Красная чума
Бал сатаны:
товарищ Ленин,
работа адова
будет сделана
и делается уже
«В Петербурге во главе ЧК стоял Петерс. Свое вступление в должность он отметил немедленным расстрелом без суда и следствия более тысячи человек, трупы которых были брошены в Неву. В дальнейшем кровавый Петерс получил повышение — переведен в Москву. В Москве его помощницей стала чекистка Краузе, женщина-зверь, известная изощренным садизмом при пытках. Один из очевидцев перемен, происходивших в России тех лет, товарищ обер-прокурора Синода, князь Жевахов в своих “Воспоминаниях” сообщает: “Она издевалась над своими жертвами, измышляя самые тонкие виды мучений преимущественно в области половой сферы. Объектом ее мучений были главным образом юноши. Никакое перо не в состоянии передать, что эта сатанистка проделывала над ними… Пытки длились часами и прекращались только тогда, когда корчившиеся в страданиях люди превращались в окровавленные трупы” (Жевахов Н.Д. Воспоминания. М., 1993. С. 135).
Ее достойным соратником по “адовой работе” был чекист Орлов, извращенный садист; только в Москве он расстрелял несколько тысяч детей, вся вина которых заключалась в том, что для Советской власти их родители были “социально чуждым элементом”» (Ставров Н. Вторая мировая. Великая Отечественная. Том III. «Август-Принт». М., 2006. С. 444–447).
«Бывший следователь Киевского ЧК Михаил Богеросов на страницах своих воспоминаний, опубликованных в 1925 году в Праге, рассказал следующее: “Чекисты производили обыски и аресты, неприкрыто грабя население. Служба превратилась в непрерывный кутеж, сопровождаемый изнасилованием женщин и истязанием арестованных” (Сб. «На чужой стороне». Т. 9. Прага, 1925. С. 118).
В Киеве порядок новой власти обезпечивал “товарищ Лацис”. Прежде всего Советская власть провозгласила своей целью: “искоренение русского национализма”. С памятника Богдану Хмельницкому коммунары сбили историческую надпись: “Волим под царя Московского, православного. Богдану Хмельницкому — Великая и Единая Россия”. ЧК открыло список своих жертв убийством шестидесяти восьми видных деятелей российской культуры и науки, причем все они были расстреляны даже без обвинительного приговора, — “в порядке красного террора” — именно как “русские националисты”.
В помещении Киевской губчека на Елизаветинской улице, рядом с хранилищем реквизированных ценностей, чекисты организовали “коммунистический клуб” — ресторан с развлечениями, особую “коммуну”, где все перероднились и переболели венерическими болезнями.
В этом древнем городе — матери городов русских существовало около полусотни чрезвычаек; наиболее страшные три: на Екатерининской улице, на Институтской и на Садовой. Каждая имела свой собственный штат сотрудников, точнее, палачей; особой жестокостью отличались “товарищ Вера” и ее соплеменница — Роза Шварц. В одном из подвалов был устроен некий “чекистский театр” — с расставленными креслами для зрителей и сценой. Роза Шварц лично убила на этой кровавой “сцене” несколько сот человек, которых по очереди втискивали в деревянный ящик с отверстием для головы, и в этот ящик стреляли, как в тире. Это было их обычным занятием. Гораздо большее удовольствие Роза Шварц и “товарищ Вера” испытывали, выкалывая своим жертвам глаза иглами или выжигая папиросой. В Киеве жители шепотом рассказывали о Розе Шварц — чудовище, часто завершавшей невыносимые пытки приказом: “Залей ему глотку горящим оловом, чтобы не визжал как поросенок…” Приказ выполнялся буквально. Особую ярость Розы Шварц и “товарища Веры” вызывали те арестованные чекистами, у кого находили нательный крест. После невероятных глумлений над христианской верой они выжигали крест на груди и на лбу своих жертв.
Расстреливали в ВУЧК (Всеукраинская Чрезвычайная Комиссия), в Особом отделе 12-й армии, в Губ. ЧК, в Гор ЧК, в многочисленных комендатурах ЧК, которых только на Елизаветинской улице было пять. Расстреливали обычно ночью или утром, а в полночь к зданиям ЧК подъезжали специальные подводы. Как-то одному из возчиков стало дурно при виде очередной груды трупов, вываленных в телегу, и он зашатался. Комендант Угаров, сменивший сошедшего с ума на расстрелах Фраермана, выхватил револьвер и заорал: “Что воротишь морду, хочешь рядом с ними лежать?”
…Один из палачей харьковской ЧК сетовал на трудность “работы”: “Мучился, да товарищ научил выпить стакан крови человеческой. Выпил — сердце как каменное стало”» (Ставров Н., с. 449–451).
Иногда чекисты откровенно вымогали у схваченных ими людей ценности. Вот пример с учительницей Домбровской в екатериноградской ЧК:
«“…чекисты имели донос о сокрытии Домбровской золотых вещей, полученных ею от родственника, какого-то генерала. Этого было достаточно, чтобы подвергнуть ее пытке. Предварительно она была изнасилована и над нею глумились. Изнасилование происходило по старшинству чина. Первым насиловал чекист Фридман, затем остальные. После этого подвергли пытке, допытываясь от нее признания, где спрятано золото. Сначала у голой надрезали ножом тело, затем железными щипцами, плоскозубцами отдавливали конечности пальцев. Терпя невероятные муки, обливаясь кровью, несчастная указала какое-то место в сарае… В 9 часов вечера 6-го ноября она была расстреляна, а часом позже в эту же ночь в указанном доме производился чекистами тщательный обыск, и, кажется, действительно, нашли золотой браслет и несколько золотых колец” (Че-Ка, 230–231)» (Мельгунов С.П. Красный террор в России. СП “PUICO”. М., 1990. С. 120).
Вот как описываются следы преступлений, оставшиеся после сбежавших комиссаров:
«30 августа 1919 года большевики спешно оставили Киев. В городе еще рвались снаряды, — отходя, Днепровская флотилия большевиков в безсильной ярости обстреливала церкви. Киевляне бросились к открытым дверям ЧК — отыскивать родных. Зрелище, представшее их глазам, было жутким. Екатерина Гауг была среди тех, кто надеялся узнать судьбу близких:
“Сильный трупный запах ударил в лицо. Все стены забрызганы кровью. Пол на несколько вершков сплошь залит кровью. На полу, точно на прилавке мясной лавки, лежали человеческие мозги. Посреди углубление… Стоял громадный сруб дерева, весь окровавленный, на нем шашка, тоже вся в крови. На стене огромная петля, кусок железа — орудие для пыток каленым железом” (Воспоминания Екатерины Гауг // Сб. “Белое дело”. Т. 2. Берлин, 1927. С. 204).
Другой очевидец, подписавшийся “чиновник Н.Б.”, дополняет: “Рядом — печь, в которой еще дымились угли. Гвозди; какие-то особые, никогда мной не виданные ножи, вроде докторских; все было покрыто клочьями мяса и запекшейся кровью. Потом, осматривая трупы, я видел руки с облезшим отваренным мясом и голыми костями вместо пальцев; видел трупы совершенно без кожи и с кожей, оставленной в виде погон и лампасов, с отрубленными и вырезанными частями тела — все это были следы «следствия». Сад во дворе Гор. ЧК представлял собой сплошную братскую могилу… трупы, трупы, без конца трупы… У всех решительно головы раздроблены, чтобы труп не был опознан” (Сб. «На чужой стороне». Т. 10. Прага, 1925. С. 221).
Екатерина Гауг продолжает: “При нас был откопан труп девушки семнадцати лет. Совершенно нагая, лежала эта девушка, почти ребенок, перед нами. Голова ее изувечена до неузнаваемости. Все тело в ранах и кровоподтеках. А руки! Эти руки носили следы дикого зверства. С них до локтей снята кожа и белела пристегнутая бумажка. На ней было написано: «Буржуазная перчатка»…” (Воспоминания Екатерины Гауг // Сб. «Белое дело». С. 204).
Так было по всем отделениям Всеукраинской и Губернской ЧК в Киеве — на Садовой, в Екатерининской, Елизаветинской, Институтской, Пушкинской улицах… Так было в Одессе и Харькове… Так было везде на Великой и Малой Руси, где торжествовал победу Социализм.
В Харькове после изгнания большевиков в подвалах чрезвычайки было обнаружено множество так называемых “перчаток”. Этим словом товарищи чекисты именовали содранную с рук вместе с ногтями кожу. Харьковскую чрезвычайку возглавляли “товарищ Эдуард” и бывший каторжник Саенко, — под их руководством практиковалось сдирание кожи с живых людей, для чего их сначала ошпаривали кипятком, потом делали надрезы на шее, вокруг кистей рук и щипцами сдирали кожу. Раскопки ям, куда сбрасывались замученные жертвы харьковской ЧК, обнаружили на трупах следы какой-то чудовищной операции-пытки над половыми органами, сущность которой не смогли определить даже хирурги. Чекисты применяли одну из китайских пыток, по своей мучительности превышающую человеческое воображение. На трупах бывших офицеров — вырезаны или выжжены на плечах — погоны, на лбу — пятиконечная звезда, на груди — орденские знаки; были отрезаны ноги, уши, губы… На женских трупах — отрезанные груди… Масса раздробленных, оскальпированных черепов, содранные ногти, с продетыми под них иглами и гвоздями, отрезанные пятки…» (Ставров Н., с. 453–455).
«Каждая местность в первый период гражданской войны имела свои специфические черты в сфере проявления человеческого зверства.
В Воронеже пытаемых сажали голыми в бочки, утыканные гвоздями, и катали…
В Царицыне и Камышине — пилили кости… В Полтаве… Гришка-проститутка сжигал особенно бунтовавших крестьян, а сам… сидя на стуле, потешался зрелищем…
В Екатеринославе предпочитали и распятие и побивание камнями. В Одессе офицеров истязали, привязывая цепями к доскам, медленно вставляя в топку и жаря, других разрывали пополам колесами лебедок, третьих опускали по очереди в котел с кипятком…
Формы издевательств и пыток неисчислимы» (Мельгунов С.П., с. 129).
Причем и сами большевики часто об этом пробалтываются. Например, газета “Известия” 26-го января 1919 г., №18 в статье «Неужели средневековый застенок?» о ведении дел следственной комиссией Сущево-Мариинского района г. Москвы сообщает:
«“…Тут избивали людей до потери сознания, а затем выносили без чувств прямо в погреб или холодильник, где продолжали бить с перерывами по 18 часов в сутки. На меня это так повлияло, что я чуть было с ума не сошел”. Через два месяца мы узнаем из “Правды”, что есть во Владимирской Ч.К. особый “уголок”, где “иголками колят пятки” (№12, 22-го февраля 1919 г.)» (Мельгунов С.П., с. 131).
«В Вологде свирепствовал Кедров (Цедербаум), воспроизводя в точности то, что творили французские революционеры в Нанте. По его приказу людьми набивали баржи, которые выводили на середину реки и топили, ускоряя казнь пулеметными очередями. Его надежной помощницей в этой человеческой бойне стала жена. До революции в одном из уездных городков Тверской губернии жила некто Пластинина, имела самую гуманную профессию медика. Но в 1917-м ее, как тогда говорили о себе сами эти “герои”, — “призвала революция”, и фельдшер Пластинина перестала скрывать свое настоящее имя: Ревека Майзель. Вместе со своим очередным мужем — Кедровым-Цедербаумом — она отправила на тот свет, борясь за “светлое будущее”, тысячи жителей Вологды и Архангельска. Древнее и славное село Холмогоры, родину Ломоносова, они превратили в кладбище. Бывшая Пластинина, “товарищ Ревекка”, лично застрелила 87 пленных офицеров, 33 местных жителя и руководила уничтожением пятисот беженцев: загнав в баржу, их хладнокровно утопили.
…В Одессе свирепствовали чекисты Дейч и Вихман. Среди их “сотрудников” были китайцы и даже негр: он специализировался на особой пытке, вытягивании жил. В Полтаве, упоминаемой Светловым-Шейкманом, неиствовал “чекист Гришка”. Он лично руководил казнью арестованных монахов, — их посадили живьем на кол. Таким же образом в Ямбурге были казнены все плененные на Нарвском фронте офицеры и солдаты. Жевахов сообщает: “Трупы этих великомучеников являли собой потрясающее зрелище: почти у всех от боли глаза вышли из орбит” (Жевахов Н.Д. Воспоминания. Т. 2. М., 1993. С. 138).
В Симферополе чекист Ашикин заставлял свои жертвы проходить мимо него совершенно голыми, оглядывал их со всех сторон и затем ударом сабли отрубал часть тела. Истекая кровью, несчастные просили пристрелить их, но Ашикин хладнокровно подходил к каждому, сам выкалывал им глаза и лишь затем приказывал отрубить голову.
“В Севастопольском порту, — пишет князь Жевахов, — были места, куда водолазы отказывались опускаться: двое из них, после того как побывали на дне, сошли с ума. Когда третий решился совершить погружение, то выйдя рассказал, что видел целую толпу утопленников, привязанных за ноги к большим камням. Течением воды их волосы и руки приводились в движение. Среди этих трупов был священник в рясе; его руки вздымались волнением воды, он как будто произносил ужасную речь...” (Там же. С. 139.)
В Алупке чекисты расстреляли триста больных и раненых, подвергая их невыносимым истязаниям: заживающие раны, полученные на фронте, вспарывали и засыпали солью, грязью, известью и заливали спиртом или керосином. Затем следовали пытки и убийства. Татарское население, ошеломленное бойней, увидело в такой безчеловечности наказание Божие и приближение конца света: потрясенные происходимым татары-мусульмане наложили на себя трехдневный пост.
О масштабах революционных преобразований в России должно судить даже не по числу жертв большевицкого Молоха (хотя и сами цифры повергают в ужас), а по свидетельствам очевидцев, на себе испытавших иго социалистического рабства. Бунин писал:
“Девятнадцатый год: этот год был одним из самых ужасных в смысле большевицких злодеяний. Тюрьмы ЧК по всей России переполнены, — хватали кого попало, во всех подозревая контрреволюционеров, каждую ночь выгоняли из тюрем мужчин, женщин, юношей на темные улицы, стаскивали с них обувь, платья, кольца, кресты, делили между собой. Гнали разутых, раздетых по ледяной земле, под зимним ветром, за город на пустыри… Минуту работал пулемет, потом валили, часто недобитых, в ямы, кое-как заваливали землей…” — И вот что удивительно: среди людей, чьи имена прочно ассоциируются с русской культурой, многие не столько ради сытого существования, а и согласно собственным убеждениям славословили большевиков и тот ужас, который объял Россию. Бунин риторически вопрошал: “Кем надо было быть, чтобы бряцать об этом на лире, превращать это в литературу, литературно-мистически закатывать под лоб очи? Волошин бряцал:
Носят ведрами спелые гроздья,
Валят ягоды в глубокий ров…
Ах, не гроздья носят, юношей гонят
К черному точилу, давят вино!
Чего стоит одно это томное «ах!» Но он заливался еще слаще, что ж поделаешь, ведь убийцы чекисты суть «снежные, древние стихии»:
Вейте, вейте, снежные стихии,
Заметайте древние гроба…
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии…
…Вечером у нас опять сидел большой любитель покушать Волошин. Чудовищно! Говорит, что провел весь день с начальником чрезвычайки Северным (Юзефовичем), у которого «кристальная душа». Так и сказал «кристальная»… Из его речей ясно, что он масон” (Бунин И. Окаянные дни. СПб., 2000. С. 270–272, 265). Волошин вступил в масонство в мае 1905 года, как он сам пишет об этом — “Автобиографическая проза. Дневник”. М., 1991. С. 225–227» (Ставров Н. Вторая мировая. Великая Отечественная. Том III. «Август-Принт». М., 2006. С. 456–458).
В ногу с революцией шагали и все иные масоны литераторы, которых в стране Советов было явное большинство.
Главным же отличием пыточных подвалов чрезвычаек и Лубянки от застенок перенявших у большевиков огромный опыт сотрудников гестапо состояло в том, что немцам надо было в своих пыточных застенках узнать от арестованных людей правду, а вот на Лубянке правда никому не была нужна - там пытали людей самыми зверскими пытками, которые когда-либо существовали на земле, лишь для оговора себя самого и своих близких.