Шестакова Галина • Писатель

Я из деревни. Но вылезла из этой грязюки и нищеты. Поступила в техникум и уехала. Потом в институт. И думала: все, теперь буду счастлива. Осталось только выйти замуж и родить детей. И тогда будет все, как у всех: квартира, муж и дети. Машину, конечно, потом купим, все, как у людей. Дачу. Сама не ожидала, но решила, что дачу тоже надо. Но только там не будет картошки и морковки. Цветы будут. Деревья. И все. Почти все получилось к моим сорока пяти. Кроме мужа, кроме детей, дачи с цветами. Потому что зачем мне одной дача, если я могу в парк сходить погулять. И потом маникюр.

Знаете, как пахнет время? Старыми фотографиями, пожелтевшей бумагой и той особенной пылью, которая оседает на вещах ушедших людей. В мамином доме время пахло лавандой — она всегда клала маленькие саше в шкафы между вещами. Прошёл месяц с тех пор, как её не стало. Тридцать один день, если быть точной. Я считала их, как считают шаги до края пропасти — медленно, с замиранием сердца. Каждое утро просыпалась с мыслью позвонить ей. И каждое утро вспоминала: некому звонить.

Наш дом на улице Гагарина – типичная девятиэтажка восьмидесятых годов. Облупившаяся штукатурка, вечно сломанный лифт, бабушки на лавочке у подъезда. Его квартира – на пятом этаже, моя – на седьмом. Пятнадцать лет мы ходим по одной лестнице, здороваемся, иногда перебрасываемся парой слов о погоде. Андрей. Тихий, незаметный сосед, которого за глаза все зовут "тюфяком". Каждое утро в половине седьмого спускается по лестнице – форма охранника торгового центра "Мега" отглажена, ботинки начищены. В шесть вечера поднимается обратно – пакеты из "Пятёрочки" оттягивают руки, в правом всегда коробка с лекарствами для матери. "Опять маменькин сынок продукты тащит," – качает головой баба Люда с первого этажа. – "Тридцать два года мужику, а всё с мамкой живёт." "Да он просто без стержня," – поддакивает Валентина Петровна, поправляя цветастый халат. – "Моя Светка с ним в параллельных классах училась. Говорит, его все кому не лень обижали, а он только глаза в пол."

То утро ничем не отличалось от других. Папа, как обычно, собирался на работу: проверял документы, допивал кофе из своей любимой чашки с трещиной. Я сидела за столом, доедая овсянку, и наблюдала, как он завязывает галстук перед зеркалом в прихожей. "До вечера, малышка," — сказал он, взъерошив мои волосы. Я поморщилась — в двенадцать лет уже не хотелось быть "малышкой". Если бы я только знала, что это последний раз, когда его рука касается моей головы... Дверь закрылась — обычный звук, который я слышала тысячу раз. Но именно он стал последним воспоминанием об отце. Теперь, спустя годы, я понимаю: у предательства действительно есть звук. Это не громкий хлопок, не скрип петель, а простой щелчок замка, за которым прячется пустота.

Ненавижу, когда меня обманывают. Мы с Серегой договорились, что никогда не будем друг друга обманывать. Еще когда встречались. А когда расписывались, я даже церемонию остановила, чтобы мы еще раз друг другу принесли клятвы. Руку подняла и сказала: — Минуточку, уважаемая, — уважаемая глаза на меня вытаращила и так и осталась стоять. — Тонька, ты чего, — мне в спину, мамка шипит, отец за подол дергает, мол, молчи, один тренер стоит рядом, ухмыляется. Он меня знает, если я решила сказать, то скажу: хоть за подол дергайте, хоть шипите, все равно скажу. — Антонида Ивановна, — очнулась ведущая в ЗАГСе, — давайте потом вы выскажите свои соображения.

Это случилось в обычный воскресный день. Я убиралась в кабинете мужа — как делала каждую неделю. Дмитрий был на работе, несмотря на выходной: "срочный проект", как всегда. Протирая пыль на полках, я случайно задела стопку бумаг на столе. Пока собирала рассыпавшиеся документы, выдвинула ящик. Попыталась сложить все папки туда, но что-то мешало. Там, под папками с договорами, лежал телефон. Простой, старой модели. "Странно", — подумала я. У Димы был новенький смартфон, который он всегда носил с собой. Зачем ему второй, да ещё такой старый? Я взяла телефон в руки. Он был выключен. Нажала кнопку включения — экран загорелся.

Ольга возвращалась из командировки. Надо уходить уже с этой работы, сколько можно! Дома не бывает, мотается по области. Забыла уже, когда целую неделю дома была. Если б папка жив был, точно уже кулаком бы стукнул по столу и приказал уволиться: — Сколько можно, — брови бы нахмурил, и голос бы сердитый, а смотрел бы так на Ольгу, как в детстве: в душе мурашки и плакать хочется. Или уткнуться бы, как раньше, маленькой ему в колени и пожаловаться на разбитый локоть.

4:00. Ночной город затих, и только свет моего круглосуточного магазина пробивается сквозь темноту. За прилавком я часто думаю о том, как много историй проходит через эти двери. Каждая ночь приносит что-то новое, и сегодня я хочу рассказать об одной из таких встреч. Звонок колокольчика разрезал тишину ровно в четыре часа ночи. На пороге стояла она — девушка в свадебном платье. Фата сбилась набок, макияж размазан от слёз, а в глазах — решимость человека, который только что изменил свою жизнь. "У вас есть сигареты?" — спросила она хрипло, словно давно не разговаривала. Я молча достала пачку. Её руки дрожали, когда она протягивала деньги.

Татьяна выговорила себе отпуск и готовилась к нему страстно, как к выступлению. Коллеги давно мотались по заграницам: копейка лишняя завелась – на море откладывают. А она чем хуже? Собрала чемодан и уехала плавиться на солнце. Родители, посовещавшись, отпустили её с богом. Ангелина Аркадьевна и Степан Петрович решили, что время, проведённое на море, пойдёт их любимому чаду на пользу. В конце концов, должна же она отдохнуть. Пусть глава семейства и выражал опасения, шепча на ухо жене истории про курортных ловеласов. Но Ангелина Аркадьевна замахала руками: Танюша взрослая – тридцать восемь уже набежало. В случае чего, сумеет дать отпор трамвайному хамству.