкину.
О. Каюкова
Фото: Усадьба Полторацких Авчурино
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 1