«Мое босоногое детство»

Продолжаю публиковать отрывки из книги воспоминаний моего отца - Машинистова Ивана Андреевича, уроженца деревни Каменка Сергачского района Нижегородской (Горьковской) области. Это может быть интересно односельчанам и многим, кто интересуется историей родной страны, своих предков. Ведь жизнь многих людей в стране складывалась во многом одинаково и, на мой взгляд, любопытно было бы узнать как росли наши родители, как жили деды и прадеды: «В начале 1937 года в колхозе были завершены работы по строительству скотного двора. И председатель колхоза отпустил плотников на свободные заработки по другим деревням - рыть колодцы для воды. В артели – 5 человек, они сами пилили бревна на плашки (плашка – это бревно, спиленное вдоль и пополам для сруба колодцев). В основном это дубовые бревна толщиной от двадцати сантиметров и больше. Эта работа была очень тяжелая, но хорошо оплачивалась нанимателями - специалистов по рытью колодцев было мало. За ними, можно сказать, очередь выстраивалась! Так они и работали до наступления весенних полевых работ в колхозе. К весне все, кто уходил на заработки, возвращались работать в колхоз. Да и в своих огородах нужно было трудиться, чтобы осенью собрать хороший урожай. Вся деревня была разделена на три бригады. И вся земля была поделена на три бригады, и еще было отдельное подразделение, или хозяйство - МТФ (молочно-товарная ферма). К ней относились доярки, скотники, свинарки, овечники, телятницы и другие хозяйственные работники. И еще лошади, как основная тягловая сила, тоже были поделены на три бригады и МТФ. Так все коллективно трудились и соревновались между собой на общем трудовом фронте. А тех, кто отлынивал от работы в колхозе (бывали и такие случаи), недолюбливали и не уважали. И приходилось им иметь дело с бригадирами или с председателем колхоза. Например, им не всегда давали лошадь, чтобы вспахать огород, привезти сено или дрова на зиму. И, представьте себе, эта мера в какой-то степени действовала на людей! Можно назвать это и шантажом, но ничего более действенного во времена становления колхозов не придумали. Но, по-правде сказать, леность и нерадивость в деревне была большой редкостью – крестьянская жизнь не позволяла лодырничать и колхозники в основном все были добросовестные и трудолюбивые, порой и не спрашивали, за что работали. В середине весны 1937 года отец вернулся из Чувашии, из Шумерли, где они работали с артелью. На улице было уже тепло, снег растаял. Приехали они от станции Андосово по староберезовскому мосту через Пьяну. Ехали на попутной лошади - сами шли пешком, а на лошади везли инструменты. Я увидел его на улице и побежал к нему навстречу. Отец обнял меня и взял на руки, сказал: «Какой ты стал большой и тяжелый!»... Все сели около нашего дома на бревна, которые лежали около крыльца, мужики неторопясь покурили и договорились сходить на рыбалку, а потом собраться и отметить приход домой. Мама с Лизой тоже выбежали на улицу встречать папу. Они обнялись, а Лиза испугалась и убежала в дом - она не узнала папу - он оброс колючей бородой. Мужики разошлись по домам – всех ждали семьи. Отец зашел в дом, развязал свой вещмешок и стал доставать из мешка подарки. Первым делом он вытащил два платка – красивые, цветастые. Один платок он надел на маму, а другой, поярче, тоже очень красивый, на тетю Груню (сестра отца, которая жила с нами и во всем помогала маме по хозяйству). Потом отец вытащил картуз (кепку) и стал примерять на мою голову. Картуз оказался немного великоват. «Ничего», - сказал отец: «подрастешь, и будет как раз». И еще подарил мне красивую юлу, Лизе – куклу неваляшку, а Нине – погремушку (она еще не ходила, но уже пыталась ползать на четвереньках). И еще он вывалил на стол большую связку баранок и пакет пряников. Все были рады и счастливы. После того, как раздали гостинцы, мама накрыла на стол, - время подошло к обеду. Все сели обедать - за столом уже большая семья, пять человек, не считая маленькую Нину. Мама налила домашнюю лапшу с мясом, на второе – картошка тушёная тоже со свининой. Мясо у нас хранилось в чулане, в крепко соленой воде, в деревянных кадках или просто полностью засыпанное солью. А перед тем, как мясо готовить, берут кусок, заливают его холодной водой и отмачивают в течение суток или двух. После того, как мясо отмокнет, его хорошо промывают и готовят. Ледника у нас не было, поэтому мясо летом хранили в таких условиях. Как только пообедали, отец стал собираться на рыбалку. Достал с чердака корзину, бредень и наметку, еще какие-то рыболовные снасти. Я просился пойти вместе с ним, но он меня не взял. «Ты, - говорит,- еще подрасти немножко, а потом уже пойдешь рыбачить». А мне так хотелось пойти! Ведь я на реке Пьяне еще не бывал... Мама проводила папу, а я ушел гулять с соседскими мальчишками, моими сверстниками, - Колей, Ваней, Петей, Шуркой и Веркой. Я им показывал свою новую игрушку - юлу, как она вертится. На земле она не крутилась, и мы взяли фанерку. Потом играли в чижика, заигрались и не заметили, как стемнело. За мной пришла тетя Груня и повела меня домой. Папы еще не было, и мама пошла искать его на Пьяну. Тетя Груня налила мне кружку молока и дала баранки, которые привез отец. Я вышел на крыльцо, поел, а папы с мамой все нет и нет. И я решил встретить их на дороге, по которой папа уходил на рыбалку. Надел на босую ногу башмаки, сшитые для меня дедом Игнатом из сыромятной толстой кожи, взял картуз, и в одной рубашке, в коротких штанах, побежал встречать папу с мамой. Сколько времени шел я по этой дороге, я не знаю, но дошел до колхозных садов Старой Березовки. А мне было пять лет! На улице стемнело... Я шел по краю оврага, залез в какие-то заросли кустарников и понял, что окончательно заблудился. Я очень сильно напугался, расплакался, стал кричать, звать папу с мамой. Кругом уже совсем стемнело. В домах за рекой виднелись огни, я вышел на горку и стал кричать громче, но вскоре охрип и очень сильно замерз – на улице стало холодать. Кричать я больше не мог, зубы стучали от холода. Нашел небольшой стожок, надергал из него сена и постелил на землю, лег, поплотнее прижался к стогу. Мне стало теплее, и я начал засыпать. Уже не помню, сколько я спал, но вдруг проснулся и услышал шорох шагов. «Это папа меня ищет!» - подумал я и начал кричать. Но голоса своего я не слышал, а только видел человека, идущего в мою сторону. Он меня заметил, и я побежал к нему на встречу. Но это оказался совсем не папа, а какой-то чужой человек. Я снова заплакал, и он увидел меня, замерзшего, дрожащего от холода, снял с себя фуфайку и отвел меня в сторожку. Там было тепло, он зажег керосиновую лампу и стал меня спрашивать, кто я такой и откуда появился здесь ночью. Я сказал, что меня зовут Каргонь Ваня. Он увидел мои башмаки и спросил, кто мне будет Игнат Емельянович Святкин. Я ответил, что это мой дедушка. «Так ты сын Матрены! Они тебя с отцом ищут, не знают, куда ты ушел!» Я рассказал, как пошел их встречать и заблудился. По словам моего нового знакомого оказалось, что родители мои ушли на лошади по другой, большой дороге, и поэтому я их не встретил. «Пойдем сейчас домой, твои родители, наверное, уже с ума сходят из-за тебя, беглеца!» Дядька этот, который меня нашел, дал мне носки шерстяные. Ногам стало тепло, но они в мои башмаки не лезут – дедушка башмаки это делал точно по ноге. Он дал мне калоши, а они велики. Тогда он намотал мне на ноги портянки, надел калоши, перевязал их веревками и повел меня домой. Сам он надел накидку, а мне дал фуфайку, и мы пошли. Вел он меня за руку, видимо боялся, что снова потеряюсь. На улице было темно, за рекой в домах погасли огни, с реки поднимался туман, небо было чистое, звездное. Я устал и идти с ним рядом не успевал, поэтому иногда он брал меня на руки. От нашего дома до староберезовских садов не больше, чем километр. Это потом, когда уже повзрослели, мы бегали до Пьяны за 15-20 минут. А тогда эта дорога показалась мне очень долгой. Мы уже подходили к дому, когда я увидел отца, который бежал нам навстречу и звал меня. Я закричал во весь голос, побежал и прыгнул ему на шею. Отец подошел к дядьке, который меня нашел, они поздоровались, обнялись и отец позвал его в дом. А из дома выбежали мама с тетей Груней – они не спали, услышали наши голоса. Когда зашли в дом, дядя этот поздоровался с моей мамой – оказывается, они знали друг друга, из одной деревни – вместе гуляли и вместе дружили с моим отцом. Этот дядя был Григорий Семенович Микин, дальний родственник мамы по материнской линии. У него оказывается тоже был сын, мой ровесник, Василий и две дочери – Настя и Надя. Через 14 лет мне пришлось близко познакомиться с этой семьей повторно. В 1949 году мы с Васей Микиным учились вместе в ФЗО No15 в Горьком. Вася учился в группе маляров, а я – в группе судосборщиков. С нами учились так же и другие ребята из нашей деревни - Иван Бочаров, Виктор Инкин, Семен Кочкуров, Николай Ивашкин. Итак, когда меня привели домой, мама сначала меня отшпепала за самовольный «поход», потом раздела, намыла мне ноги в горячей воде, надела на меня чистую рубашку и штанишки, дала мне кружку горячего молока и ватрушку с картошкой. Я поел и был отправлен спать на печку, там уже спала Лиза. А мама достала целую сковороду жареной рыбы на молоке, отец принес из чулана четверть самогонки, и сколько они там сидели за столом, я не знаю...»