Библиотека-филиал №2 Тулун

В жизни порой происходят такие события, которые не могут быть объяснены ни логикой, ни случайностью. Они преподносятся человеку, как правило, в своих самых крайних, самых жестких проявлениях. Но ведь именно в ситуациях, которые принято называть экстремальными, и можно увидеть, а точнее почувствовать, как работает этот удивительный механизм — человеческая судьба. …Февраль 1943 года, Сталинград. Впервые за весь период Второй мировой войны гитлеровские войска потерпели страшное поражение. Более трети миллиона немецких солдат попали в окружение и сдались в плен. Все мы видели эти документальные кадры военной кинохроники и запомнили навсегда эти колонны, точнее толпы обмотанных чем попало солдат, под конвоем бредущих по замерзшим руинам растерзанного ими города. Правда, в жизни все было чуть-чуть по-другому. Колонны встречались нечасто, потому что сдавались в плен немцы в основном небольшими группами по всей огромной территории города и окрестностей, а во-вторых, никто их не конвоировал вообще. Просто им указывали направление, куда идти в плен, туда они и брели кто группами, а кто и в одиночку. Причина была проста — по дороге были устроены пункты обогрева, а точнее землянки, в которых горели печки, и пленным давали кипяток. В условиях 30-40 градусного мороза уйти в сторону или убежать было просто равносильно самоубийству. Вот никто немцев и не конвоировал, разве что для кинохроники... Лейтенант Ваган Хачатрян воевал уже давно. Впрочем, что значит давно? Он воевал всегда. Он уже просто забыл то время, когда он не воевал. На войне год за три идет, а в Сталинграде, наверное, этот год можно было бы смело приравнять к десяти, да и кто возьмется измерять куском человеческой жизни такое бесчеловечное время, как война! Хачатрян привык уже ко всему тому, что сопровождает войну. Он привык к смерти, к этому быстро привыкают. Он привык к холоду и недостатку еды и боеприпасов. Но главное, он привык он к мысли о том, что «на другом берегу Волги земли нет». И вот со всеми этими привычками и дожил-таки до разгрома немецкой армии под Сталинградом. Но все же оказалось, что кое к чему Ваган привыкнуть на фронте пока не успел. Однажды по дороге в соседнюю часть он увидел странную картину. На обочине шоссе, у сугроба стоял немецкий пленный, а метрах в десяти от него — советский офицер, который время от времени… стрелял в него. Такого лейтенант пока еще не встречал: чтобы вот так хладнокровно убивали безоружного человека?! «Может, сбежать хотел? — подумал лейтенант. — Так некуда же! Или, может, этот пленный на него напал? Или может…». Вновь раздался выстрел, и вновь пуля не задела немца. - Эй! — крикнул лейтенант, — ты что это делаешь? Здорово, — как ни в чем не бывало отвечал «палач». — Да мне тут ребята «вальтер» подарили, решил вот на немце испробовать! Стреляю, стреляю, да вот никак попасть не могу — сразу видно немецкое оружие, своих не берет! — усмехнулся офицер и стал снова прицеливаться в пленного. До лейтенанта стал постепенно доходить весь цинизм происходящего, и он аж онемел от ярости. Посреди всего этого ужаса, посреди всего этого горя людского, посреди этой ледяной разрухи эта сволочь в форме советского офицера решила «попробовать» пистолет на этом еле живом человеке! Убить его не в бою, а просто так, поразить, как мишень, просто использовать его в качестве пустой консервной банки, потому что банки под рукой не оказалось?! Да кто бы он ни был, это же все-таки человек, пусть немец, пусть фашист, пусть вчера еще враг, с которым пришлось так отчаянно драться! Но сейчас этот человек в плену, этому человеку, в конце концов, гарантировали жизнь! Мы ведь не они, мы ведь не фашисты, как же можно этого человека, и так еле живого, убивать? А пленный как стоял, так и стоял неподвижно. Он, видимо, давно уже попрощался со своей жизнью, совершенно окоченел и, казалось, просто ждал, когда его убьют, и все не мог дождаться. Грязные обмотки вокруг его лица и рук размотались, и только губы что-то беззвучно шептали. На лице его не было ни отчаяния, ни страдания, ни мольбы — равнодушное лицо и эти шепчущие губы — последние мгновения жизни в ожидании смерти! И тут лейтенант увидел, что на «палаче» — погоны интендантской службы. «Ах ты гад, тыловая крыса, ни разу не побывав в бою, ни разу не видевший смерти своих товарищей в мерзлых окопах! Как же ты можешь, гадина такая, так плевать на чужую жизнь, когда не знаешь цену смерти!» — пронеслось в голове лейтенанта. - Дай сюда пистолет, — еле выговорил он. - На, попробуй, — не замечая состояния фронтовика, интендант протянул «вальтер». Лейтенант выхватил пистолет, вышвырнул его куда глаза глядят и с такой силой ударил негодяя, что тот аж подпрыгнул перед тем, как упасть лицом в снег. На какое-то время воцарилась полная тишина. Лейтенант стоял и молчал, молчал и пленный, продолжая все так же беззвучно шевелить губами. Но постепенно до слуха лейтенанта стал доходить пока еще далекий, но вполне узнаваемый звук автомобильного двигателя, и не какого-нибудь там мотора, а легковой машины М-1 или «эмки», как ее любовно называли фронтовики. На «эмках» в полосе фронта ездило только очень большое военное начальство. У лейтенанта аж похолодело внутри… Это же надо, такое невезение! Тут прямо «картинка с выставки», хоть плачь: здесь немецкий пленный стоит, там советский офицер с расквашенной рожей лежит, а посередине он сам — «виновник торжества». При любом раскладе это все очень отчетливо пахло трибуналом. И не то, чтобы лейтенант испугался бы штрафного батальона (его родной полк за последние полгода сталинградского фронта от штрафного по степени опасности ничем не отличался), просто позора на голову свою очень и очень не хотелось! А тут то ли от усилившегося звука мотора, то ли от «снежной ванны» и интендант в себя приходить стал. Машина остановилась. Из нее вышел комиссар дивизии с автоматчиками охраны. В общем, все было как нельзя кстати. - Что здесь происходит? Доложите! — рявкнул полковник. Вид его не сулил ничего хорошего: усталое небритое лицо, красные от постоянного недосыпания глаза... Лейтенант молчал. Зато заговорил интендант, вполне пришедший в себя при виде начальства. - Я, товарищ комиссар, этого фашиста… а он его защищать стал, — затарахтел он. — И кого? Этого гада и убийцу? Да разве же это можно, чтобы на глазах этой фашистской сволочи советского офицера избивать?! И ведь я ему ничего не сделал, даже оружие отдал, вон пистолет валяется! А он... Ваган продолжал молчать. - Сколько раз ты его ударил? — глядя в упор на лейтенанта, спросил комиссар. - Один раз, товарищ полковник, — ответил тот. - Мало! Очень мало, лейтенант! Надо было бы еще надавать, пока этот сопляк бы не понял, что такое эта война! И почем у нас в армии самосуд!? Бери этого фрица и доведи его до эвакопункта. Все! Исполнять! Лейтенант подошел к пленному, взял его за руку, висевшую как плеть, и повел его по заснеженной пургой дороге, не оборачиваясь. Когда дошли до землянки, лейтенант взглянул на немца. Тот стоял, где остановились, но лицо его стало постепенно оживать. Потом он посмотрел на лейтенанта и что-то прошептал. «Благодарит наверное, — подумал лейтенант. — Да что уж. Мы ведь не звери!». Подошла девушка в санитарной форме, чтобы «принять» пленного, а тот опять что-то прошептал, видимо, в голос он не мог говорить. - Слушай, сестра, — обратился к девушке лейтенант, — что он там шепчет, ты по-немецки понимаешь? - Да глупости всякие говорит, как все они, — ответила санитарка усталым голосом. — Говорит: «Зачем мы убиваем друг друга?». Только сейчас дошло, когда в плен попал! Лейтенант подошел к немцу, посмотрел в глаза этого немолодого человека и незаметно погладил его по рукаву шинели. Пленный не отвел глаз и продолжал смотреть на лейтенанта своим окаменевшим равнодушным взглядом, и вдруг из уголков его глаз вытекли две большие слезы и застыли в щетине давно небритых щек. …Прошли годы. Кончилась война. Лейтенант Хачатрян так и остался в армии, служил в родной Армении в пограничных войсках и дослужился до звания полковника. Иногда в кругу семьи или близких друзей он рассказывал эту историю и говорил, что вот, может быть, где-то в Германии живет этот немец и, может быть, также рассказывает своим детям, что когда-то его спас от смерти советский офицер. И что иногда кажется, что этот спасенный во время той страшной войны человек оставил в памяти больший след, чем все бои и сражения! В полдень 7 декабря 1988 года в Армении случилось страшное землетрясение. В одно мгновение несколько городов были стерты с лица земли, а под развалинами погибли десятки тысяч человек. Со всего Советского Союза в республику стали прибывать бригады врачей, которые вместе со всеми армянскими коллегами день и ночь спасали раненых и пострадавших. Вскоре стали прибывать спасательные и врачебные бригады из других стран. Сын Вагана Хачатряна, Андраник, был по специальности врач-травматолог и так же, как и все его коллеги, работал не покладая рук. И вот однажды ночью директор госпиталя, в котором работал Андраник, попросил его отвезти немецких коллег до гостиницы, где они жили. Ночь освободила улицы Еревана от транспорта, было тихо, и ничего, казалось, не предвещало новой беды. Вдруг на одном из перекрестков прямо наперерез «Жигулям» Андраника вылетел тяжелый армейский грузовик. Человек, сидевший на заднем сидении, первым увидел надвигающуюся катастрофу и изо всех сил толкнул парня с водительского сидения вправо, прикрыв на мгновение своей рукой его голову. Именно в это мгновение и в это место пришелся страшный удар. К счастью, водителя там уже не было. Все остались живы, только доктор Миллер, так звали человека, спасшего Андраника от неминуемой гибели, получил тяжелую травму руки и плеча. Когда доктор выписался из того травматологического отделения госпиталя, в котором сам и работал, его вместе с другими немецкими врачами пригласил к себе домой отец Андраника. Было шумное кавказское застолье, с песнями и красивыми тостами. Потом все сфотографировались на память. Спустя месяц доктор Миллер уехал обратно в Германию, но обещал вскоре вернуться с новой группой немецких врачей. Вскоре после отъезда он написал, что в состав новой немецкой делегации в качестве почетного члена включен его отец, очень известный хирург. А еще Миллер упомянул, что его отец видел фотографию, сделанную в доме отца Андраника, и очень хотел бы с ним встретиться. Особого значения этим словам не придали, но на встречу в аэропорт полковник Ваган Хачатрян все же поехал. Когда невысокий и очень пожилой человек вышел из самолета в сопровождении доктора Миллера, Ваган узнал его сразу. Нет, никаких внешних признаков тогда вроде бы и не запомнилось, но глаза, глаза этого человека, его взгляд забыть было нельзя… Бывший пленный медленно шел навстречу, а полковник не мог сдвинуться с места. Этого просто не могло быть! Таких случайностей не бывает! Никакой логикой невозможно было объяснить происшедшее! Это все просто мистика какая-то! Сын человека, спасенного им, лейтенантом Хачатряном, более сорока пяти лет назад, спас в автокатастрофе его сына! А «пленный» почти вплотную подошел к Вагану и сказал ему на русском: «Все возвращается в этом мире! Все возвращается!..». - Все возвращается, — повторил полковник. Потом два старых человека обнялись и долго стояли так, не замечая проходивших мимо пассажиров, не обращая внимания на рев реактивных двигателей самолетов, на что-то говорящих им людей… Спасенный и спаситель! Отец спасителя и отец спасенного! Все возвращается! Пассажиры обходили их и, наверное, не понимали, почему плачет старый немец, беззвучно шевеля своими старческими губами, почему текут слезы по щекам старого полковника. Они не могли знать, что объединил этих людей в этом мире один-единственный день в холодной сталинградской степи. Или что-то большее, несравнимо большее, что связывает людей на этой маленькой планете, связывает, несмотря на войны и разрушения, землетрясения и катастрофы, связывает всех вместе и навсегда! Лев Кирищян

«МАРШАЛ ПОБЕДЫ» ПРОЧТИТЕ НЕПРЕМЕННО! 1 декабря 1896 года родился Георгий Константинович Жуков, с родными и сослуживцами которого мне довелось встречаться. ЭТО было в ноябре 1986-го. В деревню, где родился Жуков, меня вёз... его фронтовой шофёр. Да, Александр Николаевич Бучин, накрутивший с маршалом по дорогам войны сто семьдесят тысяч километров, теперь, вглядываясь в убегающее под колёса «Жигулей» шоссе, вспоминал: – В сорок первом, осенью, как-то катили здесь. Тоже – дождь и дорога после бомбёжки разбита. В общем, стонет наш «газик» по причине бездорожья так, что я не удержался, выразил вслух свою жалость. Георгий Константинович мрачно усмехнулся: «Судьба Родины на карту поставлена, а он машину пожалел...» Миновали Апрелевку, Алабино, Балабаново... Поворот налево. Вот и большое село, которое когда-то называлось Угодский Завод, а теперь — райцентр Жуково Калужской области. На площади – бронзовый бюст прославленного земляка... Ещё немного – и Стрелковка, совсем не великая деревенька на берегу сонной Огублянки. И здесь, и в протекающей неподалеку Протве маленький Егор, знаю, любил рыбачить. Туда, на Протву, в район Михалёвских гор, дорога шла через густую липовую рощу и чудесные берёзовые перелески, где было много земляники, грибов... Сейчас – ни рощи, ни перелесков: всё вырубили гитлеровские оккупанты. И избу Жуковых спалили тоже. Правда, односельчане поставили на пепелище другую, похожую. А потом поднялся рядом монумент: в наброшенной на плечи шинели маршал после трудных походов пришёл к родному дому... *** О ТОМ, как жили в Стрелковке Жуковы, поведал мне двоюродный брат Георгия Константиновича – Михаил Михайлович Пилихин. Дом Пилихиных располагался в соседней деревеньке под названием Чёрная Грязь. Здесь родилась и выросла Устимья Пилихина, а потом перебралась в Стрелковку – к сапожнику Константину Жукову. Тяжёлая нужда, ничтожный заработок мужа заставляли её трудиться на поле от зари до зари. Физически очень сильная, Устимья Артемьевна запросто поднимала пятипудовые мешки с зерном. Однако в семье, где, кроме Егора, была ещё дочь Маша, денег едва хватало на хлеб, соль да уплату долгов. Семи лет сын пошёл в церковноприходскую школу. Его учителем оказался хороший человек – Сергей Николаевич Ремизов: никогда голоса на ребят не повышал, зря никого не наказывал... Летом 1908-го в Чёрную Грязь приехал мамин брат, Михаил Артемьевич, который имел в Москве скорняжную мастерскую и согласился взять племянника в учение. – Наш дом, – рассказывал Михаил Михайлович, – стоявший в Камергерском переулке, сохранился, его лишь надстроили. Побывал там недавно: есть и лестница, которая вела в мастерскую на второй этаж... Потом перебрались в Брюсовский переулок... С Егором подружился я мигом. Но особенно близко сошёлся с ним мой старший брат Александр, который в основном и учил молодого родственника ремеслу. Рядом работали, рядом на полатях спали. А ещё все вместе играли мы в бабки, в городки... Егор среди нас выделялся: быстрее всех дело делал, быстрее всех ел.,. Запоем читал истории о Нате Пинкертоне, «Записки о Шерлоке Холмсе» Конан Дойля. Затем с помощью Александра стал глубже изучать русский язык, математику, географию увлёкся научно-популярной литературой... Вот полюбуйтесь: это мы сфотографировались, когда Егор как раз закончил учение. Видите – сидит он в кресле, в самом центре – да, предводительствовать любил... В мемуарах Георгий Константинович упоминал, что, когда началась мировая война, Александр уговаривал его идти на фронт добровольцем. Впрочем, Егор скоро там оказался. И Caшa на фронт всё-таки сбежал, откуда его привезли раненым. Когда началась Гражданская, Александр записался добровольцем в Красную Армию и погиб под Царицыном. А я в те годы служил в московской милиции, потом – тоже в Красной Армии... От Георгия вестей не было. И вдруг в начале 1924-го является: большевик, командир 39-го Бузулукского кавалерийского полка! Вскоре получил назначение в Ленинград, в Высшую кавалерийскую школу... С тех пор никогда не теряли мы друг друга. Приезжая в Москву, брат, пока не имел ещё в столице квартиры, постоянно жил у нас, в Брюсовском, – вместе с женой Александрой Диевной, с дочками Эрочкой и Эллочкой... *** А ПОТОМ дочки принимали меня. Да, оказался в гостях у Эры Георгиевны Жуковой – старшего научного сотрудника Института государства и права АН СССР, и у Эллы Георгиевны – редактора Гостелерадио. Показали любительскую фронтовую фотокарточку в тёмной рамке, на которой – широко улыбающийся Георгий Константинович: – Этот снимок стоял у мамы на столе с сорок третьего года до последнего дня... Старшая задумалась: – Больше всего запомнились постоянные переезды: Минск, Слуцк, Смоленск, Киев... Из-за них пришлось поменять десять школ... Конечно, отец был очень занят на службе, и видели мы его совсем не много, но каким внимательным и нежным оказывался в эти редкие часы. Любил делать подарки: покупал нам с сестрой куклы, книги (роскошно изданные «Сказки» Шарля Перро храню до сих пор), а потом, с фронта, присылал то финский нож с наборной ручкой, то кавалерийский стек. Кстати, стек – это совсем не случайно: ещё задолго до войны отец постоянно участвовал в различных кавалерийских соревнованиях, брал призы, а мы за него болели – вот и меня приучил к лошадям... Жили мы до войны очень скромно. Мебель была в основном казённой: стол, диван, этажерки с книгами... Воспитывал ли он нас? Конечно, но – как-то незаметно и никогда не повышая голоса. Помню, лет пять мне было: бросила на пол игрушку, а поднять отказалась. В ответ на требования мамы капризничаю, ору как оглашенная – и вдруг наткнулась на его взгляд. Взгляд был такой, что всё моё упрямство разом улетучилось... Обладал огромной силой воли: например, ещё в тридцать пятом после болезни бросил курить и после, даже на фронте ни разу не взял сигареты... Терпеть не мог расхлябанности, разгильдяйства и нас к этому приучал. Так что мы с сестрой, например, никогда никуда не опаздываем – это для нас давным-давно стало нормой... К разговору подключилась Элла Георгиевна: – Обидно, что некоторые авторы в воспоминаниях о Жукове излишне подчёркивают его суровость. Суровым заставляло быть отца само время: ведь война же, и какая война! Да, он был строг, но справедлив. Сам стремился всё делать как можно лучше и от других того же требовал – всегда, всю жизнь. Например, мы с сестрой и подумать не могли, что можно учиться не на «отлично». Обе школу закончили с медалями, и отец воспринял это, как само собой разумеющееся... Интересно, а как Георгий Константинович отдыхал? Оказывается, обожал охоту, причём – с трофеями возвращался всегда, ибо стрелял отменно. Много фотографировал – «фотокором», «лейкой», и там, в гостях, я получил возможность ознакомиться с богатой фотолетописью семьи Жуковых, осуществлённой её главой. Не признавал жизни без музыки, в доме даже сложилось своё музыкальное трио: отец играл на баяне, Эра – на аккордеоне, Элла – на гармошке. Его любимый репертуар: «Степь да степь кругом...», «Когда б имел златые горы...», «По диким степям Забайкалья...». С удовольствием слушал Русланову, Козловского, любил сам напевать низким баритоном. Когда у дочерей собирались подруги, охотно танцевал с ними. Научил Эллу танцевать вальс-бостон. Не мог отказать себе, коли выпадал случай, и в пляске – в общем, это был русский человек во всей широте своего характера... *** ДОЧЕРИ осторожно извлекли из конверта пожелтевшие от времени листочки… «21.30 24.5.39. Из Москвы в Смоленск. Милый Шурик! Сегодня был у наркома. Принял исключительно хорошо. Еду в продолжительную командировку. Нарком сказал: заряжаться надо примерно на 3 месяца. К тебе у меня просьба такая: во-первых, не поддавайся хныканью, держись стойко и с достоинством, постарайся с честью перенести неприятную разлуку. Учти, родная, что мне предстоит очень тяжёлая и ответственная работа, и я, как член партии, командир РККА, должен её выполнить с честью и образцово. Ты же меня знаешь, что я плохо выполнять службу не приучен, но для этого мне нужно быть спокойному за тебя и дочурок. Я тебя прошу это спокойствие мне создать. Напряги все свои силы, но этого добейся, иначе ты не можешь считать меня своим другом жизни. Что касается меня, то будь спокойна на 100 процентов. Ты меня крепко напоследок обидела своими слезами. Ну что ж, понимаю, тебе тоже тяжело. Целую тебя крепко. Целую моих милых дочурок. Ваш Жорж». О слезах в письме не случайно: он не мог их терпеть, и дочери уяснили это ещё в самом раннем детстве. Теперь – о несколько странной подписи отправителя. Элла Георгиевна улыбнулась: – В каждой семье есть свои маленькие тайны. Мама неизменно называла папу Жоржем, и ему это, судя по всему, нравилось. Он же в свою очередь величал маму Шуриком, а меня – Лекой: такое имя придумала мне Эра... Тогда в семье ещё не знали, в какую «продолжительную командировку» отправился Георгий Константинович. Скоро всё стало ясно. Особенно порадовались вот этому письму из Монголии: «Здравствуй, мой милый Шурик! Шлю тебе привет и крепко всех целую. Получил от тебя массу писем и телеграмм, но, извини, ответить не мог, т. к. был занят боями. Вот с 20.8 веду непрерывные бои. Сегодня закончил полный разгром японских самураев. Уничтожена вся его действующая армия, взято более 100 орудий, масса всякой техники и имущества. По счёту, это четвёртое поражение японцев. Надо тебе сказать: всё время бои носили ожесточённый характер. Естественно, мне как командующему пришлось поработать и не поспать. Ну, ничего, лишь бы был хороший результат. Ты помнишь, я тебе писал из Москвы о том, что задание партии выполню с честью. <…> Сегодня получил сообщение о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Очевидно, ты об этом уже знаешь. Такая оценка правительства, партии и т. Ворошилова обязывает меня ещё больше стараться выполнить свой долг перед Родиной. Крепко, крепко всех вас целую. До скорого свидания. Жорж». *** СЛЕДУЮЩИЕ письма относятся уже к совсем другой войне... Тогда, в июне сорок первого, семья жила на даче, в Архангельском. Глава семьи дома ночевал редко: почти круглые сутки находился в наркомате. Двадцать второго позвонил на рассвете... В Центральном музее Вооруженных Сил СССР я увидел коричневую папку с готическими буквами: «План «Барбаросса». Тот самый безумный план, подписанный Гитлером. Там же, в музейных фондах, листал «Личный дневник пребывания на фронте» Георгия Константиновича Жукова: «23.6.41. Сталин приказал немедля вылететь в Тернополь в штаб Юго- Западного фронта (КОВО) с целью помочь Военному Совету организовать оборонительные действия. Обязанности начальника Генштаба возложены на И. Ф. Ватутина. В Тернополь прибыли поздно вечером того же дня. Утром 24 выехал в танковый корпус Рябышева, которому была поставлена задача нанести контрудар по прорвавшемуся противнику. Вечером того же дня вернулся в штаб фронта, откуда докладывал обстановку Главкому С. К. Тимошенко...» «26.6.41. Сталин приказал вернуться в Москву в связи с осложнением обстановки на Западном направлении…» Так для Жукова начинались 1418 дней и ночей, которые сделали его имя легендарным. Те 1418 дней и ночей, которые заставят американского публициста Гаррисона Солсбери написать книгу «Великие битвы маршала Жукова», где, в частности, есть и такое признание: «Когда со временем отсеются зёрна истинных достижений от плевел известности, тогда над всеми остальными военачальниками засияет имя этого сурового, решительного человека...» *** КАК РАЗ 26-го, когда начальник Генерального штаба генерал армии Жуков возвратился в Москву, в его распоряжение поступила группа молодых офицеров, и среди них – лейтенанты Николай Пучков и Александр Дмитренко. Я встретился с Николаем Ивановичем и Александром Петровичем: конечно, годы берут своё, но – выправка! Выправка в этих людях осталась навсегда. Вспомнили самые горькие месяцы войны, первую поездку с Георгием Константиновичем на фронт, который приближался к Москве. Передвигаться приходилось скрытно, удаляясь от оживлённых магистралей. Фары ночью не включали: вражеские самолёты чувствовали себя в небе вольготно. Случалось, Пучков или Дмитренко, или кто другой из их группы, стоя на подножке, освещали дорогу карманным фонариком. А Жуков в пути продолжал работать: изучал карту, что-то писал... Не раз попадали под обстрел, под бомбёжку, но в любой обстановке этот человек оставался невозмутимым. И неуязвимым. Поначалу водил машину его двоюродный брат, Пилихин, но третьего сентября под Ельней Михаила тяжело ранило, и за баранкой прочно обосновался Бучин... Там, под Ельней, вспомнили мои собеседники, шестого сентября, впервые с начала войны Жуков улыбнулся. В тот день он отправил Сталину телеграмму: «Ваш приказ о разгроме Ельнинской группировки противника и взятии гор. Ельня выполнен. Ельня сегодня занята нашими войсками. Идут ожесточённые бои с разбитыми частями противника западнее Ельни. Противник в полуокружении. Жуков». Это была его первая победа. *** ЗАПИСЬ в «Личном дневнике пребывания на фронте»: «Утром 10 сентября вылетели с Центрального аэродрома в Ленинград. В тот же день к вечеру прилетели в Ленинград, на городской аэродром. В тот же день вступил в командование Ленинградским фронтом, приняв его от К. Е. Ворошилова...» Мои собеседники эту дорогу к берегам Невы и двадцать семь дней в блокадном городе помнили в мельчайших подробностях: – Погода выдалась скверная. Небо – в тучах, поэтому летели низко-низко, грибы можно было разглядеть... Когда прибыли, выяснилось, что обстановка критическая. Жуков без промедления взялся за работу. Главная ударная сила противника – танки, и командующий рядом с противотанковой артиллерией ставит зенитные орудия, которых в Ленинграде было много. Организуются новые воинские части из моряков, проводится мобилизация коммунистов на предприятиях, снимаются дивизии с Карельского участке фронта, где не велись активные действия. Укрепляется воинская дисциплина в частях и штабах. Резко повышается требовательность... Напутствуя генерала Федюнинского на пост командующего 42-й армией, Георгий Константинович сказал: «Ну, Иван Иванович, настал момент, когда мы с тобой не на словах, а на деле должны будем доказать, что являемся ленинцами. Думаю, ты понимаешь, что значит город Ленина для Родины... Речь идёт не о наших с тобой жизнях. Речь идёт о существовании великого русского, советского города...» Да, в те дни, находясь рядом с этим человеком, мы особенно остро осознали, что может сделать для спасения города полководец, если талант его целиком отдан партии, народу. Конечно, в замыслы командующего был посвящён узкий круг лиц, но мы видели, как после жуковских распоряжений набирались уверенности генералы и офицеры, с какой надеждой смотрели на передовой в его лицо солдаты. Его сила, его вера в победу передавались фронту. Город, казалось – обречённый, набирал дыхание, ощетинивался противотанковыми ежами, штыками, орудиями... Ещё накануне битвы за город Ленина семья Георгия Константиновича получила от него с нарочным записку, где была одна-единственная фраза: «Мы победим». А теперь пришло письмо, адресованное дочерям: «Здравствуйте, Эрочка и Эллочка! Шлю вам привет с фронта. По вашему заказу бью немцев под Ленинградом. Немцы несут очень большие потери, но стараются взять Ленинград, а я думаю не только удержать его, но и гнать немцев до Берлина. Ну, как вы там живёте? Крепко вас целую. Ваш папа». Всё-таки удивительная сила и убеждённость были в этом человеке: враг под Москвой, Ленинград в осаде, а он пишет дочерям о том, что будет гнать захватчиков до самого их фашистского логова! Они увидели отца под Новый год: Александра Диевна, Эрочка и Эллочка прилетели на военном самолёте прямо в Перхушково, где располагался штаб Западного фронта, и все вместе встретили 1942-й. В ту ночь он сказал: – Крепко врезали Гитлеру у стен Москвы, но это – только начало... *** ДА, ЭТО было только начало... Запись в «Личном дневнике пребывания на фронте»: «28 августа 1942 года назначен заместителем Верховного Главнокомандующего. 29 августа убыл в Сталинград...» Позднее Жуков признается: «Здесь я получил гораздо большую практику в организации контрнаступления, чем в 1941 году в районе Москвы, где ограниченные силы не позволяли осуществить контрнаступление с целью окружения вражеской группировки». Запись в «Личном дневнике пребывания на фронте»: «С 10 января 1943 года на Волховском фронте. Координация действиями войск по прорыву блокады под Ленинградом...» О тех днях вспомнил по дороге в Стрелковку Александр Николаевич Бучин: – Жукову нравилось само название операции по прорыву блокады – «Искра». Придирчиво на месте проверял её готовность. В день, когда войска двух фронтов наконец соединились, 18 января, Георгию Константиновичу присвоили звание Маршала Советского Союза. Эту весть он встретил, как подобает солдату, на поле боя, у Рабочего поселка № 1... Потом вёз я Жукова к Жданову, по Ладожскому озеру. Кругом во льду воронки от бомб, зигзаги между, ними приходилось делать просто немыслимые... Говорю ему: «Поздравляю, товарищ маршал, со званием». А он меня похлопал по плечу и засмеялся: «Ничего, Александр Николаевич, тебя я фельдмаршалом назначу...» Вообще душевный был он человек и званием своим высоким не кичился. Как-то в районе Щигры, когда Жуков проверял обстановку перед битвой, наткнулись мы на разрушенный мост. Что делать? Не поворачивать же назад! Вылез маршал из машины и вместе со мной стал класть доски... Никогда не повышал на меня голоса. Злопамятным не был и злопамятных не любил. О людях сильно заботился. Едем мимо колонн наших войск, он смотрит на них, вздыхает: «Э-эх, валенки-то у солдат плохонькие...» Запись в «Личном дневнике пребывания на фронте»: «5 июля 1943 года, около 5 часов утра, немецкие войска перешли в наступление. В 2.20 Центральный фронт провёл контрподготовку. В тот момент Рокоссовский и я находились у Малинина...» Так начиналась Курская битва, о которой достаточно привести лишь несколько слов из полных ужаса воспоминаний одного гитлеровского танкиста: «На нас обрушилась неисчислимая масса вражеских танков, я никогда не получал такого впечатления о подавляющей русской мощи...» Слушал я рассказ Пучкова и Дмитренко о Курском сражении и думал вот о чём: менялись фронты, операции, сокращали путь до Берлина дорожные указатели, но неизменно в двух шагах сзади (справа или слева) находились с маршалом его верные офицеры, готовые оградить заместителя Верховного Главнокомандующего от всевозможных ЧП. Любой ценой, если потребуется, уберечь ему жизнь. Это удивительное везение, что ни разу за четыре года пуля или осколок не задели полководца – хотя и вражеский «мессер» гонялся под Сталинградом за маршальским автомобилем, и снаряды рвались у командного пункта Западного фронта. Случайность? Может, и случайность. Но великое спасибо и тем, кто обеспечивал скрытность жуковских переездов и перелётов, кто готов был в любое мгновение опередить смертельную случайность войны... Бучин: – Однажды, это было, пожалуй, уже в сорок четвёртом, другие наши водители ко мне буквально пристали: «Разузнай у Жукова, когда война закончится». Я им пообещал, но назавтра всё никак не решался такой вопрос маршалу задать, тем более что тогда случилась у нас особенно трудная, разбитая дорога. И вдруг Георгий Константинович попросил остановиться, чтобы «поразмять кости». Вышел, потянулся – и, глядя на меня, так задумчиво: «Когда же, Александр Николаевич, эта война закончится?..» *** ПИСЬМО из семейного архива: «Действующая армия, 10.2.44. Дорогая моя! Шлю тебе привет. Крепко, крепко целую тебя одну и особо вместе с ребятами... Все намеченные дела армией выполняются хорошо. В общем, дела Гитлера идут явно к полному провалу, а наша страна идёт к безусловной победе, к торжеству русского оружия. Фронт справляется со своими задачами, дела сейчас за тылом. Тыл должен очень много работать. чтобы обеспечить потребности фронта, тыл должен хорошо учиться, морально быть крепким, тогда победа наверняка будет за русскими...» Ещё одна весточка с фронта – на листке из блокнота, карандашом, без даты. Судя по описываемым событиям, относится к марту 1944-го: «Здравствуй, милый Шурик! Шлю тебе привет и много-много крепких поцелуев. В связи с ранением Ватутина я сейчас командую 1-м Украинским фронтом. Видимо, придётся командовать около двух месяцев... Я сейчас в Новоград – Волынском, скоро будем двигаться дальше...» Отец шёл на запад всё дальше, и дочери тоже всё дальше переставляли на карте красные флажки. Эта огромная карта занимала в их комнате центральное место. Как радовались они с мамой, когда в начале сорок пятого получили вот этот листок: «Дорогие мои! Ну, как вы там живёте? Очень хочется с вами увидеться. Я думаю, как только побью немцев, так сейчас же к вам приеду или вы приедете ко мне. Пишите чаще, у меня нет времени – всё время бои. Крепко вас целую. Ваш папа Жорж». Судя по давней, чуть озорной «семейной» подписи, настроение у Георгия Константиновича, несмотря на тяжесть битвы, было в те дни отменное. *** КОНЕЧНО, они ему тоже писали, что ждут не дождутся. А ещё получал в те дни командующий 1-м Белорусским фронтом тысячи других конвертов, со всей страны. Из огромного количества их, хранящихся в фондах Центрального Музея Вооруженных Сил СССР, приведу лишь два: «Мы, пионеры 4-го класса 55-й мужской школы Ленинграда, желаем Вам, маршал Жуков, и всем бойцам и командирам Вашего фронта еще больших успехов в победоносном наступлении и разгроме врага в его собственной берлоге...» «Мы, воспитанники ленинградского детского дома, эвакуированного в село Папашино – Кунгурского района, Молотовской области, просим Вас, товарищ Жуков, быстрее разбить проклятого врага. Не жалейте этих подлейших гадов. дорогие мстители! Бейте их на всех перекрёстках!..» Запись в «Личном дневнике пребывания на фронте: «16 апреля 1945 года, перед рассветом войска фронта, после артподготовки, при освещении прожекторов, перешли в наступление. Я, член Военного Совета К. Ф. Телегин, командующий артиллерией фронта В И. Казаков до середины дня находились на наблюдательном пункте 8-й гвардейской армии...» И свершилось то, что маршал пообещал дочерям своим самой трудной для родной страны порой, осенью сорок первого, в том письме — из осаждённого врагом Ленинграда, И обратился он в Приказе к воинам 1-го Белорусского: «Я призываю вас устремить все свои силы, волю, умение и решимость, мужество и отвагу на победное завершение операции по захвату Берлина! Помните: секрет победы – в стремительном ударе. За две недели вы с боями преодолели около 400 километров. До Берлина осталось вдвое меньше. От вас, товарищи, зависит одним ударом ворваться в Берлин, преодолев с ходу последние укреплённые рубежи...» И они одолели эти рубежи, развернув над рейхстагом алое знамя Победы. Как вспоминал потом поэт-фронтовик Яков Козловский: ...Чумазые, откинув крышки люков, Танкисты встали, словно на привал, И, сняв фуражку, сам Георгий Жуков. Нас — пехотинцев — в губы целовал. И повёз Бучин маршала в Карлхорст... – Георгий Константинович сел в машину радостный, возбуждённый, – вспоминал Александр Николаевич. – Вдруг обнял меня: «Спасибо тебе за всё, Сашка!..» Впервые за всю войну так назвал... Приехали мы к тому особняку. Потом гитлеровцев во главе с Кейтелем привезли. Я сижу в автомобиле, думаю: «Неужели всё? Сколько ж мы этого ждали...» Пучков стоял как раз за креслом Жукова, когда тот произнёс: – Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии... А потом, когда подписание акта было закончено, Георгий Константинович от имени Советского Верховного Главнокомандования сердечно поздравил всех с долгожданной Победой. Как вспоминали мои собеседники, бурная радость тогда перемешалась со слезами, праздничный ужин продолжался до утра, песни сменялись плясками. Жуков тоже не удержался: прошёлся по кругу вприсядку... Вот каким навсегда запомнил своего маршала поэт-фронтовик Евгений Долматовский: На нашем фронте самым старшим Был сын калужского села, Неулыбающийся маршал, Чья слава грозною была. Всех полководцев был он строже, Пред ним дрожал заклятый враг. И мы его боялись тоже, Теперь признаюсь – было так. Всегда на главном направленье Он появлялся в трудный час. От обороны в наступленье Он вёл войска и верил в нас. Известно всем, какие бури Мы одолели в те года. Над картой маршал брови хмурил, Не улыбаясь никогда. Но этот самый маршал грозный Был наш товарищ, друг большой, Не из гранита, не из бронзы, С широкой русскою душой. В Берлине дымном после боя, С победой поздравляя нас, Явился маршал перед строем И улыбнулся в первый раз. *** УДИВИТЕЛЬНО, но мне довелось держать в руках маршальский китель – именно тот, который (как утверждали дочери, хотя я очень сомневаюсь) был на Георгии Константиновиче тогда, в Карлхорсте. И другой, в котором принимал он Парад Победы... Дочери вспоминали, как накануне помогали отцу драить пуговицы, прикреплять ордена, потом из-за неплотно прикрытой двери слушали, как он репетировал торжественную речь, которую должен был произнести с трибуны Мавзолея. А рано утром 24 июня собирали его на Красную площадь... Пришли они с мамой на площадь и увидели: выезжает отец из Спасских ворот на белом коне! И, счастливые, заплакали. Что ж, эти слёзы он бы им простил... *** НЕ ГЛАДКО, не просто складывалась потом судьба этого человека. Первым делом, Сталин, боявшийся популярности Жукова, по сути, отправил его в ссылку: сначала – в Одессу, потом – в Свердловск (а те, кто были с Жуковым всю войну рядом, от генерала Минюка до фронтового шофёра Бучина, оказались в тюрьме). Затем Хрущёв, которому придворные нашептали: мол, «Жуков претендует на Ваше, Никита Сергеевич, место» (а ещё выяснилось: у министра обороны – кошмар! – новая семья, молодая жена Галина Александровна, значит – «аморалка»!), вообще лишил маршала всех постов. Да и Брежнев с опальным четырежды Героем Советского Союза (а у самого Леонида Ильича тогда было ещё «всего только» две Золотых Звезды, поэтому, небось, завидовал) вёл себя по-хамски. Воспоминания Жукова вышли в свет только после того, как в текст, чтобы доставить удовольствие Брежневу, вписали нелепый абзац: «В 18-ю армию, – будто бы писал маршал, – мы прибыли вместе с наркомом Военно-Морского флота Кузнецовым, командующим ВВС Новиковым и работником Генштаба генералом Штеменко... Всех нас тогда беспокоил один вопрос, выдержат ли советские воины испытания на Малой Земле. Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л.И. Брежневым, но он как раз находился на Малой Земле, где шли тяжёлые бои». Осведомленные читатели посмеивались: надо же, маршалу Жукову понадобился совет полковника Брежнева! Даже последнюю просьбу Георгия Константиновича – похоронить его по-христиански, в земле, – Брежнев не исполнил. А ведь обещал... В тот скорбный день Иосиф Бродский написал: Вижу колонны замерших внуков, гроб на лафете, лошади круп. Ветер сюда не доносит мне звуков русских военных плачущих труб. Вижу в регалиях убранный труп: в смерть уезжает пламенный Жуков. Воин, пред коим многие пали стены, хоть меч был вражьих тупей, блеском маневра о Ганнибале напоминавший средь волжских степей. Кончивший дни свои глухо в опале, как Велизарий или Помпей. Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж, горевал? Вспомнил ли их, умирающий в штатской белой кровати? Полный провал. Что он ответит, встретившись в адской области с ними? «Я воевал». К правому делу Жуков десницы больше уже не приложит в бою. Спи! У истории русской страницы хватит для тех, кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою. Маршал! поглотит алчная Лета эти слова и твои прахоря. Всё же, прими их – жалкая лепта родину спасшему, вслух говоря. Бей, барабан, и военная флейта, громко свисти на манер снегиря. . Вот так: «Родину спасший!» В последней своей ссылке, в Сосновке, на госдаче, Жуков, хоть и была рядом новая семья, жил всё же одиноко. Из старых боевых товарищей приезжали сюда маршал Баграмян, генерал Минюк... Михаил Михаилович Пилихин тоже не оставлял опального брата. Наведывались Пучков, Дмитренко, Бучин... Хотел я услышать какие-то слова о Георгии Константиновиче и от самой младшей его дочери, Маши, но она мне в этом довольно грубо отказала. (Впрочем, стоит ли удивляться подобному: ведь Маша даже отца в больнице, перед смертью, ни разу не навестила). Ещё одна его дочь, внебрачная, Маргарита (однако в личном деле маршала никакой четвёртой дочери не значится), при нашем телефонном разговоре, наоборот, проявила такую настырность, такую таранную наступательность в сообщении некоторых «подробностей» из жизни Георгия Константиновича, что я решил, на всякий случай, сей встречи избежать. Очень уж не люблю, когда «роются в грязном белье», а особенно, если это касается человека, чей маршальский мундир украсили четыре Золотые Звезды Героя Советского Союза и более шестидесяти других боевых наград, кого народ нарёк «Маршалом Победы», чьё имя – в одном ряду с именами Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова... Да, именно в этом ряду! Лев СИДОРОВСКИЙ На снимках: Здесь маршал ещё без четвёртой Золотой Звезды Героя и вообще далеко не при всех наградах… На Параде Победы, 24 июня 1945-го. С семьёй, 1943.

Что такое ТОС простыми словами? Территориальное общественное самоуправление (ТОС) — это форма самоорганизации граждан по месту их жительства на части территории муниципального образования. К таким территориям относятся: микрорайон, квартал, улица, двор, дом, подъезд. ТОС не может охватывать всю территорию муниципального образования, не является органом власти, при этом является частью местного самоуправления как института демократии. ТОС считается официально созданным только после официальной регистрации. ТОС решает следующие вопросы: благоустройство дворов, улиц, зон общественного досуга и отдыха; поддержание бесперебойной работы системы жизнеобеспечения территории (включая ремонт и содержание инфраструктуры жизнеобеспечения); другие вопросы, относящиеся к вопросам местного значения.

Сегодня 29 ноября в 17-00 состоится собрание активных жителей микрорайона Железнодорожник для создания местной общественной организации городского округа муниципального образования - "город Тулун" территориального общественного самоуправления. ПРИГЛАШАЕМ ВСЕХ ЖЕЛАЮЩИХ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В РАБОТЕ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ!!!

Я искренне рада, что побывала на этой встрече, познакомилась с опытом работы с такими непростыми детьми. Наталья и Анастасия - это просто фантастические какие-то люди, невероятные в своей доброте, терпении, любви и жизнелюбии! Спасибо вам!

#Читаем_Шергина_вместе_2024

Специалисты библиотек постоянно учатся, совершенствуя свои профессиональные навыки, ищут новые формы работы с пользователями, "изюминки" для привнесения разнообразия в массовые мероприятия. Не отстают и молодые библиотекари города Тулуна. Наталья Константиновна Каретина, библиотекарь взрослого отделения, приняла участие в межрегиональном онлайн-семинаре "Школа молодого библиотекаря", организатором которого выступила ГБУК Республики Татарстан «Республиканская юношеская библиотека».

Как известно, дети любят рассматривать картинки. Глядя на них, ребенок представляет себе все происходящее и иллюстрация иногда имеет гораздо большее значение, чем текст. Плохо иллюстрированная детская книга для ребенка неинтересна. Книжная выставка «Художник и книга. Детские художники-иллюстраторы» посвящена И.Я. Билибину, Е.И. Чарушину, В.В. Лебедеву, Ю.А. Васнецову, В.Г. Сутееву и другим. Эти замечательные художники помогают лучше понять содержание книжки, представить её героев, душу детской книжки. Поэтому художники – немножко волшебники, у которых сказка оживает. Каждый из них создает свою, особенную, сказочную страну. Открывая книжки с нашей выставки Вы обязательно улыбнётесь, ведь там Вам обязательно встретятся друзья детства! И ребёнку и его родителям повстречаются герои, знакомые практически с пелёнок. Например, Карандаш - Персонаж журнала «Весёлые картинки», председатель Клуба весёлых человечков. Карандаша придумали народный художник СССР Иван Семёнов и писатель Юрий Дружков во время совместной работы в журнале «Весёлые картинки». Визуальный образ персонажа создал И. Семёнов в 1956 году.