Разговоры ни о чем и обо всем

Даже великие люди попадают в эту ловушку. Философ Шопенгауэр подрался с собственной служанкой. Как мы в детстве говорили, распсиховался. Гениальный Иммануил Кант тоже ссорился со слугой и даже жаловался, что тот его обижает. Крадет продукты. Член Лондонского королевского общества, писатель, мировой судья, уважаемый джентльмен, сэр Сэмюэль Пипс на крыльце собственного дома подрался с кухаркой. Великие люди позволяли втягивать себя в мелкие конфликты. И тратили свое великое время и гениальный ум на размышления, как лучше ответить нахальному слуге. Переживали, что кухарка ядовито засмеялась вслед. Лежали без сна и придумывали, как лучше поставить на место служанку. Да как она смеет! Я ей вот так скажу завтра. А она вот так ответит. Тогда я приведу цитату из Данте. Или процитирую ей Фому Аквинского. Вы только представьте, на что великие умы человечества тратили силы и время. Кстати, так ничего и не добились в этих конфликтах. Служанка Шопенгауэра заставила его пожизненно платить за якобы нанесенную травму. Слуга Канта так и обворовывал философа. А кухарка заразила всю семью почтенного мистера Пипса вшами. И никогда не бывала трезвой... Может, хватит тратить энергию на мелкие ссоры с мелкими людьми? Так и самому можно стать мелким. И время бездарно истратить. И стать смешным и нелепым, а не великим. И не создать новую книгу, не совершить открытие, втянуться в мелкую и липкую ссору... Надо сначала подумать: стоит ли оно того? Стоит ли человек наших эмоций, нашего времени, наших переживаний? Иногда лучше плюнуть и жить дальше. И создавать полезное и великое. Такое мое мнение... Анна Кирьянова

Дело было вечером. Слякоть, темнота. Делать было нечего. Осень, скукота. Думала, гадала я, (мужа дома нет), Дай, его побалую, хоть на склоне лет. И решила - сделаю ужин при свечах.Шаль раскину белую на своих плечах. Новизны, романтики и сама ждала. Повязала бантики я вокруг стола. В форме сердца сказочно свечи на полу. И оделась красочно, фея на балу... Выложила буклями прядь седых волос. Сделать губы пухлыми блеском довелось... Глазки полутомные в зеркале кривом. Два бокала полные до краев вином. Рисовала мысленно радость и восторг.. Вот он, мой единственный, милый на порог! Наблюдаю краешком хитро-умных глаз. Ватник снял и варежки.. ....Дальше без прикрас... - Не ждала,неверная, что приду домой?! Спрятала наверное кума за стеной! И с разбега кинулся шарить по углам. Словно вовсе сдвинулся, разметал все в хлам. Весь взопрел, умаялся, он в припадке злом. Даже не покаялся, в идиотстве том. Растрепал мне локоны, у бровей - фингал. Шаль и платье скомканы. Во, какой финал! Вот сижу и думаю - дура как и есть! Покрываю пудрою синячище весь. Дело было вечером, а на сердце злость Делать дуре нечего... Чё те не спалось? А как могла бы выглядеть версия от мужа? А версия такая: Дело было вечером. Ровно шесть ноль ноль Со своей конечной я, поспешал домой Осень, слякоть лужи… сверху дождик льет Сопли…я простужен…Рита дома ждет В голове гудело – насморк подхватил Шеф меня поэтому раньше отпустил.. В микрике, до кучи, сперли телефон День был невезучий. Как кошмарный сон… Дом уж недалече.. грезится что-ль мне? Вроде как от свечки – тени на стене… Форточка открыта… музыка слышна Неужели, Рита, ты мне не верна??? Боже! Неужели я пригрел змею??? С.....чь! А в постели всю трясло:,,Люблю " Столько лет тебе я.. верил, как дебил! Бегала, покуда на работе был… Дверь рванул и в хату.. лоб горит огнем! Стол стоит накрытый ,ленточки на нём... В форме сердца свечи, розы на полу голенькие плечи.... фея на балу, глазки полутомные, совесть потеряв, губки размалеваны, чем то.. Боже мой! Не ждала наверное, что приду домой.. Скинул ватник, варежки, в спальню, прямиком.. -Где он, пес гуляющий? – и кровать вверх дном… Под кроватью мыши, пыль, карандаши А супруга: - Ищешь? В кухне поищи,в шкапчике, с посудой ,может там найдешь… Я ей: -Ах,....... ты еще и ржешь? Говори мне честно. Лось я или муж? .. И леща отвесил… как, не помню уж… Растрепал ей локоны. И вот как финал: шаль и платье скомканы, у бровей фингал… Скатерть отражается в зеркале кривом, на полу валяется ,залита вином… И супруга в слезы: – Так мол, Вань и так Свечки, тортик розы – для тебя, дурак! Два часа крутилась, дура, у стола И чего добилась? Лучше б я , спала…

Рассказ Женщины, которую везли умирать. МЕНЯ ВЕЗЛИ НА КРЕСЛЕ ПО КОРИДОРАМ ОБЛАСТНОЙ БОЛЬНИЦЫ... - Куда? – спросила одна медсестра другую. – Может, не в отдельную, может, в общую? Я заволновалась. - Почему же в общую, если есть возможность в отдельную? Сестры посмотрели на меня с таким искренним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это уже потом я узнала, что в отдельную палату переводили умирающих, чтобы их не видели остальные. - Врач сказала, в отдельную, — повторила медсестра. Но тогда я не знала, что это означает, и успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от того, что никуда не надо идти, что я уже никому ничего не должна, и вся ответственность моя сошла на нет. Я ощутила странную отстранённость от окружающего мира, и мне было абсолютно всё равно, что в нём происходит. Меня ничто и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я. Ушли проблемы, ушла суета, ушли важные вопросы. Вся эта беготня за сиюминутным казалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждёт там, по ту сторону… И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города – сигналы машин, цоканье спешащих каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев… Господи, как замечательна Жизнь! А я только сейчас это поняла… - Ну и пусть только сейчас, — сказала я себе, – но ведь поняла же. И у тебя есть ещё пара дней, чтобы насладиться ею, и полюбить её всем сердцем! Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он сейчас был ко мне ближе всех. - Господи! – радовалась я. – Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как прекрасна Жизнь, и полюбить её. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить! Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одновременно. Мир звенел и переливался золотым светом Божественной Любви. Я ощущала эти мощные волны её энергии. Казалось, Любовь стала плотной и, в то же время, мягкой и прозрачной, как океанская волна. Она заполнила всё пространство вокруг, и даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной пульсирующей струей. Мне казалось, что всё, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила. И это было подобно слиянию мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки. Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз 4-й степени», а также признанное врачом необратимое состояние организма имели свои преимущества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вереница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: ну о чём говорить с умирающим человеком, который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица. Я радовалась: когда бы я ещё увидела их всех? А больше всего на свете мне хотелось поделиться с ними любовью к Жизни – ну разве можно не быть счастливым просто оттого, что живёшь? Я веселила родных и друзей как могла: рассказывала анекдоты, истории из жизни. Все, слава Богу, хохотали, и прощание проходило в атмосфере радости и довольства. Где-то на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по палате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, закатив истерику, что мне нельзя вставать. Я искренне удивилась: - Это что-то изменит? - Ну… Нет, — теперь растерялась врач. – Но вы не можете ходить. - Почему? - У вас анализы трупа. Вы и жить не можете, а вставать начали... Прошёл отведенный мне максимум – четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор. Врача было жалко. А Любовь требовала радости окружающих. - Доктор, а какими вы хотели бы видеть мои анализы? - Ну, хотя бы такими. Она быстро написала мне на листочке какие-то буквы и цифры, то – что должно быть. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела сочувственно на меня, что-то пробормотала и ушла. А в 9 утра она ворвалась ко мне в палату с криком: - Как вы это де... - Анализы! Они такие, как я вам написала. - Откуда я знаю? А что, хорошие? Да и какая, на фиг, разница? Лафа закончилась. Меня перевели в общую палату (это там, где уже не умирают). Родственники уже попрощались и ходить перестали. В палате находились ещё пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча, и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было срочно что-то делать. Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала, и громко сообщила: - Арбуз снимает тошноту после химиотерапии. По палате поплыл запах свежего смеха. К столу неуверенно подтянулись остальные. - И правда, снимает? - Угу, — со знанием дела подтвердила я, подумав: «А хрен его знает…» Арбуз сочно захрустел. - И правда, прошло! — сказала та, что лежала у окна и ходила на костылях. - И у меня. И у меня, — радостно подтвердили остальные. - Вот, — удовлетворённо закивала я в ответ. – А вот случай у меня один раз был… А анекдот про это знаешь? В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась: - Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать мешаете! Через три дня врач нерешительно попросила меня: - А вы не могли бы перейти в другую палату? - Зачем? - В этой палате у всех улучшилось состояние. А в соседней много тяжёлых. - Нет! – закричали мои соседки. – Не отпустим. Не отпустили. Только в нашу палату потянулись соседи – просто посидеть, поболтать. Посмеяться. И я понимала, почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого золотистой волной, и всем становилось уютно и спокойно. Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали её похожей на зайчонка. У неё был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться. А через неделю я увидела, какая у неё обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало действовать и она выздоравливает, мы устроили праздник, накрыв шикарный стол, который увенчивали бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам. Пришедший на шум дежурный врач сначала ошалело смотрел на нас, а потом сказал: - Я 30 лет здесь работаю, но такое вижу в первый раз. Развернулся и ушёл. Мы долго смеялись, вспоминая выражение его лица. Было хорошо. Я читала книжки, писала стихи, смотрела в окно, общалась с соседками, гуляла по коридору и так любила всё, что видела: и книги, и компот, и соседку, и машину во дворе за окном, и старое дерево. Мне кололи витамины. Просто надо же было хоть что-то колоть. Врач со мной почти не разговаривала, только странно косилась, проходя мимо, и через три недели тихо сказала: - Гемоглобин у вас на 20 единиц больше нормы здорового человека. Не надо его больше повышать. Казалось, она за что-то сердится на меня. По идее, получалось, что она дура, и ошиблась с диагнозом, но этого быть никак не могло, и это она тоже знала. А однажды она мне пожаловалась: - Я не могу вам подтвердить диагноз. Ведь вы выздоравливаете, хотя вас никто не лечит. А этого не может быть! - А какой у меня теперь диагноз? - А я ещё не придумала, — тихо ответила она и ушла. Когда меня выписывали, врач призналась: - Так жалко, что вы уходите, у нас ещё много тяжёлых. Из нашей палаты выписались все. А по отделению смертность в этом месяце сократилась на 30%. Жизнь продолжалась. Только взгляд на неё становился другим. Казалось, что я начала смотреть на мир сверху, и потому изменился масштаб обзора происходящего. А смысл жизни оказался таким простым и доступным. Надо просто научиться любить – и тогда твои возможности станут безграничными, и желания сбудутся, если ты, конечно, будешь эти желания формировать с любовью, и никого не будешь обманывать, не будешь завидовать, обижаться и желать кому-то зла. Так всё просто, и так всё сложно! Ведь это правда, что Бог есть Любовь. Надо только это вспомнить..

Кризис среднего возраста накрыл Иру внезапно, прямо в парикмахерской. «Седину не хотим подкрасить? Хотя, тут у вас не много, я сейчас выдерну» – деловито уточнил мастер, и, не дожидаясь ответа, привычно выщипал Ире пол головы. Пропущенные мастером пять волосков Ире вырывали уже дома, всей семьей. Муж прятал глаза, а бездушная старшая дочь страдальчески закатывала их, показывая, что у неё есть дела поважнее, чем копаться в голове престарелой матери. Следующий десяток Ира выдергивала сама, запивая каждый седой волос бутылкой красного вина, а потом купила себе двенадцать кремов для лица, джинсы в обтяжку, бусики и торт. После торта джинсы пришлось отнести обратно в магазин. Муж опасливо сидел в углу, прячась за кота. Он уже и так неправильно ответил на вопрос, заметна ли разница после месяца использования корейского крема со слезами высокогорной улитки-девственницы, и теперь старался не привлекать к себе лишнего внимания. Каждый день приносил новые неприятные открытия. Розовое очарование вечной молодости шло трещинами и крошилось на глазах, как старая византийская фреска. Оно не могло противостоять гусиным лапкам, мимическим морщинам, носогубным складкам и прочим признакам того, что часики не просто тикают, а, прямо-таки, бьют полночь, как часы на Спасской башне. Избавление было внезапным, в лице объявившейся на горизонте знакомой, с которой Ира не виделась уже сто лет. Знакомая удачно сделала гиалуронку, парочку филлеров, ботокс в лоб и губки, и стала безумно похожа на посмертную маску Александра Сергеевича Пушкина в цвете. Ира деликатно кивала, с повышенным вниманием записывала телефон косметолога-кудесника, и с трудом удерживала рвущийся наружу невежливый хохот. Дома, впечатленная увиденным, Ира допила остатки вина и впервые за последние полгода пошла спать, не намазав на свои гусиные лапки половину Южной Кореи. Ей снилась Арина Родионовна с недовязанным чулком в морщинистых руках. (с) Юля Ши Иллюстрация: Валентин Губарев

НЕЛЮБИМЫЙ МУЖ... Войдя в свой дом со двора, Клавдия устало опустилась на диван в комнате, и как всегда посмотрела на стену, где в рамке висела фотография мужа Матвея. Ей скоро шестьдесят, живет одна в большом доме, сын с семьей далеко, он военный и навещают её редко. Полола грядки в огороде, хоть и живет одна, но сама работает на огороде, не запускает землю, хозяйственная она. Вечерами сидит в одиночестве, особенно длинные зимние вечера, правда соседка Вера часто забегает, тогда чаевничают, у Клавдии старинный самовар. Делятся своими воспоминаниями. - Клавдия, а почему ты одна, такой огромный дом, могла бы мужика какого-нибудь в дом позвать, - Вера в соседях живет с мужем лет пятнадцать, дом купили, и не знала она истории Клавдии. - Так были мужики, но не так все просто, - решила рассказать она. Клавдия всю жизнь живет в этом большом селе. Семья у них была большая, мать воспитывала одна четверых детей. Когда Клаве было десять лет, отец бросил их и уехал в райцентр к другой женщине. Больше они никогда не видели отца. Клава была старшей, кроме неё еще два брата близнеца и маленькая сестренка. Односельчане советовали матери: - Подай в розыск, пусть найдут твоего беглеца. - А зачем его искать, раз он нас бросил, значит не нужны мы ему. Разве он не понимает, как мне одной трудно. Не буду я его искать, Бог с ним, - отвечала мать. Мать была доброй и работящей, жили дружно, работала она на птицефабрике. Своим работникам там продавали подешевле нестандартные яйца и кур еле живых, которые уже снесли положенное количество яиц. Так что суп всегда ели куриный, вкусный. Клавдия оставалась за хозяйку, мать целый день на работе. Прибегала из школы, быстро делала уроки, присматривала за младшими, уроки у них проверяла. Убирала в доме, летом грядки полола, близнецы носили воду поливать огород. Дети в деревне взрослеют рано. Вот и Клавдия быстро повзрослела, превратилась в симпатичную девушку, очень похожа на отца, с такими же кудрявыми волосам. Мать часто, глядя на её кудри, говорила: - Эх Клавка, овечья ты голова… После школы осталась в селе, пошла работать с матерью на птицефабрику. Нравилась она парням, поглядывали, в клубе она никогда не подпирала стенку, всегда приглашали танцевать. Но не было такого парня, к которому лежала бы у неё душа. Ей было семнадцать, когда посватался к ней Матвей. Он её любил, и в селе об этом все знали. Из хорошей семьи был Матвей, единственный и поздний сын у родителей. Они уже были на пенсии, а он работал в колхозе, был старше Клавы на три года. Жили они на отшибе за селом, отец держал пасеку, мед всегда у них, да и продавал он его в соседние деревни и в райцентр возил. Семья была не бедная, большое хозяйство. Отец Матвея потому и построил свой дом ближе к лесу на отшибе, чтобы пчелам было вольготно и не так бы беспокоили односельчан. Как-то провожал Матвей Клаву из клуба и признался: - Нравишься ты мне, или даже люблю тебя крепко, о тебе только и думаю. Сватов я к тебе зашлю, хорошо? К Матвею она относилась равнодушно и замуж за него не собиралась. Был он не хуже и не лучше других, обыкновенный, спокойный и молчаливый. Не ругался при ней матом, не пил и даже не курил, как другие, и тихо любил её. А Клава была девушка шустрая и боевая, и такие же парни ей нравились, бесшабашные, хотя пока на сердце никого не было. Клавдия тогда только улыбнулась, промолчала, но матери сказала: - Мама, Матвей ко мне хочет свататься, любит меня, так и сказал. А я его не люблю, ничего не чувствую к нему, парень и парень, сердце мое не волнуется. Да и рано, наверное, еще мне. Мать обрадовалась: - Дочка, лучшего мужа тебе не найти. Хочешь на колени перед тобой встану, выходи за него, выходи за ради Бога, хоть тебя определю, ведь у меня еще трое кроме тебя. Да и семья у них хорошая. Уговорила дочку мать, дала согласие Матвею она. Но на полном серьёзе подумала: - Поживу с ним год, исполнится восемнадцать, уеду в райцентр, там найду свою любовь. У матери денег на свадьбу не было, и об этом сказала сватам: - Может обойдемся без свадьбы? – но те настояли. - Матвей у нас единственный сын, мы на себя возьмем все расходы. Повезли Клавдию в город, купили белое платье, фату и белые туфли, даже нижнее белье купили. Она была очень рада, такого белья никогда не носила. Вот тогда впервые и посмотрела она на Матвея с благодарностью и любовью. Расписали их в сельсовете, и все гости пришли в дом к родителям Матвея. Клавдия, когда переступила порог дома и увидела накрытые столы, даже немного была ошарашена. Всего было много, а гости обрадовались, когда увидели много спиртного на столе. Хозяева сами не пили и Матвей тоже, но гости пили и веселились, а мать Клавдии плакала от радости. Оглядывалась по сторонам и думала: - В какой дом попала моя дочка. На окнах тюлевые занавески, шторы красивые, трюмо чуть не до потолка, мебель хорошая, все красиво и добротно, Посуда красивая и дорогая. После свадьбы началась семейная жизнь Клавдии. Ей повезло. Матвей с неё пылинки сдувал, свекры хорошо относились и старались, как и она, угодить ей. В доме тишина и покой, родители не скандальные, все чинно и благородно. Чистота была в доме идеальная, свекровь всегда повторяла: - Вот невестушка, дом нужно содержать в чистоте, где чисто, там нет болезней. Трудились все много, свекровь по дому, Клавдия работала на птицефабрике, муж в колхозе. К хозяйству, к скотине Клавдию не подпускали, там работали свекор и Матвей. Утром Клавдия уходила на работу, вставала рано, хотела помочь свекрови, а она уже хлопотала на кухне, нажарит блины или оладьи со сметаной или с медом, а невестке наливала стакан сливок, чтобы была у неё сила, чтобы поправлялась, худенькой была. Но через полгода глянула как-то на себя Клавдия в зеркало внимательно, а на неё смотрит раздобревшая красавица - кровь с молоком. Она подросла, и поправилась. Только кудри остались такие же. Прошел год замужества, второй пошел. Клавдия уже и забыла, что обещала сама себе уехать в город. Хорошо жили с мужем, любили её все. А тут еще поняла, что ждет ребенка. Свекры от счастья были на седьмом небе, а о муже и говорить не приходится. Пуще прежнего любить и жалеть стал её. До родов оставалось месяца три, когда у них случилось несчастье. Матвея и еще двух мужиков отправили в райцентр за какой-то железной и тяжелой установкой для фермы. Когда уже ехали обратно, Матвей сидел в кабине рядом с водителем, а те мужики наверху в кузове. Была ранняя весна, и сильная гололедица, машину на мосту занесло, и она рухнула с высоты в глубокий лог. Мужики успели выпрыгнуть, а Матвей с водителем погибли на месте. Эта тяжелая установка придавила их. только год и радовался свекор внуку Горе пришло в дом Матвея. Клавдия сама не своя, и почему-то вдруг все время в памяти всплывало, что хотела уехать от Матвея через год, а получилось, что ушел он. После похорон сына свекровь слега и не смогла прийти в себя, все тосковала по нему, и тоже похоронили рядом с сыном. Остались в доме Клавдия со свекром вдвоем. Жалел он невестку, помогал во всем. Родила она удачно сына, только год и радовался свекор внуку, а потом скоропостижно умер, сердце его подвело. Осталась Клавдия одна в доме. Мать и братья приходили и помогали. Пришлось продать пасеку свекра, не знала она, как обращаться с пчелами, продала скотину, оставила корову, да кур. - Куда мне одной-то с сыном, не потяну я без мужа, - горевала она. Отдала матери половину денег, нужно было детей одевать к школе, да и так, тяжело жилось матери одной с тремя детьми. Прошло два года, и вдруг посватался к Клавдии местный Николай. Не нравился он ей, отказала. А через некоторое время пришел другой – Сергей. Приняла она его. Прожили месяца два, Сергей работал в колхозе трактористом, приходил домой вечно грязный, не мылся, и не переодевался: - Сережа, переоденься в чистое, мазутом от тебя несет, да и на диване чисто постелено, - делала замечания она ему, но он таким был по натуре, лодырем и неряхой. По хозяйству ничего не делал, даже в сарае не хотел у коровы чистить. На каждое замечание Клавдии огрызался, матерился, обзывал её. Не вытерпела она и сказала утром: - Вечером после работы сюда не возвращайся, вещей у тебя мало, соберу, потом заберешь. Не хочу больше с тобой жить. Конечно много чего выслушала она от Сергея, но не пришел он, а она вздохнула свободно. Прибрала после него в доме, все вымыла, перестирала. Конечно хотелось Клавдии любви, еще молодая и надеялась, что встретит нормального мужика и будет еще у неё семья. Мужики к ней липли, слетались, как на мед, некоторые видели её добротный и большой дом, считали её богатой вдовой. Другим она нравилась, как женщина. Красивая была. Один, другой и третий были в её жизни, но каждый раз она сравнивала их с Матвеем. - Разве мог мой Матвей меня оскорбить, или руку поднять, или отказать в чем-то. Никогда. Эх, Клавка, овечья ты голова, тогда ничего не понимала, - часто думала она. Так и прошла её молодость, сын после школы уехал учиться, с детства мечтал быть военным и исполнил свою мечту. Когда исполнилось Клавдии пятьдесят лет, достала она из комода портрет Матвея в рамке, повесила на стену на видное место. - Вот мой нелюбимый муж. А лучше него нет мужиков и не будет. Оказывается, Матвей и был моим самым любимым. С ним я была счастлива и, как за каменной стеной. Жаль, рано оставил он меня. Как бы хорошо мы жили сейчас, - думала наедине с собой. Вера внимательно и с грустью слушала соседку. - Такие дела, Верочка, я ведь разговариваю с Матвеем, рассказываю ему обо всем, а он улыбается, делюсь трудностями и печалями, иногда поплачу. И знаешь, легче становится, все будто устраивается в мою пользу. Как будто он слышит меня и помогает. Матвей был единственный мой муж, настоящий и любящий. Только поздно я поняла, любовь-то у меня была и уже не нужно её искать, она в доме нашем жила. автор ЛЮДМИЛА

«Когда мне было 18 я узнала, что мой отец на самом деле мне не родной. С мамой они познакомились, когда мне было два года. Мой родной отец бросил ее беременную. Родители решили, что раз я теперь взрослая, то имею право знать правду. Что лучше скажут сами, чем всплывет потом. Сказали, что даже не осудят если начну искать биологического отца - это мое право. Я была в шоке. В ступоре. Всю ночь провела в раздумьях и не могла уснуть. В голове каша. Родной отец? А какой он? А вдруг жалеет о прошлом? Вдруг будет мне рад, если я его найду? А если не будет? Плакала, думала: "Ну почему я? Почему это со мной произошло? Все же было так хорошо... Все хорошее было ложью? Мы не семья?". А потом... а потом я стала вспоминать... Я вспомнила, как папа сидел до часу ночи делая со мной поделки в сад, когда мама была на смене. Вспомнила, как тайком от мамы мы ели на кухне в темноте конфеты. Вспомнила, как в гараже его друга, рядом с которым я гуляла пока папа помогал, я внезапно забежала внутрь, а на меня полетела раскалённая до красна железная арматура... Папа схватил ееë голой рукой. Ожог был страшный. Зато я цела. Вспомнила, как на каждый день рождения, из тех что помню, он дарил мне пусть и небольшой, но красивый букетик. Приносил его прямо ко мне в кровать с самого утра, а ведь если мне рано в школу - он в 6 утра за ним бегал в цветочный магазин. Как он, умея готовить только пельмени и яичницу, научился печь мой любимый торт, потому что его постоянно не было в магазинах (первые попытки были отвратительны, но он не сдавался). И утром я пришла на кухню, когда папа пил кофе, увидела тот самый шрам на руке от ожога, обняла и сказала, что другого папы у меня нет и быть не может. Нет, эта новость не прошла бесследно. Она дала мне понять как сильно я люблю маму с папой, и как сильно любят меня они...»

А давай, мы с тобою не будем назад возвращаться? И вперёд забегать мы, давай, с тобой тоже не будем. Лучше вместе попробуем тем, что сейчас, наслаждаться. И о планах своих, и о прошлом своём мы забудем. Мы напялим смешные с оленями красные шапки. Я надену твой свитер, ты будешь ужасно смеяться. Мы с тобой загадаем желание, на кроличьей лапке: чтоб поймать состояние, чтоб в нем навечно остаться. Мы запомним все запахи, звуки и вкусы той ночи, чтобы после нам к ним никогда ни за что не вернуться. Потому что достаточно жить нашим будущим, прошлым. Потому что достаточно просто сейчас улыбнуться. Мальвина Матрасова.

Дарья Петровна искала документы на квартиру. Полученные лет двадцать назад они лежали где-то в закромах всех нужных бумаг, не пригодившихся до сих пор. Закрома представляли собой сундучок, уменьшенную копию старых добротных сундуков, также окованный железом и запирающийся на ключик. Он был сделан дедом Дарьи, тот любил в свободное время мастерить. В доме от него остались ивовые корзины, резные полки для тарелок, которые ставились с небольшим наклоном на свои места не боком, а лицом. А еще небольшие шкатулочки с крышечками, сшитые дедом из открыток красивыми ровными стежками крест накрест. И сносу этим вещам не было, не брало их время, хотя каждая использовалась в быту. Дарья Петровна разбирала бумаги. Хотела быстро найти нужные и положить на видное место, но втянулась, рассматривая с улыбкой, иногда с удивлением то, что когда-то решила сохранить. Письма мужа в роддом, даже не письма, а короткие записочки. Открытка от отца, в которой размашистым почерком было написано : ,,Моей красавице!’’. К чему прилагалась открытка Дарья уже не помнила. Анькин детсадовский рисунок на Восьмое марта, с ромашкой и подписью ,,маме’’, где буква ,,е ‘’ была повернута в другую сторону, первая её тетрадь за первый класс, письма дочки из летнего лагеря, где она сначала писала, что скучает, а потом рассказывала, как весело им живётся, и как девчоночья команда победила мальчишек на соревнованиях по ориентированию в лесу. Дарья тогда отправила дочь вместе с её подругой Мишей, была возможность взять две путевки. Родители Миши были категорически за, и они поочередно ездили навещать девчонок. Вообще подругу звали Мишель в честь прабабки отца, которая была так названа в честь своей бабки, приехавшей жить в Россию к своему мужу, не пожелавшему возвращаться на родину, но в Ярославле имя обрусили и получилась Мишка. Дарья Петровна перебирала рисунки, школьные грамоты за занятые на олимпиадах места, пока не увидела письмо. Конверт был заклеен, потому что письмо не было получено Дарьей, и написано было не ею. Конверт с веселым рисунком на новогоднюю тему с улыбающимися зайцами и ежами был подписан детской рукой ,, На север Деду Морозу’’. Анькиной рукой. Дарья вспомнила, как дочь, уже не маленькая совсем, лет тринадцать, наверно, ей было, попросила её:,, Мам, отправишь, пожалуйста, хорошо?’’. Она тогда кивнула, удивилась немного, к этому возрасту дети уже понимают, кто сказочный персонаж, а кто нет. Подарок для дочки был припрятан к тому времени, джинсы, вроде, новые и еще кроссовки. Но ни выбросить, ни вскрыть письмо и прочитать Дарья не смогла. Достала сундучок и положила к важным бумагам. И забыла. И не вспомнила бы, если бы не понадобились бумаги о приватизации квартиры. Дарья жила в большой четырехкомнатной квартире в старой части города одна. С мужем расстались давно, отношения потом были какие-то, но до ЗАГСа дело не доходило, Аня в Москве осталась после учебы. И Дарья решила вдруг, что эта квартира большая для неё. Сказать честно, решение было спонтанным, да и не решение вовсе поначалу, а сказанное в сердцах дочери, что живу одна, тебя в гости не дозовешься. Продам и в меньшую перееду, чего одной хоромы-то протирать да намывать. А дочь неожиданно поддержала. Хорошо, мол, мама, а на вырученную сумму, не всю, конечно, она квартиру в ипотеку возьмет, у неё уже и самой на это поднакоплено. Дарья сначала растерялась, не ожидая такого поворота событий. Да совсем другой реакции ожидая, чего уж там. Но посидев потом и подумав решила, что дочь права. Ну чего сидеть, как собака на сене? Многих поколений этот дом, но чего держаться за прошлое? И правда, сама могла бы догадаться дочери помочь. Вот и полезла в ненужные каждый день бумаги. Дарья держала письмо в руках, смотрела на старательно выписанные буквы, потом вдруг решительно оделась, на дворе ноябрь во всю готовил людей к зиме, положила конверт с сокровенным дочкиным в сумочку и отправилась на почту, на которой не была уже бог знает сколько времени. -Скажите, я могу отправить письмо? Бумажное. - спросила Дарья женщину, торгующую прессой, так как в одно работающее окно стояла очередь. -Можете, почему нет-то? - удивилась женщина. -Правда? А как? Раньше почтовые ящики везде висели, а сейчас нет. -Да вон у нас ящик стоит, видите? Написано на нем ,, Для писем.’’- показала женщина на деревянную тумбу в центре зала. -Ой, спасибо! - Дарья пошла было к тумбе, но женщина окликнула: - А марочки наклеены у вас? - и добавила покачавшей головой Дарье, - так давайте наклеим! Анна ехала домой, в Ярославль. Еще три часа и она доберется. Машину Анна водила уверенно, по мужски. Отец учил. Анна и характером, и внешностью была в отца. Говорили, счастливая будет. Решение смотаться к маме было спонтанным. Если честно, то её мучило то, что она поняла подоплеку маминых претензий, и то, что хотела та услышать в ответ. А услышала то, что услышала. И растерялась, но после недолгой паузы согласилась, и даже пыталась обсудить это бодрым голосом. И у Анны от этого всего вдруг так сжалось сердце, так ей стало жалко мать, что захотелось выть на луну после этого телефонного разговора. Не надо ничего продавать, конечно же, поживет Анна с отцом, тем более, тот давно предлагал, да и надоела эта жизнь в съемной квартире с соседкой. И годы не те, и состояние души. Но сказать об этом маме Анна решила не по телефону, а так, глядя в глаза. Дарья сидела на кухне с чувством, что сделала что-то очень важное, и смотрела в окно на начавшийся вдруг снегопад. Снежинки падали ровно, медленно, как в сказке. Во двор заехала машина, в вышедшей из неё девушке Дарья узнала дочь, и, не веря глазам, открыла окно и закричала: - Аня, ты? Та остановилась, подняла лицо, засмеялась и помахала рукой. -Мам, я это, я! Потом пили чай, долго разговаривали, чего-то вспоминали, делились планами. Единственное, что Анна сказала сразу, и к чему больше не возвращались, что ни о какой продаже квартиры не может быть и речи, и это не обсуждается. На следующий день Дарья за завтраком вспомнила, что Миша совсем недавно спрашивала про Анну, когда та приедет? Встретились на прогулке на набережной. Миша с детьми гуляла, а Дарья шла в любимой беседке посидеть. Говорила, что в соцсетях найти её не может, а пообщалась бы с удовольствием, как никак, ближайшая подруга детства. -Да есть я в сети, под другим именем, правда. А Мишка там же живет? Дарья кивнула. -Ты знаешь, а я забегу, наверно, к Мише. И правда, сто лет не виделись. После завтрака Анна собралась и быстро убежала. А Дарья тоже решила пройтись. До своей любимой беседки. Анна шла по знакомой улице, завернула во двор, подошла к подъезду и в замешательстве остановилась. Дверь украшал домофон, и можно было набрать номер квартиры, и дверь бы открыли, но не так Анна хотела. Она уже в мыслях видела, как звонит, как Мишка открывает дверь, радуется, они обнимаются. Вот так Анна видела сейчас их с Мишкой встречу после долгого необщения. Они на самом деле были лучшими подругами. И в школе встречались с двумя друзьями из параллельного класса, с Вадимом и Кириллом. Мишка с Вадиком поженились сразу после школы, и к двадцати одному году у них было уже двое детей. При этом Вадим ещё и учился в Ярославском университете на юридическом. А в двадцать два Вадик вдруг загулял. Хотя, и загулять-то толком не получилось, чуть влево вильнул, а Мишке уже все донесли. Аня помнила, как Мишка сидела вся разбитая, зареванная и повторяла, не останавливаясь: - Как он мог? Я не могу поверить. Как? Как он мог? И Анна со свойственным ей тогда максимализмом ляпнула: - Я надеюсь, ты его не простишь? И потом Мишкины глаза, огромные, предельно серьезные. - Ты дура, Ань? Я прощу. Я уже простила. Он попросил прощения и я простила. А я попросила дать мне несколько дней собраться с мыслями. Я помнить об этом буду долго, может быть всегда. Что-то мы перешагнули и с этим дальше жить. Но лучше с этим, чем без Вадика. И тогда Анна, вот дура-то, правда, сказала, что нельзя себя так не уважать. А Мишка сказала: -Да пошла ты. И Анна пошла. И до сегодняшнего дня они больше не виделись. Вдруг домофон замигал, запипикал, из подъезда вышел мужчина, попридержал дверь галантно для Анны, та вошла , поднялась на второй этаж и нажала на кнопку звонка. Открыли почти сразу без каких-либо ,, Кто там?’’ На пороге стоял мальчишка лет восьми. - Привет! Мама дома? - Мам, это к тебе, - закричал тот, глядя на Анну, и уже тише добавил, - здравствуйте. В коридор быстрым шагом вышла Мишка, опять худая, с двумя хвостиками на голове, юная и красивая, с руками в муке. Увидела Анну, взвизгнула совсем по-девчачьи, быстро обтерла руки об шорты и кинулась к подруге, загребая её в крепкие объятья. - Анька, какое счастье! - потом отстранила слегка, глядя в глаза добавила, - прости меня, дуру, - и опять прижала к себе. - Это ты меня прости, Миша. Дарья неторопливо прогуливалась по набережной. День был чудесный, снег продолжал падать крупными снежинками при полном безветрии, заглушая звуки и ощущение сказочности происходящего не проходило. В её беседке сидел мужчина, и Дарья решила пройти мимо. Она любила сидеть в ней одна, смотреть на Волгу. Вдруг её окликнули. - Даша? Она оглянулась, из беседки вышел бывший муж. Смотрел, радуясь неожиданной встрече, пошел рядом. - Ты как тут? - спросила первое, что пришло в голову. - Да не знаю, потянуло что-то. Захотелось. Взял да приехал. - Надо же. И Аня тоже здесь, ночью приехала, - говорила, еще не осознавая до конца, что идет с мужем бывшим, гуляет вот так спокойно, как с родным, как в прошлой жизни. - А где остановился-то? - спросила, зная, что родом Василий из Костромы, оттуда уехал учиться, а здесь своего жилья у него не было. Василий пожал плечами, улыбнуся: - Не думал еще. В гостиницу пойду. ,, Улыбка совсем не изменилась, надо же,’’- подумала Дарья, а вслух сказала: - Пойдем к нам, Вася, какие еще гостиницы. Не чужой, поди, - и удивилась, как легко и просто она это сказала. Еще вчера это казалось бы ей невозможным. Василий кивнул, согнул руку в локте, предлагая Даше взять его под руку, и они тихо пошли домой. Дома Дарья быстро нашпиговала кусок мяса чесноком, обсыпала солью и щедро поперчила, обложила вокруг картофелем, нарезала на него сливочного масла, обернула фольгой и закинула в духовку. Василий сидел на своем месте у окна в какой-то неге от происходящего, глядя, как Даша готовит его любимое блюдо. За окном тихо падал снег. Как в сказке. - Даша, я ведь сам от тебя не ушел бы. Даша медленно повернулась. - Вася, ты закрутил с приезжей командировочной москвичкой, думал, наверно, я не узнаю, так и будем жить. То ты к ней, то она к тебе. Ну, и я по будням. Так получается? Да, Вась? - Нет, так не получилось... Да и там не получилось... Да и не хотелось... Даша, посмотри, какой сегодня вечер сказочный! Прям слов других нет. А не выпить ли нам шампанского? Даша увидела, как бывший муж во дворе подошел к машине, припаркованной рядом с Аниной, достал из неё сумку, поднял голову, увидел её в окне, улыбнулся и помахал рукой. Как раньше. К середине осени он начинал чувствовать прилив сил, с каждым днем становился все сильней и сильней, ошущая свое могущество, проявляясь в пространстве высоким статным стариком, с волосами белее снега, с окладистой бородой. Синяя шуба сукном наружу была шита бисером и серебряной нитью, украшена каменьями и песцовыми хвостами, так же расшиты были и шапка, и сапоги. Посох в руках помогал передвигаться в пространстве, сжимая расстояния, меняя мерность, позволяя быть незамеченным людьми. Он давно почти забыл, что когда-то был злым, мог заморозить играючи, иногда не до смерти, наградить за забаву потом. Но детская искренняя вера в само его существование, как в доброго и справедливого старика и делала его таким. И его предназначением сейчас было исполнять детские чаяния, заветные желания, идущие от сердца. И из тысяч писем, которые писались скорее для родителей, или под их руководством, или даже ими самими он выделял крупицы, ради которых он и приходил в этот мир каждый год. И такое письмо ему отправили сегодня. Буквы синей светящейся дугой возникали в воздухе, соединяясь в слова, одно за другим. Здравствуй, Дедушка Мороз! Я верю, что ты есть, просто дети вырастают и забывают о чудесах. Поздравляю тебя с Наступающим Новым годом! Пусть сбудется и твоя мечта! А я мечтаю, чтоб помирились мои мама и папа. Чтоб мы с Мишель всегда были подругами. И пусть Кирилл в меня влюбится. Если можно только одно желание, то тогда пусть родители помирятся, и мы бы жили вместе, как раньше! До свидания. Аня. Старик прочитал письмо, улыбнулся и пристукнул посохом. С неба тихо посыпался снег, началось волшебство. Аня встречала Новый Год в Ярославле. Сначала с родителями, потом те проводили её к Мише с Вадимом. Миша стаскивала с неё парку и радостно шептала:,, Ты не представляешь, кто приехал! Иди, там на балконе!’’ И подпихнула Анну в спину. Аня пожала плечами и вышла на балкон. Мужчина, куривший там, резко обернулся. - Аня, ты совсем не изменилась! Такая же красивая, - нагнулся поцеловал в щеку, - как я рад тебя видеть. - Кирилл, привет! А ты возмужал. -Ой,- растеряно сказал Кирилл, - ты представляешь, мне сейчас показалось, на секунду всего, что я видел Деда Мороза. Промчался мимо на тройке, улыбался. Растерянно посмотрел на Анну: - Смеяться не будешь? Я ему тут желание загадал. Тихо падал снег. Автор Ангелина Чеснокова

Облезлая кошка упорно лезла через забор самого шикарного коттеджа в округе. Рассказываем, чем обернулась такая настойчивость Кошка появилась в посёлке под вечер. Трёхцветная малышка выглядела крайне непрезентабельно. Ещё бы — после полуторасуточной-то «прогулки» по лесополосе! Перед этим кошечку выкинули на обочину дороги. Она успела только возмущённо мяукнуть — а бывший хозяин уже нажал на педаль газа, и теперь машина скрывалась за горизонтом. Какое-то время кошечка ждала: видимо, верила, что за ней вернутся. А затем не спеша потопала вдоль дороги, а потом поглубже в лесопосадку. Осенний дождик и полная антисанитария в лесу превратили маленькую принцессу в форменную оборванку. Такой она и предстала на окраине посёлка — грязной и облезлой. Вечерело, и было самое время искать место для ночлега. Менее притязательная кошка ограничилась бы каким-нибудь сеновалом или на худой конец сараем. Но наша кошечка была не такой! Хоть она и выглядела, как бродяжка, но внутри-то у неё было сердце принцессы! Кошечка гордо прошла мимо нескольких домишек, а затем остановилась возле двухэтажного коттеджа — самого шикарного в округе. Его владельцем был местный фермер Станислав Игоревич. «Вот такие хоромы мне подойдут», — решила кошка. Правда, тут же возникла одна проблемка. Вокруг коттеджа была не какая-нибудь покосившаяся калитка, а самый настоящий забор. Пришлось лезть на ближайшее дерево, а уже оттуда перепрыгивать на участок. Первой незваную гостью увидела немецкая овчарка Рекс. И это ещё хорошо, что пёс сидел в вольере! На лай вышел хозяин. Станислав Игоревич знал, что Рекс не будет брехать просто так. Кошку, притаившуюся возле клумбы, отыскать было несложно. — Опять подкинули. Думают, что раз дом хороший, то сюда можно всякую живность подкидывать. А у нас и так своих двое. Это хорошо, что дети не увидели первыми, — бурчал фермер, разглядывая «подброшенку». Кошечку угостили куриной грудкой — но не на участке, а на улице, чтобы она не подумала, что её приручают. А затем закрыли дверь. Кошка будто вздохнула — и снова полезла на дерево… Наутро первое, что у видел Станислав Игоревич, была кошка, которая сидела прямо на крыльце. Рекс молчал: видимо, успел к ней привыкнуть за ночь. — Ну и вот что с тобой делать? — вздохнул мужчина. На какой-то момент даже задумался о том, не отвезти ли гостью куда-нибудь в лесопосадку — но тут же отказался от такой подлости. А уже через пару дней отмытая и откормленная кошка чувствовала себя на участке полной хозяйкой: вовсю дразнила Рекса, «строила» двух кошек-соседок. В общем, вела себя как настоящая принцесса — немного избалованная, но очаровательная… __ Коты – это ценнейший ресурс. Они вырабатывают уют