Предыдущая публикация
Грехи молодости
Марина Львовна зашла в приёмную. Секретаря уже не было, она отпросилась у директора на юбилей отца, ушла пораньше.
Женщина подошла к двери кабинета директора, Петра Михайловича. Большая, обитая кожей, с золотой табличкой, она скрипнула, впустила Марину внутрь и захлопнулась, повинуясь быстрому сквозняку, ворвавшемуся в приоткрытое окно.
— Петя? — Марина улыбнулась, потом, заметив рядом с директором гостью, смутилась, поправилась. — Пётр Михайлович, вызывали? Я вот тут списки вам на утверждение принесла, для олимпиады…
Марина улыбнулась еще раз, кивнула сидящей по правую руку от Петра Зинаиде Ивановне. Та только отвела глаза.
Пётр Михайлович покачал головой.
— Не до списков сейчас, тут другое дело, — он мялся, кусал губы, как будто хотел сказать что–то неприятное, но стеснялся. Потом, видя, как внимательно слушает его Зина, вздохнул и продолжил:
— Нехорошо получается, Марина Львовна! Некрасиво как–то! Такие вещи мы узнаём от представителей управления, а не от вас самой…
Пётр Михайлович старался не смотреть на стоящую перед ним сотрудницу.
Он знал Марину уже много лет, уважал её как прекрасного педагога, никогда и усомниться в её порядочности не смог.
Зато Зина смело и даже злорадно разглядывала Марину, точно двоечника вызвали «на ковёр» и сейчас будут песочить, а она, Зина, глас народа, она не даст покрывать ужасные преступления! Зинаида подметила поникшие плечи, уставшие, будто на них положили мешок с мукой или картошкой и заставили держать так, не разрешая скинуть ношу. Заметила Зина и бледность лица, некрасивую, делающую из всегда живой и улыбчивой Марины Львовны тень, призрачную копию, бледный, смытый дождем отпечаток. Что, увяла девичья краса? Нет больше щечек да губок? Так тебе и надо!
Зинаида кашлянула, подгоняя Петра Михайловича. Что–то он подзатянул, жалеет, что ли, Маринку? А не надо ее жалеть! Гнать в шею, и всё!
— Вот из управления Зинаида Ивановна тоже отмечает, — показал рукой на Зину Пётр Михайлович.
— Что она отмечает? — вздохнула Марина. — Ну, что?
— Так… Это… — директор растерялся, вопрошающе взглянул на Зинаиду Ивановну. — Поясните, пожалуйста!
— А что тут объяснять?! — Зина встала, потрясая большими, нелепыми серьгами, оттягивающими и без того большие мочки ушей. — Как вообще вы, Пётр Михайлович, могли допустить такого человека к обучению наших детей?! Мало того, что как педагог Марина Львовна совершенно неподходяща – она не знает методики, занижает оценки и ведет занятия в какой–то разнузданно–своевольной форме, и мы неоднократно говорили вам об этом, так?
Директор понуро кивнул.
— Так теперь еще и мать преступника! Убийцы! — Зинаида Ивановна особенно громко, с истеричными нотками выплюнула последнее слово, потом судорожно вздохнула и повторила:
— Убийцы! А раз ее сын докатился до такого, значит, и нашим детям она может внушить нехорошие, неверные ориентиры! Я как представитель… — Зина замолчала, подыскивая слова. Представитель чего она? Власти? Но это прозвучит как давление. Общественности? Не солидно. — Руководства образованием, — нашлась она, — прошу Марину Львовну изолировать, оградить от наших детей.
Марина Львовна усмехнулась. Зину она знала давно, еще с института. Оттуда и росла вражда, ненависть, только если раньше это было лишь на словах, взглядах, мелких тычках, то теперь, забравшись так высоко, Зинка могла вышвырнуть Марину со свистом с любого места, лишить права преподавать в любой, даже самой убогой школе, забрать звания, обесценить квалификацию…
— Моральный облик сотрудников школы, — распиналась между тем Зина, — должен быть идеален. Ни одним своим действием, словом, даже мыслями он, облик, не должен быть запятнан. Так что я требую…
— Уволить? Вы это имеете в виду? — Пётр Михайлович потер губы, в размышлении развел руками.
Зинаида Ивановна на миг задумалась как будто, оценивающе глянула на «обвиняемую».
— А что?! И уволить! — пожала она плечами. — Лучше сейчас, чем потом бодаться с прессой, писать объяснительные в департамент. Вы же понимаете, Пётр Михайлович, что такие дела нельзя замолчать, они станут достоянием общественности, родители начнут жаловаться, это отразится и на вас…
Пётр Михайлович напряжённо крутил в руках карандаш, потом случайно сломал его пополам, выкинул, протёр лоб носовым платком.
«Сдаёт Петя, испугался… — с грустью подумала Марина. — Понятное дело, семья, две дочери на выданье, дачу строит, привык в заграничные отпуска летать… А если уволят, то придётся подзатянуть поясок, а уже отвык жить хорошо…»
Петр Михайлович был на пять лет старше Марины. Он первый директор этой школы, умный, хозяйственный, по–отечески любит детей, с педагогами очень уважительно разговаривает, всегда «входит в положение». Школу построили семь лет назад, сразу назначили Петю главным. Марина тоже работает здесь с самого основания. Она помогала оборудовать классы, заказывала карты и пособия, выбирала шторы в коридоры и облагораживала клумбы у входа. Конечно, не одна она, но именно Марину Пётр Михайлович тогда выделил как инициативную, горящую своими делом сотрудницу, предлагал стать завучем, но Марина отказалась. Классное руководство, разгильдяй–сын и так отнимали много времени, а хотелось еще «пожить для себя»…
Тогда Петя решил, что Марина будет просто его советником, они даже как–то подружились, стали обращаться друг к другу по имени, но фамильярностей и панибратства не допускали. Нравилась ли Пете эта женщина? Скорее, да. Его тип – высокая, со вкусом одевается, ведет себя с достоинством, но не отталкивающе, на лицо тоже симпатичная. Пётр любил наблюдать, как Марина, чуть наклонив голову, слушает его на совещаниях. Будто он сказатель, а она девчонка, что, сев на своё место, внимательно прислушивается, не пропускает ни одного слова, кивает. Не шаркает под столом ногами, не вздыхает от скуки, а полностью погружена в «сюжет». Вот бы так сидеть с ней вечером на кухне, смотреть телевизор или просто пить чай, говорить о чепухе и видеть, как на Маринином лице расцветает по–детски простая, добрая улыбка, не видеть кривляния и надменности, что часто проскальзывала в настоящей жене Петра Михайловича…
Марина как будто и не замечала того, что директор смотрит на неё несколько по–особому, «амурно», как говорила подружка Марины, преподавательница литературы, Ольга.
— Мариш, ну ты даёшь! Пётр наш Михайлович запал на тебя, точно говорю, а тебе и дела нет?! Ты что?! Он мужик хороший, спокойный, ты одинокая, может вообще судьба твоя? Ну хотя бы пофлиртовать… Тебе полезно!
— Брось, Оль, я своё уже отгуляла, мне теперь Алёшку на ноги поставить, да и жить спокойно. Не хочу ничего больше!
Оля только пожимала плечами. Ну надо ж так себя закапывать! Вот если бы директор на неё, на Олю, глаз положил... Да она бы… Да он бы…
… Марина Львовна покачала головой. Нет, как Оля не нахваливала Петра Михайловича, а трусоват он, трусоват… Сейчас Зину испугался, начнёт юлить, себя выгораживать.
— Сложная, конечно, ситуация, неприятная… Вы, Зинаида Ивановна, понимаю, переживаете… Но в середине года снимать учителя? — директор покачал головой. — Не годится… Совсем не годится… Ну а вы, Марина Львовна, почему не сказали, не предупредили?.. Алёша ваш не чужой школе человек…
Марина вздохнула. Она хотела забежать сегодня к Пете, спросить, может быть у него есть какие–то связи в прокуратуре, вчера пыталась поговорить с ним по телефону, но жена Петра строго сказала, что Петя отдыхает, по рабочим вопросам принимает только в кабинете…
— Я думала, что моя личная жизнь никак на работу не влияет… Произошла ошибка, моего сына оболгали, свалили на него чужую вину. Но я уверена, что скоро всё разрешится. Я ошиблась, да, Зина? Личная жизнь теперь не тайна?
Зинаида Ивановна вспыхнула, гордо подняла подбородок.
— Ваша личная жизнь с этого момента стала достоянием общественности. Ваш сын, я подчёркиваю, сын, сидит в тюрьме! — она сорвалась на визг. — Он напал на человека, избил его! Он монстр, а вырастить такого монстра могла только его мать. Ведь у Алеши нет отца, так ведь?
Пётр Михайлович напрягся, зыркнул на Марину. Почему она называет представителя управления, эту солидную, власть имущую женщину на «ты»? Знакомы? Похоже, да. Дружат? Отнюдь…
— Ты прекрасно знаешь, Зина, что нет. Алёша пока еще в камере предварительного заключения, решение, приговор не вынесены, ведется расследование, настоящих виновников происшествия найдут, я уверена. Так что не стоит пока делать скоропалительных выводов. А ты этим, к сожалению, грешишь всю свою жизнь…
Марина спокойно отодвинула стул, села, потом, заметив на столе стакан, налила себе воды.
Зинаида Ивановна аж задохнулась, вскочила, бухнув на стол свою сумку. Шубка соскользнула с ее плеч, упала на пол. Пётр Михайлович бросился поднимать. Отряхнул, повесил на вешалку, что черным столбиком высилась у двери.
— Значит так, — Зина стукнула по столешнице длинным, выкрашенным в кроваво–красный лак ноготком, выставила вперед нижнюю челюсть и тихо продолжила:
— Чтобы завтра Колесниковой в школе не было. До завершения следствия, до суда чтобы тут не появлялась. У нас, — а надо сказать, что младшая дочь Зины училась тут же, в десятом, поэтому школу по праву Зинка могла считать «своей», — у нас не должно быть педагогов с сомнительными жизненным ситуациями, вы меня поняли, Пётр Михайлович? Она учит детей, а своего сына до тюрьмы довела! Если меры не будут приняты, то я думаю, что придётся задуматься о соответствии директора занимаемой должности. Замену для Колесниковой найдём. Сегодня у нас что? Среда? К пятнице будет замена.
Зина бухнулась обратно на стул, взглядом показала, чтобы Пётр Михайлович налил ей воды, залпом осушила стакан, грохнула им о стол.
— Вы всё поняли?
Пётр кивнул.
— Хорошо. До свидания, Пётр Михайлович. Надеюсь, вы примете верное решение.
Она встала и тяжело зашагала к двери.
Марина смотрела не на неё, а в стеклянные двери шкафа напротив. Там было хорошо видно, как низкорослая Зина прыгает, чтобы снять шубу с высокого крючка, как Пётр Михайлович, подбежав, помогает ей, как смотрит Зинка в спину сидящей за столом женщины, зло смотрит, победителем.
Директор сам открыл перед начальницей дверь, спросил, не нужно ли проводить ее по полутёмным коридорам школы до выхода. Та отказалась…
— Марин, давай–ка в отпуск пока. А там, когда всё утрясётся, вернешься, — сев за свой стол и помолчав, тихо сказал Пётр Михайлович.
— В отпуск? А как тогда оформишь мою замену? Ставок лишних нет, — спокойно спросила Марина.
— Оформлю. Не волнуйся.
— Но мне кажется, Зинаида Ивановна имела в виду совсем не отпуск. Разве нет?
— Да пусть катится она колбаской, эта ваша Зинаида. Шантажистка и склочница. Ты её давно знаешь, как я понял? Чаю, может? Спешишь?
Марине некуда было торопиться. Дома пусто, темно и тоскливо. Там разве что свернуться на диване и пытаться уснуть, но Марина не могла. Дремала, ворочалась, пыталась читать, но сосредоточиться не получалось, рассеянно переворачивала страницы, а потом понимала, что не прочла ни строчки.
— Почему ты не пришла ко мне сразу? — вскипятив чайник, спросил Петя.
Он поставил на столик в углу кабинета чашки, блюдце с печеньем, потом, быстро глянув на Марину, вынул из шкафа две рюмки.
— Я не пью, ты же знаешь, — покачала головой Марина.
— А сегодня выпьешь, — упрямо ответил мужчина, — немножко. Тебе надо расслабиться. Когда и что вообще случилось? Зинаида ворвалась ко мне, стала орать, чтобы я уволил тебя немедленно, что–то говорила про убийство, что замешан твой сын… Расскажешь?
— О… — Марина усмехнулась. — Тогда надо рассказывать издалека, а ты, наверное, спешишь.
— Жена сегодня у матери ночует, девчонки на дачу укатили, так что могу сидеть тут, сколько захочу. Рассказывай!
Женщина пожала плечами, потом, словно сомневаясь, стоит ли изливать душу перед начальством, нахмурилась, но всё же решилась.
— Мы с Зиной знаем друг друга с института. Она тоже на историка училась, ничего не могу сказать, знания у неё были крепкие, но работать в школе она не хотела. У неё отец какой–то значимый человек в префектуре тогда был, ну обещал продвинуть по методической линии. Зина так и говорила, мол, вы учительствовать идите, а я вами руководить стану.
Зина ни с кем особенно не дружила, слишком высокомерно на нас смотрела, но со мной как–то наладила отношения. Ну, как это бывает – надо лекции переписать или еще что–то… На четвёртом курсе мы с ней пошли на концерт. Её отец достал нам билеты дико дорогие, группы сплошь иностранные, модные. Теперь–то я понимаю, что Зина меня рядом с собой как собачонку держала, чтобы не одной быть, чувствовала себя главной, а я, тоже хороша, принижалась, в рот ей заглядывала. Мне льстило, что такая цаца со мной дружит, а с остальными – нет. Даже была надежда, что ее отец поможет с трудоустройством, может даже на госслужбу…
Марина всё крутила в руках рюмку, не пила, а только смотрела, как радужными искрами рассыпается свет, ломаясь между стеклянными гранями. А Петя выпил, налил себе ещё и всё смотрел на Маринино лицо, чуть закрытое упавшими на щёку волосами.
— И что дальше? — прервав молчание, спросил он.
— Так вот… На концерте мы познакомились с парнем, Евгением. Красавчик, галантный такой, руки не распускал, комплементы говорил, в перерыве купил нам по «Коле» и мороженому. Зинка с него глаз не сводила, мне тоже кавалер понравился. После концерта он вызвался нас провожать, но Зину папа забирал на машине. Она недовольно глянула тогда на меня, я сделала вид, что совершенно не понимаю её досады. Ха! Тогда я считала себя самой счастливой девушкой в мире! Женя ехал со мной в метро, шутил, мы смеялись на весь вагон, благо народа было совсем мало, потом пошли пешком до моего дома, не стали ждать автобус. С Женькой было легко и интересно. Он много знал, рассказывал удивительные вещи о животных. Потом я, конечно, поняла, что большая часть из этого полная ерунда, но тогда… Тогда он казался мне чуть ли не богом… Зина на следующий день всё у меня выведывала, как Женя, о чём мы говорили, да что делали…
Пётр Михайлович приподнял брови. Вот сейчас Марина поведает ему о своих романтических похождениях, он будет смущён и рассердится, потому что ему неприятно представлять её, Маринку, рядом с другим…
— Ну давай опустим интимные подробности, а? — отвернувшись, буркнул он.
— Да? Ладно… — Марина уже выпила свою рюмку, напряжение отпустило, с плеч будто сорвали резиновую ленту, стало легко и свободно дышать. — Так вот, опуская все подробности, скажу, что с Женей у нас завертелся нешуточный роман. Зина жутко ревновала, выведала его телефон, старалась попасться ему на глаза. Но Женя её игнорировал. Он из тех мужчин, что мнят себя охотниками. Ему надо завоёвывать, а если уж нет, то хотя бы чувствовать, что он ведущий, а не тянется на веревке, как теленок. Зине заарканить его так и не удалось. А я… Я переехала к нему через полгода знакомства. Родители тогда подняли шум, мама плакала, кричала, чтобы я одумалась, хотя бы доучилась, и пусть Женя оформит наши отношения. Отец хмурился, меня стал избегать, будто мне пятнадцать, и я занимаюсь не ведь чем… Но мне было всё равно. Душа пела, в животе бабочки бились, счастье, казалось, лилось через край. Родители Евгения жили где–то в другом городе. Пару раз я предлагала поехать к ним, познакомиться, но Евгений отказывался. Это потом я узнала, что он с ними не общается, давно поссорился, они не выдержали его деспотического характера… Ну, в общем, месяца через два Женя изменился, стал попивать. Он работал в какой–то фирме, она развалилась, его уволили. От прошлого лоска не осталось и следа. Я нашла себе учеников, занялась частными уроками, он валялся на диване, «переживал». Мне это надоело, и я решила уйти от него. Тогда он распустил руки… Потом просил прощения, валялся в ногах, клялся, что просто сорвался, что никогда больше…
После очередного такого срыва я пошла в полицию, написала на него заявление. Зина тогда шипела на меня, мол, сама виновата, мучала бедного Женечку, а у него просто чёрная полоса в жизни. Я оказалась садисткой, ему всю жизнь поломала. Ем присудили исправительные работы. Зина бегала к нему, напрашивалась в жалельщицы, но он ее прогнал. И опять я оказалась виновата. Как–то на Новый год Зинка напилась и всю ночь рассказывала, как любит Евгения, что души в нём не чает, что с ней он бы жил совсем другой жизнью, а я всё испортила. Я её пыталась убедить, что тот Женя, что был сначала, и тот, кем он стал потом – совсем разные люди, этот монстр просто не показывал себя, и Зина должна быть счастлива, что не стала водить с ним дружбу. Но куда там! Зинаида не слышала ничего и никого. Это какое–то наваждение, рациональному объяснению не поддающееся. С тех пор она меня так возненавидела… Если бы я знала, что так выйдет, то на концерте и близко Женю к себе не подпустила… Женька пропал, а теперь объявился. Мой Алешка подрался с ним, будет суд… Вот, собственно, и всё.
— Да… Дела… — протянул Пётр Михайлович.
Он не стал спрашивать, почему случилась драка. Марина либо не скажет, либо начнет увиливать, всем будет неудобно.
— Ладно, давай по домам, утро вечера мудренее, я подумаю, чем смогу тебе помочь. С завтрашнего дня у тебя отпуск. Поняла?
Марина кивнула, задумчиво водя пальцем по краю блюдца, потом встала, забрала свои вещи.
Она вышла из кабинета, подождала, пока начальник закроет дверь, выключит свет в приёмной. Потом вместе спустились по темной лестнице на первый этаж, вышли из здания школы и разбежались в разные стороны.
Пётр Михайлович – в некоторой радости, что Марина до разрешения ситуации на работе не появится, сама Маринка – в тоскливых раздумьях, правильно ли сделала, что всё рассказала Пете. Ну, рассказала и рассказала. Время покажет…
… Зинаида Ивановна, выйдя из школы, заспешила к автобусной остановке. В сумке у неё лежали контейнеры с котлетками и картофельным пюре, в термосе плескался куриный суп.
До больницы ехать семь остановок. Автобус плелся, останавливался на светофоре, буксовал в снежной каше. Зина очень боялась опоздать, ведь часы посещений заканчиваются, а ну как не пустят?! Но еду надо обязательно передать, да не просто так, а самой, помочь, покормить, поухаживать…
Зинаида зашла в здание больницы, выписала внизу пропуск, сказав, что она сестра Фомина, зашла в лифт. Ей надо на третий этаж, в «Травму». Рядом с женщиной щебетали о чём–то студентки–практикантки, пили кофе и смеялись. Зина только нахмурилась, глядя на них. Такое место — больница — а они смеются, как лошади!
Посетительница растолкала девчонок, протиснулась в узенькие двери, прошла по коридору, ища нужную палату.
Остановившись перед серой дверью, она тихонько постучалась, даже скорее поскреблась, чтобы, ни дай Бог, не разбудить, если больной спит, забылся, наверное, тяжелым, муторным сном, мучается, бедный…
— Евгений Александрович? — Зина осмотрела кровати. — Женя? — чуть тише позвала она.
Сбоку замычали, мужчина с повязкой на голове повернулся и уставился на вошедшую.
— Ну… — протянул он, щурясь от света, бьющего из коридора.
— Ты тут один? — проблеяла Зина, рассматривая заплывшие синяками глаза, распухший нос и царапины на лице. — Ужас! Ужас! — подумала она, почувствовав, как кружится голова. Если бы Евгений позволил, Зинаида готова была гладить и целовать, прижимать его к своей внушительной груди, шептать всякие бестолковые нежности, но сдержалась. Евгений, похоже, её не узнал.
— Мы знакомы? — пациент охнул, лёг на спину.
«И одеколон у него всё тот же…» — поймала себя на мысли Зина, улыбнулась и вслух сказала:
— Я Зинаида, мы познакомились на концерте, много лет назад… Я…
Мужчина задумчиво почесал подбородок, потом, скривившись, глянул на гостью.
— Зина? Ну и разнесло тебя! — хохотнул он. — Маринка лучше сохранилась!
Снова смешок. Зина покраснела. С институтских времен она, действительно, поправилась, после вторых родов особенно сильно. Но разве это её вина?! Если он захочет, она запишется в спортзал, она сделает всё, лишь бы понравиться Евгению.
— Женечка, я тут вам поесть принесла. Вот суп, котлетки домашние, компот вот еще…
Она выставляла на тумбочку угощения, а Женя, привстав на локте, наблюдал, как судочки, контейнеры и пакет с фруктами заполняют постепенно всю поверхность столика.
— Осторожно, не видишь, сигареты уронила! — прикрикнул он на Зину. Та испуганно съежилась, быстро нагнулась и подняла с пола не начатую пачку.
— Извини… Но тебе, наверное, нельзя, раз сотрясение… — пролепетала посетительница.
Евгений усмехнулся.
— Да пошли они со своими «нельзя»! Открой форточку и закури мне сигаретку, Зина, Зинуляяяя… — протянул он в конце, слегка дотронувшись до её руки. Сердце зашлось в таком бешеном ритме, что Зина испугалась, как бы не угодить отсюда в кардиологию, бросало в жар, лицо горело, руки тряслись. Как же она его любит! С тех самых пор, как познакомились в юности, так и любит! Да, есть муж, двое детей, но это всё ширма, это суррогат, а настоящая любовь – вот она, лежит с забинтованной головой и страдает.
Зинаида послушно открыла окошко, нашла в ящике тумбочки зажигалку, закурила, потом, чтобы Женя не заметил, поцеловала краешек сигареты и поднесла к его губам.
Евгений с удовольствием затянулся, выдохнул прямо в лицо сидевшей на стуле Зине, та закашлялась.
— Женя… Жень, а что врачи говорят? Сильно он тебя? — Зина с состраданием дотронулась до мужской руки.
— Сильно. Почти череп пробили, но кости у меня крепкие, обошлось.
— Пробили? — переспросила Зина, отвинчивая крышку термоса. — Их, ну, нападавших, было несколько? Я думала, Колесников один…
Евгений заметно посмурнел, оттолкнул ложку с супом. Бульон желтым пятном растёкся по пододеяльнику.
— Тебе какое дело? Колесников бил, он и сядет! Сопливый, истеричный мальчишка! Разбираться он со мной пришёл! Сгною, на зоне пропадёт! Такие не выживают! — зло сжал мужчина кулаки. — Маринка еще ко мне на коленях приползёт!
— Женечка, ох, надо же! Да, да, он ужасный мальчишка, просто ужасный! Марина нагуляла его, воспитать не смогла, всё на своей работе пропадала, а результат таков, что в тюрьму отправится этот Алёша.
Зина попробовала погладить Евгения по плечу, но тот с силой оттолкнул ее руку.
— Всё, свободна! Чего ты пришла? — он скривился, приподнял презрительно брови. — На что ты тут рассчитываешь? Квашня! Ты в зеркало–то на себя погляди, потом подумай умишком своим, зачем ты мне вообще сдалась?! Да я свистну, при мне десять таких будет, как Марина. А ты пойди домой и больше при мне не появляйся, поняла? Ни тогда ты мне не нравилась, ни уж тем более сейчас!
Он скинул с тумбочки принесённое Зиной угощение. Зазвенела по полу вилка, разлился суп по кафелю, котлеты, взлетев, валялись теперь, купаясь в подливке.
Зинаида, всхлипнув, выбежала из палаты.
— Женщина! Женщина, что там у вас?! — кинулась на шум дежурная медсестра. — Опять буянит? Что вы плачете, а? Ударил вас он? Ух, эти нувориши! Наворовал денег, теперь думает, что может всё, все тут под его властью ходить должны! Да я охрану вызову, да я…
Женщина в белом халате поймала большой, сильной рукой бегущую Зину, развернула к себе.
Зинаида, скривив рот, рыдала. Всё… Мир, её мир мечтаний и грёз, фантазий, светлых, глупых и наивных, рухнул, разбился и лежит теперь там, на кафельном полу, облитый куриным бульоном и сладким чаем с мятными листочками. Она, оказывается, любила не Женю, а лишь тот идеал, который сама себе придумала, который взращивала во снах и праздных размышлениях, который лелеяла и берегла от посторонних взглядов. Или, может быть, это из–за Маринки Женечка стал таким? Разочаровался в женщинах, озлобился? Ведь тогда по ее воле он попал под следствие!
Зина сначала ухватилась за эту мысль, так легче выгородить Евгения, оправдать, а Марину опять обругать… Но потом, сев на банкетку у раздевалки и увидев своё отражение в зеркале – замученный взгляд, злобно сведенные на переносице брови, подбородок дрожит в тихой истерике, губы, раскрылись, выставили напоказ кривоватые зубы, Зина горько усмехнулась. Да на что она надеялась? Он правильно спросил… И что она вообще тут делает? Ей бы домой, к детям, муж скоро вернется с работы, дочка приедет с подготовительных курсов, сын, умница, учится в институте, да еще успевает работать. Муж… Славик любит её, терпит, приятные слова говорит… И она его любит… Так что же она хотела найти у Евгения? У неё всё есть! А у него как не было ничего, так и не будет.
— Сам виноват! — прошептала она. — И Марине жизнь поломал, подлец!
Марина… Марину же уволят! Сама же просила, чтобы Колесникову уволили!.. Петька слабовольный, на защиту подчиненной не встанет, испугается! Надо позвонить ему, надо сказать, чтобы Марину в покое оставили!
Зинаида быстро оделась, выскочила на улицу. В лицо колючим котёнком бросилась охапка снега, даже дыхание перехватило. Женщина поскользнулась, чуть не упала, пошла, осторожно держась за стену дома, поняла, что где–то потеряла перчатки, наверное, выпали в раздевалке… Но возвращаться не стала…
… Марина Львовна уже подходила к дому, когда её окликнул следователь.
— Добрый вечер, — тихо сказала она.
— Ничего доброго. Фомин требует сурового наказания, мол, голову ему пробил ваш сын. Справку ему выдали о травме, там такое понаписано… Явно «купил» он врача. Я не верю, что Алексей мог так отделать взрослого, сильного мужчину, Марина Львовна, — следователь дотронулся до Марининого локтя, — может, у вас есть какие–то мысли, как так всё получилось?
— Хотите чаю? — вдруг повернулась к нему женщина. — Я замёрзла, мне очень плохо, гадко. Еще и с работы увольняют… Тут так много всего понамешано! Вы не спешите, Егор Николаевич?
— Не спешу. Ладно, чай. Но лучше кофе. Можно?
— Можно.
Марина вошла в прихожую, включила свет, показала, куда повесить куртку. Егор Николаевич скромно потоптался, ожидая, пока хозяйка снимет сапоги и проведет его на кухню.
Аккуратная, маленькая квартира. Одна комната Маринина, вторая сына. Обстановку не разглядеть, темно.
Над кухонным столом фотографии. Сама Марина, одна или с сыном, ее родители, просто пейзажи, видимо, из отпуска. Пара дипломов и две медали Алексея. Он победитель районных соревнований по бегу…
— Алешу отпустят домой? До суда он может побыть со мной? — тихо спросила Марина, положив кофе в турку.
— Пока нет. Фомин и тут приложил руку.
— Ладно. Садитесь. Молоко, сахар? — Марина разлила кофе по чашкам, вынула из холодильника пирожки, подогрела их в микроволновке.
— Да, спасибо.
Егор Николаевич с аппетитом ел, неэлегантно отхлёбывая их маленькой чашечки.
— Может, вам в кружке заварить, а? — пожала плечами хозяйка.
— А давайте! — махнул рукой Егор. — Так расскажите, что там у вас с этим Фоминым? Я же чувствую, что–то тут нечисто!
— Много лет назад с Фоминым мы жили вместе… Я еще в институте училась. Если кратко, то Фомин стал меня побивать, я заявила на него. Вы нашли это в личном деле Евгения.
Егор Николаевич кивнул.
— Так вот, Фомин потом уехал. Я стала жить одна. А теперь вот случилось то, что случилось…
Марина отвела взгляд.
— А если всю правду? Я так понимаю, Алексей сын Фомина? — Егор сказал это мягко, не настаивая, не рубя, а как будто ребёнка уговаривал, убеждал.
— Вы правы. Алёша не знал, кто его отец. Потом Фомин заявился к нам, это было дня за три до драки… Он угрожал, вел себя нагло, обвинял меня, что я ему всю жизнь испортила тогда… Алёша был при нашем разговоре, но я велела ему не вмешиваться, выставила гостя сама.
— Но он всё понял и решил сам наказать Фомина за вас, так? — перебил ее Егор.
— Я не знаю… Не думаю, что Алёша понял, что перед ним его отец. Фомин этого и сам не знает.
— Так… Так… — протянул следователь, качая головой.
— Всё плохо, да? Но я не верю, что Алёша мог так избить Женю! Это кто–то другой! А просто на моего сына всё свалили! — быстро заговорила Марина. — Вы же понимаете?!
— Понимаю. Но доказательств нет. Драка была, это точно. А вот кто нанёс самый сильный удар, сказать я не могу. Пока не могу…
У Марины в сумке зазвонил телефон. Она быстро извинилась, схватила сотовый. Зина?..
— Привет. Ты меня выслушай, не перебивай! — протараторила Зинаида. — Я была у Фомина в больнице, не спрашивай, зачем. Так вот, он оговорился, что его побили несколько человек. Слышишь? Несколько! Может и Алешка твой ни при чём? Евгений просто мстит тебе!
— Зина! Зина, подожди, ты плачешь? — Марина растерянно села на стул. — Что стряслось?!
Но Зинаида не ответила, отключилась…
Женщина вернулась на кухню, удивленно развела руками и рассказала о звонке подруги Егору Николаевичу.
Тот выслушал, поблагодарил за кофе, попрощался и ушёл.
Марина так и не поняла, хорошо или плохо она сделала сыну…
… На работе Марина не появлялась. Пётр Михайлович оформил ей отпуск на месяц. Женщине дали свидание с сыном.
— Алёша… Алёша, ну зачем ты с ним так? Ну не надо было! — в который раз твердила Марина, разглядывая Алешкино лицо, каждую чёрточку. Он выглядел плохо, осунулся, тени под глазами залегли, ногти все изгрыз – нервничал…
— Да потому что не должна земля таких носить! Что ему было надо у нас? Я проучил его, теперь будет ходить и оглядываться!
— Глупый, ты понимаешь, что мог убить его?! Ты испортил жизнь себе, молодость испортил! — Марина вдруг разозлилась. Она столько вложила в этого мальчишку, старалась, а теперь из–за него у неё на работе неприятности, да и вообще… — Ты мне жизнь испортил, ты об этом подумал?! Меня почти уволили, потому что сын у меня зэк, я теперь неугодный элемент! Как ты мог, Алексей?! Глупый, сумасбродный, эгоистичный поступок! Не думала я, что к такому мы придём… А если бы убил?! Я не просила защищать мою честь, достоинство, понимаешь?! У нас с Фоминым свои счёты, я сама виновата, грехи молодости, так сказать…
Алёша сжал кулаки, вскочил.
— Я тоже грех молодости? Думаешь, я не сложил два и два? Не понял, кто он, этот Фомин? Поэтому и жизнь тебе испортил, да? Сама говорила когда–то, что женщину с ребенком мало кто возьмет замуж, и врала мне, как это принято, что папа просто умер. Господи, мама, как ты могла связаться с таким мерзавцем?! И он мой отец… Других не нашлось что ли?!
Марина вспыхнула, закусила губу, тоже вскочила, потом, дав Алексею пощёчину, выбежала из комнаты.
— Мама! Ну, мама! Прости!..
Алёша угрюмо поник, дернулся, когда конвойный дотронулся до его плеча.
А может и хорошо, что не будет его больше рядом с матерью… Он порождение своего отца, Фомин живёт в нём, иногда выскакивает, как чёрт из табакерки. Тогда в Алёше рождается злоба. С ней трудно справляться, она слишком сильна. И Алексей боится её…
… Через два дня Фомину стало хуже, его перевезли в реанимацию, потом вроде бы отправили в нейрохирургию. Если состояние станет критическим, Алёша сядет надолго, так сказали Марине адвокаты.
Марина тщательно накрасилась, надела самое хорошее платье, не вызывающее, но такое, какое могло бы понравиться Евгению. Брызнула на волосы духами, посмотрелась в зеркало, потом, накинув пальто, вышла из квартиры.
Она приехала в больницу вовремя.
— Да, к Фомину можно. А вы кто? — администратор придирчиво оглядела Марину.
— Я жена. Гражданская, — уточнила та.
— Развелось тут вас! Столько баб у нас ни к одному больному не ходит! — заворчала женщина в окошке, но пропуск выписала.
Фомин опять лежал один пустой палате, было темно и тихо. Марина уверенно прошла вперед, встала так, чтобы он её сразу заметил.
Евгений открыл глаза, прищурился. Голова раскалывалась, стучало в висках, ныли все зубы, а шею будто сдавили железным обручем, не давая повернуться.
— О! Какие люди! — прошептал он. — Чем обязан?
Марина подошла ближе.
— Нам надо поговорить, — тихо сказала она.
— Твой сынок тоже так сказал. Это закончилось плохо, — усмехнулся Фомин. — Так о чём говорить будем?
— Забери заявление, Женя! Не надо, ты отомстил, я поняла всё, ты сильный, ты всевластный, ты меня «сделал», — она скривилась. — Теперь хватит, а…
— О, как мы заговорили! А помнишь, Маринка, когда ты на меня заяву накатала, я тоже просил тебя отозвать её… Ты меня выгнала. Тогда я сказал тебе, что…
— Что однажды я приползу к тебе на коленях, прося о пощаде.
— Да. Помнишь, значит? Боже, как голова болит! Говорят, какая–то гематома… Ну, давай! — улыбнулся он.
— Что? — растерянно переспросила она.
— Ползи.
Жалкий, с ходящими от боли желваками, красными глазами и совершенно разбитый, он с удовольствием наблюдал, как Марина, держась за стену, опустилась на колени и стояла так, опустив голову. Она была прекрасна даже сейчас, сломленная, поникшая, уставшая и растерянная. Фомину вдруг стало противно от самого себя. Сейчас не она была унижена, им, а наоборот...
— Молодец! — прохрипел он, пытаясь скрыть своё смущение. — Ты всегда была пресмыкающейся.
— Ради сына, Женя, ради нашего с тобой сына я готова на многое. Ради тебя и пальцем бы не пошевелила. А для Алёши – всё.
Евгений застыл, забыв опустить голову на подушку. Перед глазами плыли черные точки, в ушах звенело.
— Лёшка мой? Да… Мой сын пришёл сводить со мной счёты… Забавно… И я его хотел сгноить… Встань! — вдруг закричал Женя, — а ну встань быстро! Никогда, слышишь, никогда, ни перед каким мужчиной не вставай на колени! Ты птица слишком высокого полёта, чтобы тратить на нас время… Я ненавижу тебя, Маринка, но ты единственная, кого я всю жизнь хотел видеть своей. Не женой, не люблю эти условности. Но своей… Обладать таким сокровищем – поистине царское роскошество.
Марина послушно встала.
— Голову я разбил уже потом, так и скажу следователю. Потом, слышишь, когда с какой–то компанией подрался. Не помню их. Заявление заберу. Позвони следователю, у меня телефона нет…
Марина набрала номер, стояла рядом и слушала, как Женя разговаривает с Егором Николаевичем, потом медленно, осторожно провела рукой по перебинтованной голове мужчины, коснулась щеки, с удивлением почувствовала на своей ладони слезу.
— Я так устал, Маринка… Как же я от всего устал…
Она наклонилась и, прошептав «спасибо», поцеловала его. Сегодня они переступили через своё прошлое, всё искуплено, исцелено и забелено. Надо жить дальше…
… Фомина выписали через неделю, отправили долечиваться в санаторий. Дело прекратили, Алёша вернулся домой, избежав наказания. Не узнай Евгений, что это его сын, парень бы, возможно, сел. Не было никакой другой компании, не было другой драки. Был только Алёша и его отец, ночь и пустой переулок. Но это останется тайной навсегда…
Благородство Жени объяснялось лишь тем, что кроме Маринки и теперь вот Алёши у него на этой земле не было никого, ровным счётом никого. Ни родителей, ни друзей. Родителей одного за другим похоронил три года назад, друзья не выдерживали его тяжелого характера, старались держаться подальше. А Марина… Она есть, и теперь этого достаточно.
Фомин очень надеялся, что Алёше не передалась его вспыльчивость. Как–то он встретил сына на улице, попросил минуту поговорить. Алексей нехотя согласился. Всю жизнь за шестьдесят секунд не расскажешь, пришлось задержаться на час. Алёша слушал молча, угрюмо, Женя говорил тихо, но легко, раскрывая душу. Это было странно – говорить что–то сыну…
— Ты любил её? — спросил напоследок Алёша.
— И сейчас люблю. Но в твоей жизни я больше не появлюсь. Ты уж не подведи маму, ладно? — Женя похлопал парня по плечу и ушёл…
… Зинаида дня через два после всех событий неожиданно пришла к Марине в гости, сначала молчала, складывая «гармошкой» салфетку на столе, потом просила прощения, рассказала, как пришла к Фомину в больницу, а он запустил в неё супом, как потом плакала, а муж не мог понять, почему.
— Я совсем глупая, да? — спросила Зина наконец.
— Нет, Ты просто умеешь мечтать. Завидую тебе… А давай погадаем, а? Ты же помнишь, как раньше! — встрепенулась Марина. — Свечи зажжём, карты, что там еще нужно?
Зина кивнула.
Алешку вытолкали с тарелкой в комнату, когда он сунулся, было, поужинать. Карты предсказали Марине скорое приятное знакомство, Зинаиде – долгую дорогу. Сбылось. Зинка отправилась с мужем в путешествие по Вьетнаму, А Марина познакомилась на выставке с мужчиной, Олегом Прокоповым. Фотограф, редактор одной художественной газеты, он осторожно наводил мост между их жизнями, приглашал на свидания, пытался подружиться с Алёшей. Тот сначала упирался, но лёд тронулся, когда Олег подарил ему один из своих фотоаппаратов.
Алешка стал спортивным фотографом, делал потрясающие снимки людей на пике физических и эмоциональных перегрузок, уставших или восторженных, растерянных или безумно–счастливых. Парень и сам с головой ушёл в спорт, выплескивая туда всю энергию, которая у отца вызывала только всплески злости. Алексей смог изменить свою судьбу, как и просил его отец когда–то…
Марина и Олег поженились через два года, скромно расписались и поехали в ресторан. За одним из столиков, в уголке, Марина увидела Женю. Он кивнул ей, приподнял свой бокал и выпил до дна. Он пил за неё, за её счастье, которое чуть не разбил, за себя…
Зюзинские истории
Следующая публикация
Комментарии 31